Христоф Виланд - Неизъяснимое происшествие

Отрывок из последнего Виландова сочинения: Эвтаназия, или о жизни после смерти, изданного по случаю странной книги, которая не очень давно напечатана в Лейпциге доктором Веделем под названием: Известие о истинном, двукратном явлении жены моей по смерти. Здесь под именем Виллибальда говорит сам Виланд; нельзя кажется сомневаться в истине его повествования. Виланд никогда не бывал мечтателем. Он сам, рассказывая повесть свою, остается в сомнении, хотя уверен совершенно, что она не вымышленная басня.

Виллибальд. Я еще у тебя в долгу, Бландина: обязан тебе рассказать то происшествие, о котором говорил вчера, и которое, могу тебя уверить, не выдумка — я слышал его от очевидцев, умных и достойных доверенности.

Бландина. Слушаю с любопытством!

Виллибальд. Будет около пятидесяти лет, как я познакомился в N N с одним благородным семейством, составленным вообще из людей необыкновенного ума и характера. Не стану их описывать, но войду в некоторые подробности о той женщине, которая играет первую ролю в моей истории. Я не имел счастья знать ее в лицо; она умерла незадолго до моего знакомства с ее семейством, но все известия об ней почерпнуты мною из самого верного источника. Смело могу причислить ее к самым необыкновенным женщинам нашего века; что очень согласно с тою неизвестностью, в которой провела она и кончила дни свои. Некоторая особенная высокость в чувствах, пылкое воображение, нежное, полное любви сердце, чтение мистических книг, внешние обстоятельства образовали в ней сильную склонность к мечтательности, возвышенной и чистой, на которой основывались все ее чувства, мнения и поступки. По многим отношениям могу сравнять ее с госпожой Гюйон, у которой необыкновенная судьба, мистическая привязанность к Богу и дружба с Камбрейским епископом Фенелоном тебе известны. Любовь ко Всевышнему Существу для чистой души ее была неистощимым источником моральных наслаждений человеколюбия и деятельной благотворительности, нередко весьма трудных, соединенных с великими пожертвованиями, и даже с чувственным отвращением. Посредственное состояние не дозволяло ей во всей полноте удовлетворять потребностям своего сердца, которое влекло ее на помощь к несчастным. Госпожа Т**, желая заменить деятельностью недостаток способов, решилась приобрести некоторые искусства, некоторые познания, полезные для бедных поселян, в кругу которых она обитала. Например, она умела приготовлять лекарства, чаще других употребляемые крестьянами, раздавала их безденежно, и таким образом спасла многих неимущих или слишком бережливых. Всего искуснее и счастливее была она в повивании младенцев. В окружности нескольких миль бедные поселяне имели неограниченную веру к чудотворной руке ее; госпожа Т** никогда и никому не отказывала в пособии; нередко приходили к ней ночью, в холодную, дождливую погоду, будили и звали ее на помощь к бедной родильнице, которая, будучи оставлена целым светом и терпя совершенный во всем недостаток, страдала в какой-нибудь отдаленной полуразвалившейся лачуге. Госпожа Т** спешила утешить страдалицу, и приход ее в обитель нищеты казался явлением светлого ангела, который приносил с собою надежду, спасение, довольство!

Госпожа Т**, уважаемая всеми, которые умели ценить высокую, чистую, благотворительную душу ее, драгоценная своему семейству, обожаемая нищими, была подвержена удивительным, доселе неизъяснимым припадкам болезни. Например, нередко, посреди ночи, вставала она с постели, одевалась, выходила с закрытыми глазами в другие комнаты, занималась как будто наяву делами: но никогда, если пробуждаема бывала каким-нибудь случаем или своей дочерью, которая повсюду следовала за нею из осторожности, не могла она вспомнить о том, что с нею происходило, чувствовала в себе необыкновенною слабость, и была не в состоянии без помощи других дотащиться до постели. Нередко случалось, что она, сидя в кругу семейства, вдруг приходила в содроганье, потом хладела, становилась неподвижною как мрамор: состояние, которое очень часто продолжалось более получаса! наконец мало-помалу возвращала она память и сказывала обыкновенно, что в продолжение сего чудесного пароксизма происходило во внутренности ее нечто необычайное, неописанное; припадок возобновлялся так часто, что родственники, которые сначала чрезвычайно им пугались, наконец видя, что он не имел никаких вредных последствий, к нему привыкли, смотрели без ужаса на г-жу Т** в состоянии недвижимости — состоянии бездействия внешней жизни, соединенном, по словам ее, с неописуемо сладкими внутренними чувствами — и очень спокойно ожидали ее возвращения в мир вещественный.

Я кончил свое предисловие. Теперь и ты, Бландина, должна быть уверена, что госпожа Т** принадлежит, по всем отношениям, к существам необыкновенным. По мнению моему, она сама гораздо удивительнее того чуда, которое мне рассказывали об ней верные люди.

В соседств замка, обыкновенно служившего ей местом пребывания, находился Бенедиктинский женский монастырь, в котором звание духовника отправлял патер Кайетан — подлинного имени, его не помню — человек из благородной нидерландской фамилии, добродетельный, и непорочною жизнью своею заслуживший всеобщее уважение. Между им и фамилиею госпожи Т** существовала тесная дружба. Патер был отменно привлекателен в обхождении, учен, и сверх того искусный музыкант; короче, в этом доме и старый и малый от всего сердца любили доброго патера Кайетана, все обходились с ним, невзирая на разность религии, как с истинным родственником.

Года за два до кончины госпожи Т** патер Кайетан перемещен был по приказанию своего князя в Беллинцону, итальянский городок, где поручили его присмотру городовую школу, в которой надлежало ему учить математике и натуральной истории. Господин и госпожа Т** искренно сожалели об отъезде своего друга; патер также; уговорились вести переписку, и это условие с обеих сторон исполняемо было с великою точностью.

Госпожа Т** занемогла; болезнь ее казалась легкою; семейство не имело никакого беспокойства; надеялись скорого ее выздоровления. Но госпожа Т** думала иначе; она объявила дочери, которая в то время имела не более девятнадцати лет, что непременно умрет такого-то числа, в такой-то час, в такую-то минуту и строго запретила не сказывать об этом ни слова ни отцу своему, ни родственникам. Господин Т**, который не замечал ничего, так был уверен в выздоровлении супруги своей, что даже не счел за нужное писать о болезни ее к патеру Кайетану. Но день приблизился, день, в который госпожа Т** вследствие предсказания своего должна была умереть. Казалось, что ей гораздо лучше; на лице ее было написано веселие; она спокойно разговаривала с дочерью (которой одной позволила в этот день к себе приближаться), разговаривала о смерти своей как будто о нужном посещении друга, живущего в нескольких милях; смотрела на нее с неизъяснимою нежностью, с некоторым унынием, которое неприметно сливалось с чистым весельем непорочной души ее. Последние минуты, которые оставалось ей провести на земле, хотела ознаменовать она материнскою любовью: говорила о жизни, которая только что начинала расцветать для ее дочери; говорила о сладости добра, о восхитительной надежде бессмертия, которая оживляла ее в последнюю минуту, о будущем соединении; глаза умирающей блистали, в голосе не было заметно никакой слабости; могли подумать, что болезнь совсем миновалась — обманчивая надежда, которая возвратила на ту минуту спокойствие сердцу дочери! Пришла полночь; больная приподнялась, взглянула на дочь свою с улыбкою, сказала: близко! поспешим простится с моим другом! оборотилась на другой бок; казалось, что она спокойно заснула; через минуту пробуждается, опять устремляет печальные, исполненные нежности взоры на милую дочь, дает ей последнее благословение и засыпает навеки.

В тот самый вечер и, как узнали после, в тот самый час патер Кайетан, находившийся в Беллинцоне, сидел в своей комнате за письменным столом и занимался решением математической задачи, не имея и в мыслях госпожи Т**, которой болезнь была ему, как сказано выше, неизвестна. На задней стене, у самых дверей, висела его гитара. Вдруг зазвучала она сильно; казалось, что лопнула дека. Патер содрогнулся, вскочил, глядит на дверь и — что же? В глазах его привидение, образ госпожи Т**, светлый, воздушный! она устремила на него дружеский взгляд, улыбнулась и исчезла. Патер был в ужасе, долго не мог придти в чувство; старался уверить себя, что он не спал, что видел точно лицо своей приятельницы, живущей от него в тридцати милях; идет к гитаре, смотрит — она лопнула; явление казалось существенным. Во всю ночь прохаживался он в беспокойстве по комнате, во всю ночь терзался мыслью, что привидение, быть может, предсказало ему кончину госпожи Т**. На другой день пишет к ее супругу, спрашивает с заметным беспокойством — которого причину однако таит — каково ее здоровье, и получает во ответ, что она в то самое время, в которое представился ему призрак, скончалась… Что скажешь об этом происшествии Бландина?