Елена Блаватская - Тайная доктрина. Том III

Действительно, если не принять предосторожности ответить заранее на некоторые возражения на основные положения настоящего труда – возражения, которые несомненно будут выдвинуты на основании утверждений того или другого ученого по поводу эзотерического характера всех архаических и древних трудов по философии – то нашим утверждениям еще раз будут возражать и их даже будут дискредитировать. Один из главных моментов в этом Томе заключается в указании присутствия в трудах древних арийцев, греков и других выдающихся философов, так же как и во всех священных писаниях мира, глубоко эзотерической аллегории и символизма. Другой целью является доказать, что ключ к толкованию, в таком виде, как он дается восточным индо-буддийским каноном оккультизма, подходящий к христианским евангелиям так же, как и к архаическим египетским, греческим, халдейским, персидским и даже еврейским Моисеевым книгам – должен быть общим для всех народов, как бы не различались их соответственные методы и экзотерические «маскировки». Эти наши претензии встречают яростный отпор со стороны некоторых передовых ученых нашего времени. В своих Эдинбургских Лекциях проф. Макс Мюллер отбросил это основное утверждение теософов, указывая на индусские Шастры и пандитов, которые ничего не знают о таком эзотеризме.[1] Этот ученый санскритолог в столь многих словах заявил, что нет никакого эзотерического элемента, нет скрытого значения или «маскировок» ни в «Пуранах», ни в «Упанишадах». Принимая во внимание, что слово «Упанишада» означает при переводе «Тайная Доктрина», такое утверждение, мягко говоря, странное. Сэр М. Моньер Уильямс опять придерживается такого же мнения о буддизме. Послушать его, значит признать, что Гаутама Будда был враг любой претензии на эзотерические учения. Сам он никогда их не преподавал! Все такие «претензии» на оккультное знание и «магические силы» обязаны своим происхождением позднейшим архатам, последователям «Света Азии»! Проф. Б. Джовет, в свою очередь, так же презрительно обходит молчанием «абсурдные» толкования «Тимея» Платона и Книг Моисея неоплатониками. В платоновских «Диалогах» нет и дуновения какого-либо восточного (гностического) духа мистицизма или какого-либо приближения к науке, говорит региус-профессор греческого языка. Наконец, в довершение всему этому, ассириолог проф. Сейс, хотя он не отрицает присутствия сокровенного значения в ассирийских табличках и клинописной литературе —

Многие из священных текстов... написаны так, что понять их могут только посвященные —

все же настаивает на том, что «ключи и толкования» к ним теперь находятся в руках ассириологов. Современные ученые, утверждает он, обладают ключами к истолкованию эзотерических записей,

Какими не обладали даже посвященные жрецы (халдеи).

Итак, по научной оценке наших современных востоковедов и профессоров, в дни египетских и халдейских астрономов наука находилась в своей младенческой стадии. Ианини, величайший грамматик в мире, не был знаком с искусством писания. Также и Владыка Будда и все другие в Индии вплоть до 300 г. до Р. X. Величайшее невежество царствовало в дни индийских риши и даже в дни Фалеса, Пифагора и Платона. Действительно, теософы должны быть суеверными невеждами, чтобы говорить так, как они говорят перед лицом такого ученого доказательства о противном.

