В. Южин - Золотая книга старорусской магии, ворожбы, заклятий и гаданий

Под редакцией В.И. Южина

В.И. Южин, 2015 © ООО «Остеон-Пресс». Оцифровка книги. 2015

ISBN 978-5-85689-019-7

Русь и волшебство издревле были неразделимы и едины, как рука – и палец, сердце – и его стук, мать – и ее дитя. В русских равнинах, русских лесах, речках есть нечто незыблемо величавое, что не может не затронуть сердца даже следующего мимоходом человека, обозревающего всю эту красоту из окна поезда – что уж говорить про сердца тех, кто издревле живет среди этих полей и лесов и впитал всю эту красоту с молоком матери. На Руси исстари жило преклонение перед силами природы, обожествление сил природы – персонифицированных Весны (Масленицы) и Лета (Ивана Купалы), Зимы (Мороз). Древнерусские божества и их жрецы-волхвы много столетий состояли на службе у народа, пока время их не ушло и христианская вера не приступила к тяжкому и длительному труду – сплочению народа вокруг единого государя. Только это могло позволить в дальнейшем послужить появлению государства русского. Однако древние верования не ушли.

Но несмотря на яростные преследования, вера праотцев не исчезла безвозвратно; она трансформировалась, вобрала в себя все лучшее, что имелось в христианстве и по-прежнему продолжала служить народу. Языческие верования легли в основу русской магии, но использовали при этом христианскую составляющую. Русский человек по природе своей всегда чурался всего нечистого и бесовского, даже прибегая к помощи колдунов, люди сознавали, что совершают дело греховное.

В отличие от своих западных коллег, в старорусской магии не принято было обращаться к силам Зла и призывать на помощь Ад и Сатану. Напротив, даже в приворотных заговорах использовались имена христианских святых. Силы зла всегда упоминались в негативном контексте, клеймились, от них отрекались, призывая к себе на помощь высшие, светлые силы. И тем не менее народная магия всегда преследовалась на русской земле – преследовалась самым жестоким образом. Предоставим слово великому любителю и ценителю народного творчества, однуому из величайших поэтов русской истории Александру Блоку. В своем исследовании «» он пишет: «Те преследования, которые христианские церковь и государство всюду и всегда применяли и применяют к народной старине – к ее верованьям, обычаям, обрядам и поэзии, – коснулись и заклинаний и их носителей. С первых веков христианства соборные постановления осуждали сношения с чародеями и магами. Бесконечные процессы ведьм перешли далеко за черту средних веков. На Западе сложились целые демонологические системы, что вызвало инквизиционные преследования колдунов. Там считались с чертом, а у славян скорее с природой; славяне смотрели на чародеев как на людей исключительно вещих, и потому, например, в Польше имя черта почти не встречается в судных делах. Здесь, несмотря на существование инквизиции (с XIV столетия), колдовство преследуется гораздо слабее.

На Руси знахарство испытывает гонение скорее со стороны церкви и государства, а не со стороны народа. Известный факт народного преследования ведьм, за которых заступился гуманный митрополит Серапион, совершенно пропадает среди бесчисленных постановлений соборов и строгих законов Петра относительно чародейства.

– Чем же объяснить эти упорные гонения, воздвигаемые на одиноких западных магов, приютившихся в монастыре, городе, селении, и на простоватых русских знахарей и баб-шептух, пришедших из лесу в крайнюю избу нищей деревни? Конечно, это «христианская» культура борется с последними остатками «язычества». Место умершего Бога Пана заменил униженный, гонимый маг и знахарь, которого уже не открыто, но втихомолку посещают люди, прося его заступничества перед темными силами природы; эту природу он царственно заколдовал и тем подчинил себе.

В селах девушки водят хороводы, тешатся играми, поют песни; задаются темные загадки, толкуются сны, плачут над покойником, копают клады, вынимают следы; но все лучи этих радостей, горестей, утех и песен народных незримо скрещиваются, как бы переплетаются, в одном лице колдуна. Он – таинственный носитель тех чар, которыми очарован быт народа; и такой очарованный быт становится каким-то иным, не обыденным, он светится магическим светом и страшен другому, ежедневному быту – своею противоположностью ему. Обряды, песни, хороводы, заговоры сближают людей с природой, заставляют понимать ее ночной язык, подражают ее движению. Тесная связь с природой становится новой религией, где нет границ вере в силу слова, в могущество песни, в очарование пляски.

