Ог Мандино - Величайший торговец в мире

— У меня не было другого выбора. Много лет назад, когда мне доверили эти свитки, я клятвенно обещал никому не раскрывать их древнюю тайну. Тогда я еще не понимал истинной причины, которая скрывалось за этой просьбой. Однако самому мне разрешалось применять содержащиеся в свитках заповеди до тех пор, пока однажды не появится некто нуждающийся в помощи и следовавший заповедям в гораздо большей степени, чем я. В то время, когда мне вручили эти свитки, я был очень молод. Мне сказали, что с помощью неких особых тайных знаков я смогу узнать того человека, которому должен буду передать свитки. И даже если Пришедший не будет знать, какого рода помощь ему будет предоставлена, я должен буду отдать ему свитки, и отдам. Я терпеливо ждал, — продолжал Хафид, — и постепенно все теснее связывал свою жизнь с этими заповедями. Я был одним из немногих, кому было разрешено извлекать практическую пользу из содержащихся в свитках тайн. Обладая знаниями, я стал, как многие меня называют, величайшим торговцем в мире. Так же в свое время называли того, кто завещал мне эти свитки. Так вот, Эразмус, возможно позже ты поймешь, отчего некоторые мои поступки в течение долгих лет казались тебе странными и даже неразумными. Но в то же время все они приносили мне удачу. Не только благодаря моей мудрости, а в основном исполнением содержащихся в свитках заповедей, мы и приобрели так много золота.

— Вы действительно безоговорочно верите, что человек, которому вы должны передать эти свитки скоро объявится?

— Да.

Присев, Хафид положил свитки на место и закрыл сундучок.

— Хочешь ли ты оставаться со мной до этого момента, Эразмус? — спросил Хафид, вставая.

Эразмус шагнул навстречу другу и в мягких лучах света руки друзей встретились. Эразмус согласно кивнул и покинул комнату. С ним из сердца старого Хафида ушли и сомнения в преданности друга. Вернув сундучок на прежнее место, он немного постоял возле него и направился к маленькой башенке. Шагнув через проем на крышу, Хафид встал на бордюр, окружавший огромный купол дворца. Легкий восточный ветерок, приносящий с собой запахи озер, поднимаясь ввысь, овевал лицо Хафида.

Улыбаясь, стоял величайший торговец в мире над раскинувшимся у его ног Дамаском, и мысли его стремительно уносились в прошлое.

Стояла зима и лютый холод свирепствовал на Оливковой горе. Из Иерусалима, вдоль узкой расщелины, проходящей по долине Кидрон, струился легкий дымок. Приносимый им запах ладана и жженого мяса, доносившийся из храма, примешивался к горьковатому запаху растущих на горе хвойных деревьев. По открытому склону, недалеко от деревушки Бетпаге, расположился на ночлег огромный, утомленный дальней дорогой караван Патроса из Пальмиры. Было поздно, и даже любимец торговцев, рослый жеребец, давно перестал жевать любимое лакомство — кустики фисташек и прислонился к живой изгороди из кустов лавра. Позади, за длинным рядом притихших шатров, стояли четыре вековых оливковых дерева, обвитых толстой пеньковой веревкой. То был своего рода загон для верблюдов и ослов. Их темные силуэты были едва видны. В поисках тепла животные жались друг к другу. Весь караван спал за исключением двух часовых, несших дозор у длинных, нагруженных товарами повозок. Ни голоса, ни шороха — все было недвижимо. Лишь странные таинственные тени метались по стене огромного шатра из козьих шкур, принадлежавшего Патросу. Внутри его сердито расхаживал сам хозяин. Иногда, останавливаясь рядом с юношей, стоящим на коленях возле откинутого полога шатра, Патрос хмурил лицо и, тяжело вздыхая, сердито тряс головой. Наконец он опустил свое дряблое, хворое тело на тканый золотом ковер и подозвал юношу.

— Хафид, у тебя никого нет кроме меня. Я удивлен и озадачен твоей странной просьбой. Ты не доволен, что работаешь у меня?

Взгляд юноши остановился на причудливом орнаменте ковра.

— Может быть, из-за того, что наш караван стал слишком велик, тебе трудно ухаживать за животными?

— Нет, господин.

— Тогда любезно прошу объяснить мне, чем вызвано твое странное желание и что скрывается за твоей необычной просьбой?

— Я хотел бы стать торговцем, продавать ваши товары. Мне надоело быть простым погонщиком верблюдов. Я мечтаю о судьбе подобной судьбам известных людей — Хадада, Симона и Калеба, а также многих других, тех, кто берет у вас товары, доверху набивает ими свои повозки и едет к себе в лавку. Обратно же они привозят вам золото. Я тоже хотел бы торговать и тем улучшить свою жизнь, мне надоело влачить жалкое существование смиренного и никчемного погонщика верблюдов. Только став одним из ваших торговцев, я смогу добиться успеха и богатства.