Поистине, это выглядит так, как будто бы от сотворения мира всего был один век истинного знания на земле – это наш век. В мглистых сумерках, на серой заре истории стоят бледные тени мудрецов древности, прославленных на весь мир. Они безнадежно доискивались истинного смысла их собственных мистерий, дух которых покинул их, не раскрывшись иерофантам, и остался латентным в пространстве вплоть до пришествия посвященных современной науки и исследований. Полуденная яркость света познаний только теперь пришла к «Всезнайке», который, греясь на ослепительном солнышке индукции, занимается своим Пенелоповым трудом «рабочих гипотез» и во всеуслышание заявляет о своем праве на всеохватывающее знание. Может ли тогда кто-либо удивляться, что, по нынешним воззрениям, ученость древнего философа, а иногда и его непосредственных преемников в прошлых веках, всегда была бесполезна для мира и нестояща для него самого? Ибо, как уже неоднократно и ясно было объяснено, в то время как риши и древние мудрецы далеко шагнули за пределы засушливых полей мифов и суеверий, средневековый ученый и даже средний ученый восемнадцатого века всегда были более или менее стеснены их «сверхъестественной» религией и верованиями. Правда общепризнано, что некоторые древние и также средневековые ученые, такие как Пифагор, Платон, Парацельс и Роджер Бэкон, за которыми последовал сонм прославленных имен, действительно, оставили не мало вех на драгоценных рудниках философии и неисследованных залежах физической науки. Но затем, действительное раскапывание их, плавка золота и серебра, шлифовка содержащихся в них драгоценных камней – всем этим мы обязаны упорным трудам современного человека науки. И разве не его непревзойденному гению мы обязаны тем, что невежественный и до сих пор обманываемый мир теперь находится в долгу перед ним за верное знание истинной природы космоса, действительного происхождения вселенной и человека, как это раскрыто в автоматических и механических теориях физиков, в согласии со строго научной философией? До нашей культурной эры наука была лишь названием; философия – заблуждением и западней. Согласно этим скромным претензиям современных авторитетов на обладание настоящей наукой и философией, Древо Познания только теперь выросло из мертвых сорных растений суеверия, подобно тому, как из безобразной куколки появляется прекрасный мотылек. Поэтому нам не за что благодарить наших праотцов. В лучшем случае, древние только приготовили плодородную почву, но именно современники стали теми сеятелями, которые посадили семена знания и тщательно вырастили те прекрасные растения, имя которым тупое отрицание и бесплодный агностицизм.

Однако воззрения теософов не таковы. Они повторяют то, что было сказано двадцать лет тому назад. Недостаточно говорить о нелепых концепциях некультурного прошлого» (Тиндаль); о «parler enfantin» ведических поэтов (Макс Мюллер); об «абсурдностях» неоплатоников (Джовет); и невежестве халдео-ассирийских посвященных жрецов в отношении своих собственных символов по сравнению со знанием тех же символов британскими востоковедами (Сейс). Такие высказывания должны быть доказаны чем-то более существенным, чем голые слова этих ученых. Ибо никакое количество хвастливого высокомерия не может скрыть тех интеллектуальных рудников, из материалов которых выточены представления столь многих современных философов и ученых. Как много тех, из числа наиболее выдающихся европейских ученых, кто приобрели почет и уважение за одно только переодевание идей этих древних философов, к которым они всегда готовы относиться с пренебрежением – об этом предоставляется судить беспристрастному потомству. Поэтому совсем недалеким от истины кажется утверждение в «Разоблаченной Изиде» о некоторых востоковедах и ученых теперь неупотребляемых языков, что в своем беспредельном высокомерии и самомнении они скорее утеряют логику и способность рассуждать, нежели согласятся, что древние философы знали что-либо такое, чего не знают наши современники.

Так как часть настоящего труда трактует о посвященных и тайном знании, сообщаемом во время мистерий, то в первую очередь следует рассмотреть утверждения тех, кто вопреки факту, что Платон был посвященный, заявляют, что в его трудах невозможно отыскать какого-либо скрытого мистицизма. Среди нынешних ученых по греческой и санскритской литературе слишком много таких, которые склонны отказываться от фактов в пользу своих собственных предвзятых теорий, обоснованных на личном предрассудке. При каждой возможности они удобно забывают не только многочисленные изменения в языке, но также и то, что аллегорический стиль писаний философов древности и секретность мистиков имели свое raison d'être; что, как дохристианские, так и послехристианские классические писатели – во всяком случае, большинство их – дали священное обязательство никогда не выдавать торжественных тайн, которые сообщались им в святилищах, и что уже этого одного достаточно, чтобы досадно вводить в заблуждение своих переводчиков и профанов критиков. Но, как вскоре выяснится, эти критики ничего подобного не признают.

Более чем в течение двадцати двух веков каждый, кто читал Платона, осознавал, что он, подобно большинству других выдающихся греческих философов, был посвященным; что поэтому, будучи связан Содальской Клятвой, он мог говорить о некоторых вещах только посредством завуалированных аллегорий. Его уважение к мистериям безгранично; он открыто признается, что пишет «загадочно» и мы видим, как он прибегает к величайшим предосторожностям, чтобы скрыть истинное значение своих слов. Каждый раз, когда предмет речи касается высших тайн Восточной мудрости – космогонии вселенной, или идеального предсуществующего мира – Платон окутывает свою философию в глубочайшую тьму. Его «Тимей» настолько запутан, что никто, кроме посвященного, не поймет его сокровенного смысла. Как уже сказано в «Разоблаченной Изиде»: