Ричард Дейч - Ключи от рая

Качающийся на грани сознания Майкл встрепенулся, услышав громкое кваканье рации. Полицейская волна. Рация висела на поясе у нападавшего. Майкл с трудом разобрал слова: «Возможно, произошло ограбление в посольстве Акбиквестана. Патрульная машина уже выехала».

Майкл лежал на полу, чувствуя приближение болевого шока. Женщина на столе сдавленно вскрикнула; теперь ей точно суждено умереть. Майкл подумал о жене. Сможет ли она понять, что произошло? Ему представилось, как полиция сообщает Мэри о его смерти, о том, где он был обнаружен, каким образом убит. Принося соболезнования и извиняясь, просит помочь в расследовании. Как объяснить рюкзачок с крадеными алмазами? Знакома ли она с убитой — обнаженной светской дамой? Не было ли у ее мужа и этой женщины любовных отношений?

Вопреки всему рациональному Майкл протянул руку и одним мощным рывком выдернул нож из плеча. Воль оказалась такой сильной, что он едва не отключился. Майкл уже терял сознание, когда его вернула в чувство разливающаяся жидкость. Растворитель растекался по полу, раздирая нос, обжигая кожу, словно соль, насыпанная на открытую рану. Впервые в жизни Майкла посетила мысль о собственной смерти. Если ему не удастся пошевелиться, и немедленно, умрет не только он, но и эта женщина.

Остановившись в дверях, маньяк отвел руку назад, замахиваясь бутылкой с приготовленным наспех «коктейлем Молотова». Фитиль уже был зажжен. Майкл вскочил на ноги в тот самый момент, когда неизвестный швырнул прямо в него пылающую бутылку. Граната из растворителя, казалось, бесконечно долго летела через комнату, пока наконец не описала дугу вниз, упав на раскаленную докрасна печь. Атомным грибком взметнулось вверх пламя, и тотчас же по полу побежали голубые огоньки. Маньяк скрылся в коридоре, закрыв за собой вспыхнувшую дверь.

Майкл, превозмогая мучительную боль в плече и, судя по всему, последствия сотрясения мозга, побрел, шатаясь, через мастерскую сквозь разгорающееся пламя и сгущающийся дым. Сдернув с полки кусок брезента, он набросил его на оглушенную женщину и сорвал с ее лица повязку и кляп. Увидев огонь, женщина истерически завизжала. Привязав конец троса к ножке рабочего стола, Майкл швырнул в окно стул и сразу же следом трос. Потом, защелкнув карабин, подхватил блондинку. Ей не надо было объяснять, куда идти: она крепко вцепилась в Майкла.

Он вывалился вместе со своей ношей из окна в тот самый момент, когда вся комната занялась огнем. Вдвоем они летели вниз, вспарывая воздух летней ночи, до тех пор, пока стол, проехав по полу, не застрял в оконном проеме. С резким рывком они остановились — этажом выше переулка. Языки пламени лизали оконную раму в каких-нибудь нескольких ярдах у них над головой.

Не успели они коснуться мостовой, как окна дома взорвались, выплевывая в ночное небо огонь и клубы дыма. Весь шестой этаж уже был объят пламенем; окна озарились багровым сиянием. Майкл опустил женщину на землю. Она бессвязно причитала, кутаясь в брезент, дрожа и заливаясь слезами.

Сорвав с себя пояс, Майкл зашвырнул сумку с инструментом в кусты и проверил, цел ли рюкзачок, наполненный алмазами. Рюкзачок был на месте. Из плеча хлестала кровь, на черной рубашке расползалось темное пятно. Оставалось надеяться, что потеря крови не окажется смертельной; у него не было времени умирать прямо сейчас. Майкл склонился над женщиной. К ней, судя по взгляду, возвращалась жизнь. Она даже улыбнулась сквозь слезы.

Послышался вой сирен, и через считанные мгновения в конце переулка с визгом затормозили три полицейские машины. Майкл с тоской посмотрел на стену Центрального парка, от которой его отделяла полоса Пятой Авеню. Потом пощупал рюкзачок за спиной; там лежало его будущее. До свободы всего двадцать ярдов.

Быть может, еще не все потеряно.

Витраж — каких больше не делают: яркий пурпур, сочная синева, богатое золото, объединившиеся для того, чтобы изобразить Врата рая, — представлял собой главное украшение старомодной церкви с белеными стенами. Пробивающиеся лучи утреннего солнца отбрасывали разноцветные тени на толпу прихожан. Некоторые из этих людей пришли сюда потому, что хотели, а большинство — потому, что так нужно. И, как и во всех святилищах, находились те, кто стремился занять первые ряды скамей, словно близость к алтарю приближала их к спасению души. Женщины в роскошных платьях, мужчины, гладко выбритые, пахнущие одеколоном, в лучших шелковых галстуках, — уверенные, что святого делает одежда.

