Луис Ривера - Легионер. Книга 2

Три недели после ранения я провалялся в госпитале. Постоянно шла носом кровь, и голова гудела так, будто внутри трубила сотня буцин. Ни чемерица, ни примочки не помогали. Я уж думал все, отвоевался. Помог Сцевола. У него бабка знала толк в травах, ну и его научила. Он-то меня и выходил. Каждое утро он собирал какие-то травки, заваривал и отпаивал меня каким-то отвратительно пахнущим варевом.

Постепенно дело пошло на лад. Еще через месяц я встал в строй. И воевал наравне со всеми. Но до сих пор бывали приступы головокружения. Не сильные, но все же. Оставалось только молиться, чтобы этого не случилось во время боя. Не хотелось бы из-за такого пустяка остаться вовсе без головы.

Два года войны… Всего два года в армии. А мне иногда казалось, что я так и родился — в тяжелых калигах и грубом шерстяном плаще. Всю жизнь на меня орал Бык, всю жизнь я вставал на заре под звуки труб и барабанов, всю жизнь спал в отсыревшей палатке… Разве может быть иначе? Я в это не очень-то верил. Все люди на свете едят грубый солдатский хлеб, все люди без конца играют в кости и сквернословят, все люди мостят дороги, ходят строем и сражаются. Другой жизни не существует. Да и вообще, весь мир — это ограниченный валом и рвом прямоугольник лагеря с ровными рядами палаток. Весь мир — это канаб с его кабаками и лавками, грязью и вонью, пьяными драками и отборной руганью. Весь мир — это Двадцатый Доблестный и Победоносный легион, ведущий нескончаемую войну…

Два года под орлом. Оставалось еще восемнадцать. Если, конечно, меня не убьют или не ранят так, что придется уйти в отставку. Восемнадцать лет… Честно говоря, мне было страшновато даже думать об этом. Когда тебе едва исполнилось пятнадцать, такие цифры кажутся чем-то нереальным. Служба закончится, когда мне будет целых тридцать три года! Я буду совсем старик…

Но я сам выбрал этот путь. Не потому что хотел славы, не из жажды богатой добычи и не из любви к приключениям. Я просто следовал за человеком, который убил моих родителей. Я поклялся отомстить и был готов сдержать клятву любой ценой.

Я не сожалел о том, что сделал, вовсе нет. Будь я уверен, что этот человек жив, все тяготы военной службы были бы мне нипочем. Но беда в том, что этой уверенности у меня не было. Он не вышел тогда из окружения. Даже если он не погиб, а попал в плен, шансов на то, что мы встретимся в этой жизни было немного. Мятежники не церемонятся с пленными. Тем более — с пленными офицерами. Скорее всего, его уже давно принесли в жертву или запытали до смерти. Они это любят… Слишком сильна ненависть к Риму.

И вот теперь, когда моего врага нет в живых, для меня нет смысла и в этой войне. Но уже ничего не изменишь. Я присягнул на верность Цезарю, я поклялся своим товарищам сражаться вместе с ними и не покидать строй. Я связан этими клятвами. Я связан узами боевого братства, которые куда сильнее родственных уз.

Как же прав был мой учитель грек Эвмел, когда говорил, что каждый поступок рождает новый долг, отдавая один, человек приобретает три других «ты должен». Так и вышло. Мой долг перед памятью отца привел меня на войну. Теперь я должен не отомстить, а быть верным своей присяге. То есть оставаться хорошим солдатом, несмотря ни на что. Вот так-то… А ведь раньше слова старого грека казались мне глупостью выжившего из ума отпущенника. Может, и во всем остальном он не ошибался?

Честно говоря, после того боя в форте, я долго не мог смотреть в глаза своим ребятам. Тогда я решился убить трибуна, того самого всадника Оппия Вара, убийцу моих родителей. Он единственный, кто мог вывести нас из окружения. Меня и ребят… А я решил убить его. Зная, что тем самым лишаю остальных последнего шанса выжить. Зная, что с его гибелью все будут обречены. Сцевола, Кроха, Тит, остальные из моего десятка и из центурии. Они мне верили, как своему командиру, а я был готов предать их. Из-за того, что должен был убить того трибуна. Все просто и одновременно бесконечно сложно.

Где-то в глубине души я был даже рад, что меня ранили тогда. Я был в одном шаге от своей цели. И меня остановил какой-то бревк, метко пустивший камень из своей пращи. Благодаря этому мы остались живы. А Оппий Вар, погиб, но сумел спасти нас. Погиб не от моей руки. И слава богам… Иначе, как бы я жил, уцелей в том бою? А так мне удалось не стать предателем. Ни по отношению к отцу и его другу Марку Кривому, ни по отношению к своим ребятам. В тот раз Фортуна по недоразумению повернулась ко мне лицом.

