Дмитрий Логинов - О вере предков

Какой была вера предков? Об этом есть четыре различных мнения.

Первое. До князя Владимира Святого было на Руси дремучее темное (или же бодрючее светлое – это кому как нравится) язычество. Владимир же волюнтаристски (или не очень) обратил подданных во христианскую веру.

Второе мнение. Все именно так и было, но не тогда. Почти на полтора века раньше веру поменял предкам нашим князь киевский Аскольд. И тоже, кстати, святой.

Третье. Русь обратил в христианство еще князь-волхв Бус Белояр в пятом веке. Аскольд и Владимир Святой только придали потом христианской религии, существовавшей уже века до них на Руси, статус государственной.

Мнение четвертое. Все так, но великий Белояр был не зачинателем христианства на Руси, а продолжателем дела святого апостола Андрея. Последний, проходя Русь от Корсуни (Херсонес) через «горы киевские» и Славянск Великий (Новгород), а также и Смоленск, покрестил волхвов. И высших из них, в том числе, то есть валаамских первосвященников. Андреево исповедание Христа так легло на сердце русским людям, которые почитали испокон Даждьбога, Сына Сварога Небесного, что тут же они основали на Руси христианскую церковь. Крещенные Андреем волхвы передавали и далее благовествование и Русь, благодаря этому, предстала как некий «сейф», где сохранялось во всей чистоте Андреево – то есть исконное апостольское – учение. (Кораблик[1] же палестинского христианства сначала прошел сквозь бурю римских гонений, а потом сквозь мертвую зыбь византийских ересей. То и другое не могло не оставить повреждений и, официализировавшись, учение уже отличалось от изначального благовествования Христа.)

Какое из мнений правильное? Возможно, доля истины присутствует в каждом. И с нашей точки зрения она тем больше, чем более порядковый номер мнения, присвоенный ему выше. Впрочем, судите сами. В конечном счете ведь все решают свидетельства современников, если таковые сохранились.

Имеются ли надежные сведения о религии наших предков, какой она была за века до Владимира и Аскольда? Подавляющее большинство историков признают в этом качестве текст из «Войн» Прокопия Кесарийского (VI в.).

Этот автор, православный христианин и разносторонне образованный человек, пожалуй, более кого либо в свою эпоху прославился точностью описаний. Будучи бессменным секретарем знаменитого византийского полководца Велизария, он имел регулярный доступ к ценнейшей информации. По долгу службы Прокопий неоднократно встречался как на войне, так и в мирной жизни со «скифами». (Символично, что имя этого свидетеля о верованиях наших предков совпадает полностью с именем христианского святого, жившего на три века раньше. [2])

Итак, Прокопий написал в своих «Войнах»: «Они (славяне) считают, что один только Бог (а не множество богов)… является владыкой над всеми, и Ему приносят жертвы… и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание: если спасутся, тотчас же принести Богу жертву за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали… Они почитают реки и нимф, и всякие другие божества».

Об этом фрагменте из Прокопия Кесарийского известный историк М.Ю. Брайчевский замечает в книге «Утверждение христианства на Руси» (Киев: Наукова Думка, 1989): «в нем подчеркивается отличие славянских верований не от христианского учения, а от классического язычества».

С этим невозможно поспорить. И даже странно, как этого не замечали другие исследователи текстов Прокопия до Брайчевского. Последний же констатирует ряд очевидных вполне моментов. «Идея судьбы [понимаемой, как слепой фатум] несовместима с главной христианской доктриной… индетерминизма и свободы воли (концепция Логоса, то есть свободы)… Таким образом, и сам Прокопий не знал судьбы и не признавал, что она имеет по отношению к людям какую-либо силу». И далее по поводу принесения жертв: «идея о возможности человека как-либо повлиять на позицию Высшего Божества не чужда христианству». Ну и, наконец, о русалках (нимфах) и прочем: «вера в этих… персонажей просуществовала до нашего столетия, ничуть не отрицая христианской догматики и прекрасно уживаясь с нею». Итак, Прокопий подчеркивал, вне всякого сомнения, сходство славянских верований с христианским учением и их отличие от язычества.