Эти силы повелевают природой, подчиняют ее себе, нарушают ее законы, своею волей сковывают ее волю. Опьяненный такою верой сам делается на миг колдуном и тем самым становится вне условий обихода. Это страшно для спокойствия домашнего очага, для здравой правовой, нормы, для обычая, который обтрепался и потерял смысл, протянувшись сквозь столетия, для церковного догмата, который требует слепой веры и запрещает испытывать тайну. Колдун – самодовлеющий законодатель своего мира; он создал этот мир и очаровал его, смешав и сопоставив те обыденные предметы, которыми вот сейчас пользовался другой – здравый государственный или церковный законник, создающий разумно, среди бела дня, нормы вещного, государственного, церковного права. И предметы, такие очевидные и мертвые при свете дневного разума, стали иными, засияли и затуманились. От новых сочетаний их и новых граней, которыми они никогда прежде не были повернуты, протянулись как бы светящиеся отравленные иглы; они грозят отравить и разрушить тот – старый, благополучный, умный быт – своими необычными и странными остриями.

Вот почему во все века так боятся магии – этой игры с огнем, испытующей жуткие тайны. Кудесник-законодатель перевертывает календарь, вместо церковных праздников он отмечает иные благоприятные дни для чудес – дни легкие и черные; он создает условия для успешности всех начинаний, и эти условия – иные, чем правовые или нравственные нормы; между тем они так же строго формальны, как эти нормы: так, заговор должен быть произносим с совершенной точностью, так же следует исполнять обряд; зубы у заговаривающего должны быть все целы; передать силу заговора можно только младшему летами; некоторые заговоры нужно произносить под связанными ветвями березки, над следом; другие – натощак, на пороге, в чистом поле, лицом к востоку, на ущерб Луны. Власть кудесника так велика, что в любой момент он может выбить из бытовой колеи, причинить добро или зло – простым действием, которое в руках у него приобретает силу: у галицких русинов знахарь втыкает нож по рукоятку под порог первых дверей хаты; тогда зачарованный, охваченный вихрем, он носится по воздуху до тех пор, пока заклинатель не вытянет потихоньку из-под порога воткнутый нож.

Но всего страшнее чары при исполнении религиозных обрядов; задумавший на «безголовье» врага ставит в церкви свечу пламенем вниз или постится в скоромный день.

И таких предписаний, – исходящих как бы от самой природы и от знающего тайны ее знахаря, строгих и точных, совершенно напоминающих по форме своей нормы любого права и, однако, столь отличных от них по существу, – так много записано и рассеяно в устном предании, что приходится считаться с этим древним и вечно юным правом, отводить ему почетное место, помнить, что забывать и изгонять народную обрядность – значит навсегда отказаться понять и узнать народ.

Профессиональный заклинатель или тот, кого тоска, отчаянье, любовь, беда приобщили к природе, кому необычные обстоятельства внушили дар заклинаний, – обращаются к природе, стремясь испытать ее, прося, чтобы она поведала свои тайны. Такое обращение напоминает молитву, но не тожественно с нею. Молитва, говорит Е. В. Аничков, предполагает известное религиозное состояние сознания, по крайней мере в молитве обращаются к известному лицу – подателю благодати. В молитвенной формуле вся сила сосредоточивается на упоминании имени и свойства этого лица. В заклинательной формуле, наоборот, весь интерес сосредоточен на выражении желания (по-немецки Wunsch значит и желание и заклятие). Имена Божеств, упоминаемые в ней, изменяются, но сама формула остается неизменной; так, например, у старообрядцев сохранилось много «двоеверных» заговоров, где упоминаются архангелы, святые, пророки; но имена их расположены на полустертой канве языческой мифологии, и сами заговоры сходны вплоть до отдельных выражений с чисто языческими заклинательными формулами и молитвами.

Когда-то наука, в лице мифологической школы, считала заговоры остатками молитв, обращенных к стихийным Божествам. Так, например, заговор на остановление руды (крови), по мнению Афанасьева, относился к Богу-громовнику, как властителю небесной влаги – крови, истекающей из ран, наносимых стрелами Перуна облачным демонам. Точно так же Потебня считал заговоры «выветрившимися языческими молитвами», но впоследствии отказался от этого мнения: «в заговорах, – говорит он, может вовсе не заключаться представление о Божестве».