Коллектив авторов - «Синдром публичной немоты». История и современные практики публичных дебатов в России

© Авторы, 2017

© Н. Вахтин, Б. Фирсов, составление, 2017

© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

15–17 января 2013 года в Европейском университете в Санкт-Петербурге прошла конференция «Российское общество в поисках публичного языка: вчера, сегодня, завтра».

Идея конференции сводилась к следующему (процитируем call for papers, распространенный весной 2012 года):

После революционной российской трансформации 1991 года прошло 20 лет, но в стране до сих пор не выработаны эффективные механизмы публичного обсуждения насущных проблем. Организаторы конференции исходят из того, что не последнюю роль здесь играет «синдром публичной немоты», вызванный недостаточной развитостью того, что можно назвать «публичным регистром» русского языка.

В современном русском языке хорошо разработан «официальный регистр»: языковые, стилистические и жанровые особенности официальных речей целиком унаследованы от советской эпохи, когда жесткая регламентация и высокая ритуализованность сочетались с предельной мерой ответственности за произнесенное публично, а результат «обсуждения» был известен заранее. Ничуть не хуже – а может быть, и лучше – разработан у нас и «приватный регистр»: дружеские, доверительные разговоры «на кухне» составляют отличительную черту позднесоветской и постсоветской российской культуры. Однако регистр, который обслуживал бы ситуации публичной речи перед незнакомой и не обязательно дружественной аудиторией, помогал бы доносить свою позицию до оппонентов и добиваться сближения позиций, в современном русском языке практически отсутствует.

В этих условиях роль публичного регистра в ситуациях, когда он должен бы быть востребован, играют либо официальный, либо приватный регистры. Использование официального регистра в публичных дискуссиях немедленно вызывает у участников ассоциации с «заорганизованностью», избыточной формализацией и заранее предрешенным результатом. Использование же приватного регистра, с другой стороны, ассоциируется с необязательностью получения какого-либо результата вообще и с необходимостью скорее одолеть противника в споре, чем участвовать в совместных поисках компромисса.

Дефицит навыков цивилизованного участия в общественных обсуждениях, ограниченное владение публичным регистром ощущаются как реальный барьер на пути развития гражданского общества в современной России: люди оказываются неспособны совместно и в ограниченное время прийти к консолидированному мнению, не готовы участвовать в публичных поисках взаимоприемлемых компромиссов.

Организуемая ЕУСПб конференция посвящена обсуждению очерченной выше проблемы и преследует как научную, так и общественную цель: научная цель конференции – разобраться в причинах и истоках «синдрома публичной немоты», а ее общественная цель – начать академическую дискуссию о методах лечения этой социокультурной «болезни».

Эта книга[1] строится на идеях, высказанных в некоторых из докладов на этой конференции[2]. Жанр книги хорошо описывается известным советским оксюмороном «коллективная монография»: тексты, написанные разными авторами, но объединенные общей идеей и единым планом.

Обсуждаемая в книге проблема состоит в следующем. После крушения коммунистической системы в России на месте «единомыслия» возникла какофония мыслей и мнений. Однако публичные дискуссии этого периода не принесли ожидаемых плодов, отчасти потому, что россиянам, воспитанным на «партийном новоязе» как единственной дозволенной форме публичной речи, оказалось не на чем говорить. Дело не только в том, что потенциальные ораторы не владели соответствующим регистром русского языка, но еще и в том, что те, к кому ораторы обращались, этот регистр не понимали. В советскую эпоху право гражданина на публичное слово регулировалось партийными инстанциями, «компетентными органами», официальной цензурой – и самоцензурой. «Советский народ» знал только два варианта речи: приватный («кухонный») и официальный советский; в конце 1980-х – начале 1990-х годов этого оказалось недостаточно.

Корни этого социального явления уходят как в историю Российской империи, так и в советские времена, в область взаимодействия власти и общества, официальной (имперской или советской) идеологии и групповых социальных отношений[3].