— Откуда в тебе такая уверенность?

— Я часто слышал ваши слова о том, что каждый, став торговцем, имеет огромные возможности превратиться из нищего в богача.

Патрос закивал и, немного подумав, снова стал расспрашивать юношу.

— Веришь ли ты, что способен стать таким же, как Хадад и другие торговцы?

Не сводя пристального взгляда со своего господина, Хафид ответил.

— Кто как не я часто слышал жалобы Калеба, постоянно говорившего вам обо всех своих несчастьях, ставших причинами его торговых неудач. Не я ли был свидетелем ваших напоминаний о том, что каждый может быстро продать любой товар, если только постарается. Вы неоднократно повторяли, что хорошим торговцем может стать всякий, кто приложит усилия и выучит принципы и законы торговли. И если вы верите, что Калеб, которого все называют глупцом, смог познать эти принципы, то неужели же и я не освою навыки торговца?

— Если ты сможешь одолеть эти знания и сделаться торговцем, что же станет целью твоей жизни?

Хафид, немного поколебавшись, ответил.

— В нашей земле все постоянно говорят, что вы — самый удачливый и богатый торговец. Мир еще не видел торговой империи, которая сравнялась бы с вашей. Вы — выдающийся торговец, но в мои честолюбивые планы входит сделаться еще более богатым и известным, чем вы. Я буду величайшим торговцем в мире, самым богатым, самым знаменитым!

Патрос откинулся на подушки и вгляделся в потемневшее от загара лицо юноши.

Его поношенная одежда была пропитана потом животных, но в поведении юного погонщика явно недоставало смирения.

— И как же ты собираешься распорядиться теми огромными богатствами и той великой властью, которыми обладает торговец?

— Я уверен, что и этому я найду применение. Моя семья получит все самое лучшее в мире, а лишнее я раздам нуждающимся.

Патрос удивленно поднял брови.

— Богатство, сын мой, никогда не должно стоять па первом месте и быть целью жизни. Твое красноречие убедительно, но это всего лишь слова. Богатство находится в сердце твоем, а не в кошельке.

Хафид продолжал упорствовать.

— А разве мой господин не богат? Услышав слова смелого юноши, старик улыбнулся.

— Хафид! С тех пор, как меня стали интересовать материальные блага, между мной и грязным нищим, просящим подаяние у дворца Ирода, появилось одно существенное различие. Нищий мечтает только о миске похлебки на сегодня, мои же мысли простираются дальше. Я думаю о пище, которая достанется мне в будущем. Сын мой, не стремись к богатству и трудись не только ради прибыли. Пусть твоей целью станет счастье любить и быть любимым, и самое важное — попытайся обрести душевный покой и гармонию.

Хафид по-прежнему настаивал на своем:

— Но все эти блага недосягаемы без золота. Кто сможет обрести душевный покой, живя в бедности? Неужто можно стать счастливым в халате с пустыми дырявыми карманами. Чего стоит моя любовь к семье, когда нет ни пищи, ни одежды, ни крыши над головой. Или вы не говорили мне, что богатство хорошо только тогда, когда оно приносит радость окружающим? Почему же тогда мои стремления разбогатеть не являются добрыми намерениями? Бедность может быть лишь привилегией пророка, кто всю жизнь на радость своему Богу бродит по горячим пескам пустыни, у кого единственное богатство — это он сам. Я же считаю, что бедность говорит о недостатке или способностей, или честолюбия!

Патрос нахмурился и, немного помолчав, заговорил:

— В чем причина твоих столь неожиданно появившихся притязаний? Ты говоришь о содержании и обеспечении семьи, тогда как, если не считать меня, ее у тебя давно нет… с тех пор, как твои родители умерли во время чумы, и я усыновил тебя.

Потемневшая от солнца кожа Хафида не смогла скрыть залившего щеки румянца.

— Еще задолго до этого путешествия, когда мы стояли в Хевроне, я встретил дочь Калнеха. Она… Она…

— Ах, вот оно как… Теперь я все понимаю. Любовь, а не какие-то благородные идеи, превратили моего малозаметного погонщика верблюдов в мужественного воина, готового бросить вызов всему миру. Калнех сказочно богат. Его дочь и пастух? Никогда… Но его дочь и молодой, богатый и красивый торговец… Вот это уже совсем другое дело. Очень хорошо, мой храбрый юноша. Я помогу тебе начать карьеру торговца.