Дальнейшие рассуждения Брайчевского о свидетельстве Прокопия еще более интересны. Он призывает обратить внимание на слова «один только Бог… является владыкой над всеми». И делает очевидное заключение на основе их: «значит, речь идет о какой-то форме монотеизма». И задается естественным вопросом, далее: какой же именно монотеизм исповедовали славяне? И обнаруживает единственный разумный ответ на него методом исключения: «Ислама в то время еще не существовало. Иудаизм утвердился в Хазарии через два столетия после смерти Прокопия. Манихейство, возникшее в III в., представляло собой не монотеизм, а бинарную систему. Вряд ли Прокопий не упомянул бы рядом с богом света и добра манихейского бога зла. И уже совсем странно было бы искать у древних славян VI в. буддизм или какую-то другую восточную религию типа конфуцианства или даосизма. Следовательно, единственной альтернативой остается предположение о какой-то особенной системе, созданной самими славянами».

Как видим, рассуждение безупречное, и вывод, делаемый Брайчевским, едва ли может быть опровергнут. Его возможно разве что уточнить. А именно: «какая-то особенная система монотеизма, созданная самими славянами», была, конкретно, христианской его системой. Очам Прокопия Кесарийского предстоял славянский самоосновный христианский монотеизм. Имеются ли конкретные «вещественные доказательства» правомерности этого уточнения? Пожалуй, о наиболее впечатляющем из таких рассказано в труде «О древних иконах с кириллическими надписями, находящихся в Риме». Он был написан в 1860 году священником Антонием Петрушевичем. В работе речь идет об иконах, созданных не раньше V века, то есть еще до времени, когда жил Прокопий. На них имеются следующие надписи (за более чем четыре века до святого Кирилла, кстати): «Образ Гъспъдн на убрусе» и «Сты Петр и сты Павль»[3].

Тогда является следующий вопрос. Коль скоро славяне времен Прокопия Кесарийского были не только монотеисты, но и, конкретно, христиане – даже писали иконы Спаса Нерукотворного (это распространенное теперь название образа Господня на убрусе, то есть платке) и первоверховных апостолов, – почему Прокопий так прямо и не написал: соперники Велизария на поле брани были такие же православные, как и он?

А потому и не написал, что византийцы времен Прокопия не такие уже были православные, как православные «скифы»! Об этом хорошо говорит Владислав Бачинин[4] в работе «Византия и византизм» (2003): «Это было не христианство вообще, а христианство в его византийской версии. Воспринятый христианский дух оказался утяжелен множеством человеческих, слишком человеческих бремен. За несколько столетий византийское православие успело уснастить христианскую веру многим из того, что не приближало человека к Христу, а напротив, как бы удерживало в некотором отдалении».

Чем именно удерживал византизм «в некотором отдалении» от Христа? Бачинин дает ответ: государственным контролем над церковью. (На Русь подобный контроль придет, слава Богу, только через двенадцать веков – то есть при Петре I). Нет спора, цезарепапизм Юстиниана I близости ко Христу точно уж не способствовал. Но стоило бы расшифровать подробнее, на наш взгляд, чем же конкретно отдалила византийцев от изначальной чистоты христианского учения диктаторская религиозная самодеятельность.

Попробуем это сделать. Во-первых, Юстиниан разогнал Академию Платона, которая просуществовала до него целое тысячелетие. А ведь, как засвидетельствовал святой Августин Блаженный, именно «в книгах платоников написано то же самое, что в Евангелиях» (см. выше). Во-вторых, Юстиниан I вынудил шестой Вселенский собор отвергнуть учение о перерождении души, которое христиане первых веков унаследовали от самих апостолов и Христа, о чем я говорю подробно в статье «Жизнь ДО и ПОСЛЕ, или: отвергает ли христианство идею перерождения?»[5]. А вне контекста учения о перерождении в его северной (а не восточной) версии смысл ряда основных догматов христианства становится неудобопонятен, формализуется, выхолащивается. (Мудры были владыки Руси, что тысячелетие без малого «тянули» с утверждением христианства в качестве ее официальной государственной религии!)