Жан-Луи Кюртис - Парадный этаж

— А ты уверен, Нино, — спросила Лавиния, — что эта юная особа действительно мисс Сарджент из Питтсбурга? Может, просто однофамилица?

— Помилуй, мать, не говори глупостей! Ты забываешь, что я познакомился с Конни в американском посольстве. Посол цацкался с ней, как с родной дочерью. Он знает ее с пеленок.

Разговаривая Нино пробегал глазами список «именитых гостей», но отнюдь не потому, что надеялся найти там имя мисс Сарджент; просто, заходя в гостиную к матери, он никогда не упускал случая осведомиться о заезжих иностранцах — так в африканских резервациях охотники на крупную дичь наводят справки, из каких районов поступили сведения о том, что прошло стадо слонов или обнаружено семейство львов. Никогда ведь не знаешь…

— Но в конце концов, — сказала Лавиния, — сам-то ты, когда разговаривал с нею, мог и без помощи посла разобраться, та ли она, за кого выдает себя?

— Безусловно. Хорошее приданое я чую за сто метров. А она тем более сидела за столом рядом со мною.

Перси широко улыбнулся. Нино проговорил эти слова самым естественным тоном, как нечто вполне благоразумное и само собой разумеющееся. Будь на его месте кто-нибудь похитрее, он произнес бы их с пародийным пафосом, приправленным сарказмом, чтобы создать впечатление, будто он шутит, а на самом деле его интересует не только приданое. Но Нино был выше этих маленьких уловок. Он нисколько не считал зазорным — даже напротив! — говорить, что грезит о «крошке», владеющей приданым в «пятьсот кусков», или что на каком-то приеме он с вожделением пожирал глазами «вот такие огромные камешки», которые украшали одну из дам. Тут он был так же корыстен, как какая-нибудь шпана, кстати, именно их словечками он охотно пополнял свой лексикон. Его глубокая тривиальность искупалась своего рода чистосердечием.

— Да не о том речь, — недовольным тоном сказала Лавиния.

— Не о том? О чем же тогда?

— О том, чтобы знать, является ли эта девушка вполне приличной особой.

— Фьють! — сквозь зубы процедил Нино и со снисходительным упреком покачал головой. — Мать, побойся бога! Ну право же!

— Не дерзи, Нино, и, пожалуйста, не читай газету в моем присутствии, — сухо произнесла Лавиния.

— Я просматриваю список почетных гостей, — невозмутимо ответил он. — В этом году никаких знаменитостей… A-а, вот! И эта здесь?

— Эта? Кто — эта? — нетерпеливо спросила Лавиния.

— Ты ее не знаешь. Одна японочка, с которой я познакомился прошлым летом в Каннах. Вот она, старик, — обратился он к Перси, — она, я убежден, сняла самые роскошные апартаменты в «Гритти».

Он сложил газету, бросил ее на стол.

— Так что же, весь обед вы проговорили только о политике?

— Да. Я слушал вполуха и только поддакивал.

— Должно быть, она была в восторге от такого кавалера… И все же, на мой взгляд, странно, что молодая девушка, которая совершает увеселительную поездку по Европе…

— Вовсе не увеселительную… — перебил Нино. — Если я правильно понял, она путешествует, так сказать, с научной целью. Условия жизни на старом континенте и прочая бодяга. Возможно, для университетского реферата или какой-нибудь другой штуковины в этом духе.

— Возможно? Но сама она ничего тебе не сказала?

— Может, и сказала. Я тебе повторяю, что почти не слушал.

Лавиния даже не пыталась скрыть все возрастающее раздражение.

— Ты, Нино, несомненно, считаешь меня представительницей минувшего века, которая ничего не смыслит в подобных вещах, но, однако же, я полагаю, что молодой человек, имеющий виды на молодую девушку, флиртующий с ней, обязан заставить себя интересоваться тем, что она ему рассказывает.

— О, я держался так, будто ужасно заинтересован ее рассуждениями. В этом я мастак, уж поверь мне. Конни осталась очень довольна мною. И вот доказательство: через десять минут она будет здесь. Ладно, я потопал. Эти американцы точны как хронометры.

Нет, он совсем не походил на молодого человека, готовящегося в первый раз принять у себя молодую девушку, которая ему нравится и на которой он надеется жениться. Все то недолгое время, что Нино провел с матерью и Перси, он казался рассеянным, отсутствующим и оживился, лишь проглядывая список иностранных гостей. Он ходил взад и вперед по комнате, то там, то здесь брал какую-нибудь вещицу, не взглянув, клал ее на место, сцеплял кисти рук, хрустел суставами пальцев… Нино не томился только за игорным столом, на скачках и в постели с женщиной. «Как, — думал Перси, — как мисс Сарджент, какова бы она ни была, могла обратить внимание на этого пустельгу? В таком случае она и сама не лучше. Птицы одного полета… Или, быть может, она одна из этих нынешних вакханок, которые хватают любого красивого мужчину, что оказался под рукой, будь то принц или бродяга… Сейчас мы узнаем это…

— Постарайся выложить все свои козыри! — весело крикнул он Нино.

