Андрей Буровский - Необъяснимые явления. Это было на самом деле

К чести Андрея, он ни на секунду не усомнился, что приключение – это ему привет от дяди Вани. Вопрос только, какое приключение… Что тут можно было делать?! Андрей встал у края дороги, постоял, выкурил подряд две сигареты. Никаких звуков позади, только сгущается тьма, накапливается под деревьями; ползут, удлиняются тени, заливают уже и дорогу.

Андрей тронулся дальше, и тут же за спиной кто-то шагнул. Или прыгнул? Или хлопнул по дороге? И с каждым разом все ближе, заставляя то сжиматься, то падать куда-то вниз сердце. Через несколько минут должен быть последний поворот, а уже почти стемнело, уже совсем близко глухие прыжки-удары по дороге, так что резонирует, отдает по земле, улавливается ступнями удар-звук.

Что оставалось? Андрей стиснул зубы, шел как мог ровнее, посередине дороги. Звуки шагов-прыжков все ближе, все сильнее отдают по земле, и к этим звукам добавляется еще и какое-то неровное дыхание…

Последний прыжок упал прямо за спиной Андрея, и его плеча коснулось жаркое дыхание вместе с каким-то очень знакомым, никак не связанным с опасностью звуком. Что-то вроде пру-у-упфу…

Позади, почти упираясь в спину Андрея, мотал головой Серый – конь дяди Вани. Спутанный конь пасся, заметил знакомого, подошел… Стараясь победить мерзкую дрожь в коленях, Андрей потрепал коня по шее, почесал на радостях звездочку на лбу, оторвал Серому кусок от буханки. Только почему Серого не было видно?! Да и звук был какой-то очень уж сильный, «ненормально» звонкий.

В полной темноте подходил Андрей к стационару, отходя от пережитого кошмара. Что это?! В загоне возле дома дяди Вани перетаптывался Серый. Увидел Андрея, поднял голову и зычно фыркнул в его сторону. Возвращаться проверять, что он оставил за последним поворотом, Андрей не стал.

В эту ночь друзья долго, почти до утра проговорили. И о дяде Ване, и о том, какие еще «приветы» от него можно ожидать в ближайшем будущем. И о том, кто может помочь раскрыть удивительную тайну, но когда сами они будут подальше отсюда.

Назавтра парни уехали из стационара – не навсегда, но они знали, что надолго. Уехали по местам, где им предстояло трудиться в ближайшие годы… когда еще они побудут тут, на стационаре?

Дядя Ваня провожал, прощались за руку. Андрей честно сознавался, что был у него сильный соблазн взглянуть поглубже в терновые глаза дяди Вани и спросить: никому не скажу, но ты сознайся, дядя Ваня… Ты ведь леший? Но Андрей не поддался соблазну.

Было все это в июле, а в конце сентября этого же, 1978 года, дядя Ваня пропал. Нет, не уволился, не перевелся, не вышел на пенсию, не переехал. А именно пропал, растворился. В один прекрасный день он посадил на телегу жену и приемного сына, чмокнул Серому… Соседи как-то и не успели понять, что происходит. Может, Ивановы кататься поехали? Но они так ехали и ехали, Серый все потряхивал ушами и шагал, все скрипели тележные оси, все крутились колеса, все двигалась телега по таежным дорогам, накреняясь то вдоль, то поперек, проезжая под желтой листвой придорожных осин и берез. И все катились навстречу желто-красные березовые перелески над черными, убранными полями, темные массивы ельников под пронзительно синим, удивительным небом сибирского сентября.

Я знаю, откуда уехали эти люди, но не имею ни малейшего представления, куда они в конце концов приехали. И конечно же, я не знаю, кто таков был дядя Ваня: Иван Иваныч Иванов, родившийся в Большом Удоле в 1895 году, или совсем другое существо.

Если догадка Андрея и Валеры верна, сейчас дядя Ваня, наверное, растит уже нового приемыша. Интересно, а какой год рождения записан на этот раз по «личн. утв.»?

…Это была очень милая, симпатичная и в то же время очень «обыкновенная» девушка. Хорошенькое, очень заурядное лицо, приятная повадка, но все симптомы бытовой невоспитанности. Вторую жену Николая Гумилева кто-то назвал «умственно некрупной». Тамара тоже была «умственно некрупной», чудовищно необразованной, хотя жадной до знаний, доброй, и уж конечно, далеко не глупой.

Девушка с хорошим вкусом, она одновременно писала неплохие стихи и очень непринужденно помогала себе при еде пальцами левой руки вместо кусочка хлеба; тонко чувствовала красоту закатного неба или старинной вазы и лезла ложкой в общее блюдо… Словом, девушка не без способностей, но чисто природных, биологических, потому что никто толком ее воспитанием отродясь и не думал заниматься. Да и некому, потому что родители Тамары были, по ее определению, «полеводы», жившие в самой глухомани одной из областей Сибири; их самих еще надо было воспитывать.