За кафедрой стоял отец Патрик Шонесси. Его коротко остриженные волосы, совершенно седые, резко контрастировали с суровыми черными бровями. Короткие руки, глубоко спрятанные в складках объемистой зеленой рясы, двигались в такт его голосу, сохранившему ирландский акцепт. Вот уже много лет отец Шонесси читал проповеди своему приходу, многие часы потратил на то, чтобы доносить слова мудрости, подо сих пор по переставал гадать, удалось ли ему достучаться до сердца хотя бы одного человека. И сейчас, как и в годы его молодости, вокруг процветали преступность и распутство. Продолжался исход из религии: люди, казалось, все больше предпочитали верить в новые технологии, в науку, в секс — во что-то осязаемое. Если это нельзя потрогать, в это нельзя верить. Сам не зная почему, отец Шонесси продолжал проповедовать, надеясь, что ему удастся спасти хотя бы одну заблудшую душу в этом мире, ступившем на путь хаоса.

Священник был мужчина некрупный; возможно, кто-то даже назвал бы его щуплым. Одно время он предавался мечтам о том, чтобы стать легендой ипподрома, участвовать в скачках в Черчилль-Дауне, — однако настоящим его даром являлся скрывающийся в неказистом теле величественный голос. И именно этот громоподобный голос сейчас рокотал, достигая самых отдаленных закутков церкви.

— Спасение нельзя украсть, уподобившись «татю в ночи». Ибо стремимся мы не к совершенствованию жизни на бренной земле, а к совершенствованию веры. Вера в Господа подарит нам вечную жизнь, и вера является единственным ключом, который обеспечит нам вечное спасение.

Взяв книгу, он пробормотал, словно подтверждая сказанное:

— Откройте требники на «Утро наступило», страница сто третья.

Прихожане подхватили пение, и, хотя, конечно, это был не хор «Метрополитен-опера», пели они слаженно и воодушевленно, и от балок перекрытий отражались мелодичные отголоски.

В дальнем конце церкви, на последней скамье в углу, словно скрываясь, сидела самая большая поклонница отца Шонесси. Но если молодая женщина и пыталась казаться незаметной, это была непосильная задача: золотисто-каштановые волосы, ниспадающие на спину текучим огнем, не позволяли постороннему взгляду скользнуть, не задержавшись. Прихожанка со смиренным видом держала в руке требник и тихо напевала себе под нос, что никак не согласовывалось с остальной ее жизнью. С тринадцати лет она жила в сплошном противоречии: днем в католической школе изучала семь смертных грехов, а ночью выходила на улицы, стремясь совершить все семь. И хотя с годами пришли умеренность и чувство ответственности, от своих необузданных привычек она так и не отказалась. В субботу вечером она, как правило, отправлялась на танцы, но почти каждое воскресенье, независимо ни от чего, в одиннадцать часов утра ее можно было найти на одном и том же месте на последней скамье: низко склонив голову, она тихо благодарила Бога за все, что есть в ее жизни. И хотя Мэри Сент-Пьер не во всем соглашалась с церковью и вследствие своего поведения никак не могла быть причислена к лику святых, ее вера в Бога оставалась непоколебимой.

Рядом с ней молча сидел ее муж, недовольно стиснув губы и рассматривая поющих прихожан. Копна неухоженных темных волос обрамляла волевое лицо, красивое, но потрепанное, несмотря на то что мужчине этому было всего тридцать восемь лет. Он нетерпеливо ерзал, мыслями уже находясь за пределами церкви. Майкл Сент-Пьер до сих пор ни словом не обмолвился жене о том, что вера его слабеет, и сейчас для этого определенно был не самый подходящий момент. Супругам и без того хватало проблем.

Мэри и Майкл направились к выходу вместе с остальными прихожанами, которые выстроились змеей, выгнувшейся к пастору. Все хотели пожать священнику руку, вопреки всему надеясь, что, быть может, хоть малая толика его святости при этом прикосновении перейдет и им на душу.

Отец Шонесси учтиво кивал каждому, отвечая на благодарность за проповедь, но за его легкой усмешкой скрывался вопрос: «Сможет ли кто-нибудь повторить хотя бы одно предложение из услышанного, не говоря уж о том, чтобы руководствоваться моими наставлениями в повседневной жизни?» Однако вдруг его лицо просветлело, ибо он поймал на себе взгляд Мэри Сент-Пьер.

— Замечательная проповедь, ваше преподобие, — сказала Мэри, не отрывая глаз от коротышки-священника.