И так как Лавиния в этот момент, повернувшись к ним спиной, поправляла цветы в вазе, Нино подмигнул Перси и сделал выразительный жест — так итальянские парни из народа обычно заклинают судьбу или подчеркивают свою мужскую силу.

— Мои козыри побить нельзя! — ответил он и вышел из гостиной.

Лавиния опустилась в кресло напротив Перси.

— Он совсем не похож на влюбленного, тебе не кажется? — спросила она.

— Нет, черт возьми, ни капельки…

— И эта девица, которая останавливается в дешевом пансионе… Есть над чем задуматься, не правда ли?

— Да полноте! Разберемся! Клянусь тебе, Лавиния, я сгораю от нетерпения.

Порывы ветра доносили с канала запах гнили, болота. Нужно было бы закрыть окна, но октябрьская жара еще слишком давала себя знать. Некогда Перси как истый эстет наслаждался этой навевающей грусть атмосферой, всем, что окружало его здесь. Теперь он находил все это мрачноватым. Возможно, это наводило его на мысль о его собственном закате или о закате цивилизации, последние огни которой, он был убежден в этом, угасли, задутые войной. Он твердил себе, что, может, и впрямь пришло время добровольно удалиться, прежде чем рухнет все, к чему он привязан, прежде чем Европа, которую он так любит, погрязнет в мятежах и хаосе… Не придется ли вскоре и ему вслед за Лавинией причаливать к заокеанским берегам? Ну что ж, пусть будет так! Курс на Запад!

В глазах Перси люди очень богатые вообще не принадлежали к роду человеческому; в них, безусловно, таилось нечто божественное, и, когда он видел их рядом с собой, он испытывал странное чувство, нечто вроде почтительного страха, какой испытывали наши далекие предки, когда в их дом под личиной простого смертного являлся небожитель. Эти сказочные существа могли говорить, как все прочие, держаться, как любой другой, иметь присущие большинству людей слабости, и все же от этого они не становились менее загадочными, менее необычными. Будь они банальны, будь они даже безобразны, их деньги, их богатство, их связи, их могущество образовывали вокруг них почти зримую ауру. Нельзя и мечтать о том, чтобы любить их, как, скажем, нельзя мечтать о том, чтобы любить Юпитера или Минерву, королеву Викторию или короля Людовика XIV, но можно быть счастливым просто, от того, что слышишь их, видишь: эта несказанная близость вас щедро одаряет… Когда мисс Сарджент в сопровождении Нино вошла в гостиную, у Перси не осталось и тени сомнения в том, что она — самая настоящая Констанция Сарджент из Питтсбурга, наследница огромного состояния. Эта очевидная истина бросалась в глаза, пронизывала до мозга костей, от нее сладко колотилось сердце. Верующие узнают снизошедшего к ним бога даже тогда, когда он скрывается под рубищем нищего. Пусть мисс Сарджент с виду походила скорее на скромную секретаршу, чем на всемирную знаменитость, пусть она вошла в гостиную бочком, словно нескладная испуганная провинциалочка, Перси голову дал бы на отсечение, что она была самой настоящей миллиардершей, высоко котирующейся на Уолл-стрите, запросто заходящей в Белый дом. От мисс Сарджент исходила божественная аура. Перси мог бы пропеть, как в «Лакме»: «О, это она, это богиня»! — и, если в грубом, материальном мире он, верно, слегка склонив голову, пожал бы мисс Сарджент руку, в невидимом мистическом мире символов он рухнул на колени и простерся перед нею ниц.

Лавиния же не обладала ни интуицией Перси, ни его волшебным даром провидения, ни его чутьем верующего, угадывающего присутствие божества. Во всяком случае, она, вероятно, ожидала увидеть личность блистательную (смех, зубы, манера держаться, произношение, туалет, драгоценности, украшения). Но увидела она нечто совершенно противоположное. Она увидела девушку, ни красивую, ни уродливую, маленькое личико которой было почти лишено красок; в общем, бледная инфанта в изгнании, с детства привыкшая жить заточенной в монастыре, чуть ли не в лишениях. Слов нет, синее без всякой отделки платье мисс Сарджент было сшито безукоризненно, и качество материи сразу бросалось в глаза, но что за монашеская простота! И хоть бы колечко на пальце! Даже без часов. А уж о косметике и разговору нет. Светлые, пепельного оттенка волосы зачесаны назад и стянуты узлом низко на затылке: прическа, какую нынче и не встретишь нигде, такие носили перед первой мировой войной, и даже, пожалуй, еще до героинь сестер Бронте… Да, действительно, мисс Сарджент, вопреки всем ожиданиям, не была модницей, а у Лавинии не хватило сил убедить себя, что такой анахронизм, добровольный ли, нет ли, является верхом изысканности.