По крайней мере, мне так казалось до недавнего времени. Если быть точным — до ночи накануне февральских ид. Мы тогда сменили ребят, охранявших одну деревеньку в дне пути от основного лагеря. Разведчики сообщили, что ее жители помогают повстанцам, и командиры не придумали ничего лучше, как отправить в эту дыру несколько десятков наших. Всем было ясно, что это глупость. Про каждую деревню можно было сказать, что она помогает мятежникам. Но мы прекрасно знали, что в этих деревнях остались только старики, женщины и дети, которым и самим нечего есть. Чем они могли помочь? Разве что добрым словом, да и то вряд ли — простым крестьянам эта война уже давно была поперек горла. Постепенно они начинали ненавидеть мятежников так же, как раньше ненавидели римлян.

Как бы то ни было, деревню под контроль мы взяли. Не солдатское дело обсуждать приказы. Раз в неделю отряд, размещенный в ней, сменял другой. Собачья служба. Ни кабаков, ни бани, ни нормальной жратвы. Тоска смертная. Да еще того и гляди, мятежники нагрянут. А что сможет сделать десяток легионеров да человек двадцать из вспомогательных войск? Разве что геройски погибнуть. Короче говоря, не любили мы такую службу. Одна радость — от муштры можно отдохнуть. А то чем ближе было начало кампании, тем больше командиры зверели. Чуть ли не каждый день то марши, то маневры, то строевая.

Вот в той деревне все и случилось. По мне уж лучше бы повстанцы в гости пожаловали, чем такое… Я был старшим в патруле. А заботы у командира какие? Людей разместить, караулы распределить, расставить часовых, за остальными проследить, чтобы не напились, были сыты и оружие держали в порядке. Да мало ли дел… Словом, провозился до ночи. Потом часок поспал и, с началом третьей стражи,[1] пошел обходить посты.

Темень стояла непроглядная. Деревня была хоть и небольшая, но дома разбросаны бестолково, так что быстро не обойдешь. Да к тому же местность знал я не очень хорошо, времени оглядеться как следует не было. Три поста я кое-как нашел, правда, чуть ноги не переломал, пока добрался до них. А вот четвертый, тот, что стоял на севере деревеньки, как сквозь землю провалился. Как назло пошел дождь. Да такой, что я сразу же вымок до нитки.

Не знаю, сколько времени я месил грязь. Мне показалось, что не меньше часа. Хотя, конечно, когда плутаешь под проливным дождем в кромешной темноте, время по-другому идет. Мокрый, усталый, голодный, злой, как собака, я кружил по полям и огородам, пока не понял, что заблудился окончательно. Даже не представлял, в какой теперь стороне эта проклятая деревня. Куда ни глянешь — пелена ливня да тьма. Руку протянешь, и ладони собственной не видно. Дом и то заметишь только когда носом в него ткнешься. А уж пост найти…

Некоторое время я стоял, вглядываясь в ночь. Толку от этого не было никакого. Если бы хоть луна выглянула… Хотел было покричать, но представил себе, как завтра ребята будут потешаться, когда узнают, что их бравый командир потерялся, будто ребенок малый, и не стал. По моим прикидкам до смены караулов оставалось еще часа полтора, так что время было. Главное, не растеряться и попытаться вспомнить, с какой стороны я пришел.

Но сделать это было не так-то просто. Как тут вспомнишь, если ходил кругами, словно рыба на крючке? Казалось, что пришел со всех сторон одновременно. Да в такой темноте и верх с низом спутаешь, не то что север с югом… Я сделал наугад несколько шагов, запнулся о камень и рухнул в какие-то кусты, расцарапав лицо и окончательно перемазавшись в грязи. Прошипев несколько слов из лексикона Квинта Быка, я кое-как поднялся и плюхнулся на валун, об который чуть не расшиб колено.

Положение было глупейшее. Командир патрульного отряда заблудился, обходя посты. И заблудился не где-нибудь в лесу или пустыне, а в самой обычной деревне. Расскажи такое ребятам — засмеют. А рассказать наверняка придется. Те парни, пост которых я не смог найти, подождут меня еще немного, а потом поднимут тревогу. Все просто — если проверяющий не дошел до них, значит, попался в руки мятежников, которые подобрались совсем близко к деревне. Кому в голову придет, что проверяющий сидит на камне, быть может, в десяти шагах от них, и не знает, в какую сторону идти… Если об этом узнает Бык, мне несдобровать. В лучшем случае заставит целый день стоять с дерном в руках у претория. А то и разжалует обратно в рядовые, предварительно выпоров как следует.

От грустных дум меня отвлек какой-то посторонний звук. Последний час я слышал только шум дождя и собственные ругательства. Звук повторился. Тихий, но отчетливый. Кто-то шел ко мне, осторожно пробираясь сквозь кусты. Я схватился за меч. Во рту мигом стало сухо, сердце заколотилось так, будто я пробежал миль десять.