Сегодня социологи, антропологи, лингвисты остро чувствуют неспособность российского населения к консолидации различных мнений, неготовность к деятельному участию в публичных поисках взаимоприемлемых компромиссов. Это – последствия хронического и запущенного социально-культурного заболевания «эпохи развитого социализма», последствия десятилетий властвования «тоталитарного языка».

Тоталитарному языку (newspeak, langue de bois, LTI и др.) и тоталитарному дискурсу посвящены как классические работы, так и более недавние исследования [Заславский, Фабрис 1982; Karpinski 1984; Seriot 1985; Thom 1989]. Многие авторы обращались к анализу «языка большевиков» [Wierzbicka 1990; Young 1991; Epstein 1991; Купина 1995; 1999; Земская 1996; Dunn 1999; Gorham 2003; Гусейнов 2003, 2004; Poppel 2007; Чудакова 2007], однако детальный анализ по-прежнему встречается нечасто. В последнее время появилось несколько книг, анализирующих советские и постсоветские речевые практики [Gorham 2014; Koteyko 2014; Petrov, Ryazanova-Clarke 2015], однако подходы этих исследований отличаются от нашего[4].

Наш подход использует понятие публичного регистра. Мы пытаемся объяснить механизмы, препятствующие модернизации и демократическим реформам в России, через устойчивость «советского» типа аргументирования, предлагая широкий исторический и синхронный обзор проблемы, возможный только в коллективном научном труде.

Книгу открывает вводная глава 1 (Николай Вахтин. Дискурс убеждения в тоталитарном языке и постсоветские коммуникативные неудачи), в которой автор, используя понятие тоталитарного языка, обобщает теоретическую рамку книги и демонстрирует различия между русской и американской практиками публичных дебатов на примере знаменитого «кухонного спора» 1959 года между Хрущевым и Никсоном. Во второй части главы суммируются методы и приемы обучения граждан ведению публичных дебатов в англоязычных странах и обсуждается вопрос о том, возможно ли прямое заимствование этих приемов или требуется создание собственных методик.

В главе 2 (Дмитрий Калугин. «Много спирашася, не обретоша истинны», или Поэтика коммуникации власти и общества в России древней и новой) показано, что отсутствие в русском языке публичного регистра – это результат сознательной стратегии сначала имперских, затем советских, а теперь и путинских властей, целью которой являлось сделать социальный диалог невозможным. Эта стратегия глубоко укоренена в русской истории, что автор показывает на примере нескольких ее эпизодов: полемики в древнерусской литературе XI–XVI веков; знаменитой переписки Грозного с Курбским; публичных дискуссий XVIII века под патронажем Екатерины Великой; политических дискуссий XIX века, и, наконец, общественного отношения к судебным реформам 1860-х годов и введению суда присяжных.

Следующие четыре главы представляют собой очерки из разных периодов русской истории.

В главе 3 (Литература правовой популяризации и употребление языка (конец XIX – начало XX века)) Мишель Тисье продолжает с того исторического момента, на котором останавливается глава 2, и анализирует разные попытки создать популярный язык для описания юридических понятий на рубеже XIX и XX веков, в зависимости от того, как «элиты» относились к «народу», и от способности последнего воспринять юридический дискурс. Следует ли объяснять юридические понятия простыми словами, чтобы «народ» мог их понять? Или следует постепенно просвещать и обучать «народ», развивая его юридическое сознание через употребление сложных юридических терминов?

В главе 4 («Как писать в газету»: язык и власть на заре советского публичного языка) Катриона Келли описывает важный жанр в истории русского публичного языка («письма в редакцию») в контексте ранней советской культуры. Попытки заставить всех «говорить по-большевистски» (если воспользоваться известным выражением Стивена Коткина) менее характерны для двадцатых годов, чем различные попытки модернизировать язык, используя зарубежный опыт. «Письма в редакцию» призваны были привлечь советские массы к политическим дискуссиям, но поставили вопрос о языке: ведь западные «письма в редакцию» (ведущие отсчет с XVIII века) традиционно были написаны на языке образованного класса. Эта проблема так и не была решена, и «письма в редакцию» в конце концов слились в жанровом отношении с языком советского политического «мейнстрима».