Девиц с сочетаниями таких качеств встречалось много среди моих сверстниц – выходцев из сибирской деревни первого поколения. Судьба большинства складывалась вроде бы и неплохо, но что там произошло с ними после 1991 года… не хочется даже и думать.

Сама по себе Тамара была мне совершенно неинтересна. Можете обвинять в снобизме, но вот неинтересна, и все. Интересна мне была ее бабушка… Потому что вот кто-кто, а Ульяна Тимофеевна по всем рассказам была женщиной весьма необычной.

Тамара помнила историю из своего совсем раннего детства. Тамара сидела на скамеечке вместе с бабушкой, смотрела, как едет по деревне свадебный кортеж. Едет и едет, проезжает мимо скамеечки, на которой Ульяна Тимофеевна с суровым видом сидит и лузгает семечки. И тут у телеги, на которой едут новобрачные, отваливается колесо…

Тамару особенно удивили лица взрослых на этой свадьбе: одновременно глупые, растерянные и испуганные… Потом вся свадьба, в том числе и жених и невеста, сошли с телег, пошли к Ульяне Тимофеевне и стали кланяться ей до земли, просили не гневаться, погулять на их свадьбе…

– Не пойду! – зарычала старуха. – Нужна я вам там, старая карга!

– Нужна, еще как нужна, бабушка! – маслеными голосами увещевала деревня, увлекая за собой Ульяну Тимофеевну.

– Не звали – и теперь не зовите!

– По дурости не звали, Ульяна Тимофеевна, по дурости! Прости нас, дураков, не серчай, пошли с нами!

Кто-то ловко подхватил маленькую Тамару, понес на плече, стал показывать, кто, где и что привез… Уже потом принесли новое колесо, поставили на место треснувшего, вставили чеку, поехали дальше.

Запомнилось, как отец постоянно чинил забор. Вечно в заборе оказывалась сломанная доска, и отец, вздыхая, безропотно заменял эту доску.

Лет до тринадцати Тамаре и в голову не приходило, почему отец вечно вставляет новые доски и тяжко вздыхает при этом. Когда девочке было тринадцать, взгляд бабушки задержался на некоторых выпуклостях ее фигуры… Совсем недавно выпуклостей не было. Бабушка заулыбалась и вскоре повела Тамару в лес показывать разные травки. Это было вовсе не так уж интересно, а порой невыносимо скучно… Но бабушка сумела поставить дело так, что по-другому никак нельзя, что изучать травки надо и что именно через травки шел путь к другому, поважнее.

Этому «другому» бабушка тоже учила, причем многое в «другом» очень тесно сочеталось с травками. Помню, у меня как-то сильно разболелась голова, и Тамара в два счета усадила меня к себе спиной, лицом к окну, стала прикасаться пальцами к вискам, нажимать, высунув язык от напряжения. Вот чего в ее поведении не было, так это легкости фокусника: «Вуаля! Получите кролика из шляпы!». Скорее вела себя Тамара как прилежная ученица, старательно подражавшая учителю. Но ведь помогло с головой!

– А еще надо бы тебе… – Тамара назвала травки, которые надо попить (и названия которых, разумеется, тут же вылетели у меня из головы).

– А от сглаза можешь? – довольно глупо спросил я. Тамара покраснела и кивнула. Покраснела, привыкнув считать сглаз и прочую мистику чем-то совершенно неприличным. Как бы и нехорошо поминать сглаз в порядочном обществе честных девиц. Матерщину в своем присутствии, кстати, Тамара легко допускала: привыкла к ней с раннего детства и от нее вовсе не краснела. Пустяки, дело житейское…

Кроме знания активных точек на человеческом теле и умения на них нажимать, было и еще «другое», к которому нужно было готовиться, готовиться и готовиться…

На всю жизнь Тамара запомнила, как открылась ей тайна сломанных досок в заборе, свистящий голос бабушки в полутьме баньки, ее почти что страшное лицо.

– Сделаешь доброе дело – тут же надо и злое! Построишь – тут же и разрушь! Хоть ветку обломи, хоть доску в заборе разрушь! Иначе саму тебя, как эту доску, переломит…

– А что надо сломать… Бабушка, неужели надо убивать?!

– Вовсе не надо. Агафья – та пауков в баньке душила, но вообще-то не обязательно. А сломать, испортить что-нибудь да надо.

– Как?

– Как добро творишь, так и ломай.

О чем идет речь, Тамара поняла скоро, когда к бабке принесли заходящегося криком малыша.

– Давно орет?

– Третий день…

– Ну, давайте.