Алекс Гонсалес - Бессмертие. Как его достичь и как избежать

На родине, в Советской России, отец был врачом. Находясь, как и большая часть представителей интеллигенции, во внутреннем конфликте с тоталитарным коммунистическим режимом, он мечтал об эмиграции за рубеж, в «свободный мир». Однажды он сумел устроиться корабельным доктором на торговое судно и несколько лет плавал по всему свету пока судьба не предоставила ему удобную возможность. Сойдя на берег в Тихуане — почти без денег, имея при себе только самые ценные вещи, — он без следа растворился в сутолоке мексиканского торгового порта.

Благодаря хорошему знанию испанского и английского, а главное — редкому дару вызывать симпатию у незнакомых людей, отцу удалось прибиться к группе мексиканцев, собиравшихся нелегально эмигрировать в США. Среди них был брат моей будущей матери, который быстро подружился с «чудаковатым русским доктором» и привел его в дом своей сестры в пригороде Сан-Диего.

Дом располагался недалеко от ракетного полигона, и рев взлетающих ракет с самого рождения был для меня звуком знакомым и родным. Такими же родными мне казались огромные южные звезды и русская речь, впоследствии почти забытая мною.

Когда я был маленьким, отец часто до поздней ночи сидел под открытым небом, держа меня на коленях, попивая текилу и рассказывая мне странные русские сказки. Еще он любил пересказывать фантастические истории о космических путешествиях, полетах к далеким мирам и бесконечности человеческого познания. Так я и засыпал, слушая его. А в те вечера, когда отец работал, я слушал жутковатые легенды и старинные индейские песни моей бабушки.

Врачебный диплом отца и опыт в практической медицине, приобретенный в бытность его корабельным врачом, позволили ему быстро найти «хорошую работу по специальности» — стать санитаром в больничном морге. Вершиной его карьеры оказалась должность патологоанатома в той же больнице.

Жизнь отца трагически оборвалась в возрасте тридцати восьми лет, когда мне было всего восемь. Мать давно подозревала его в любовных связях на стороне. Эти воскресные поездки в церковь, которые стали отнимать у него целый день, и частые задержки на работе создавали в их отношениях все большее напряжение.

Ее заставляло нервничать еще и то, что их брак не был официально подкреплен авторитетом Церкви. Они решили обвенчаться, когда мама была уже на сносях. Но тут неожиданно возник непреодолимый барьер. Оказалось, что православный христианин и католичка не могут сочетаться браком. По церковным законам оба супруга должны были верить не просто в Иисуса, а во вполне конкретного — либо в православного, либо в католического. В этом была определенная логика, ведь эти два Иисуса даже родились в разные дни с разницей почти в две недели[5].

У моих родителей было ангельское терпение, они многое мне прощали — ведь я был единственным ребенком. Но периодически я начинал донимать их вопросом: «Как может некто, пусть даже и сын Бога, родиться дважды, и не позволяло ли это Ему при жизни праздновать каждый год два дня рождения?» Мне действительно было интересно, но родители богословские споры вести не умели и не любили. Подобные вопросы доводили их до бешенства, напоминая о некоторой нелегитимности их супружества. Беседа превращалась в потасовку они начинали с криками бегать за мной по всему дому а потом, когда я забивался в какое-нибудь недоступное место, уже друг за другом. Отец был сильнее, но мать проворнее и коварней. Пока он замахивался на нее кулаком, она уже успевала выхватить кухонный нож или выбежать на улицу с воплем: «Помогите! Этот русский медведь хочет убить меня и ребенка!» Потом они, разумеется, мирились, а чтобы притупить чувство вины перед любознательным дитятей, давали мне немного денег — на кино или аттракционы.

А однажды все неожиданно закончилось. Как-то поздно вечером мама в припадке ревности примчалась к отцу на работу и застала его там, на рабочем месте, то есть в морге. Но не очередным трупом он был увлечен, а юной мулаткой-медсестрой. Я до сих пор не знаю, что же произошло в тот вечер; мне сказали — несчастный случай. Так или иначе, но отца я больше не видел. Конечно, я присутствовал на похоронах, но почему-то был твердо уверен: то, что лежит в гробу — не мой отец. Он где-то в другом месте, далеко отсюда, может быть, в своей загадочной России, или странствует по звездному небу, которое он так любил...

С матерью после этого я общался мало, так как вскоре обучение мое продолжилось в закрытом интернате, и дома я бывал только на каникулах. В мой последний приезд перед поступлением в университет мать отдала мне часть отцовских вещей, в том числе и те, с которыми он впервые ступил на землю американского континента. Особенно меня заинтересовала толстая тетрадь с пожелтевшими от времени листами, густо исписанными его рукой. Я сразу понял, что это личный дневник, хоть и написан он был на малопонятном мне русском языке. Во многом эта рукопись определила мой дальнейший жизненный путь.

Потом была учеба в университете, занятие нелегальным бизнесом по ввозу в США психоделических веществ из Мексики и Перу нелады с законом, путешествия, встречи, расставания, избавление от наркозависимости, приобщение к старым и новым духовным традициям и даже тоталитарным сектам[6]... И многое другое. К некоторым из перечисленных событий я еще вернусь.

Когда кто-нибудь хочет подчеркнуть важность стоящей перед ним проблемы, он говорит: «Это для меня вопрос жизни и смерти!» Обычно такими вещами не шутят, и мы, проникшись сочувствием, стараемся чем-то помочь и успокоить человека. Ведь подобные фигуры речи указывают на совершенно особую область нашего бытия — ту, где проходят его границы.

Насколько обширна эта пограничная или, точнее, приграничная область? Можно предположить, что простирается она от первого момента понимания наличия границ, пределов бытия и до их достижения, то есть до полного прекращения бытия, до смерти...

Является ли граница бытия чем-то реальным; свойственна ли она бытию любого живого существа, любого мыслящего, осознающего свою индивидуальность субъекта либо лишь человеческому бытию? Почему сегодня эта граница похожа на стену от земли до неба, в которую упираются все дороги — стену, исписанную и изрисованную так, что в глазах рябит?

Самое заметное граффити, украшающее Стену, исполнено в скупом и безрадостном стиле. Оно гласит:

ДАЛЬШЕ НИЧЕГО НЕТ

Поверх него и вокруг множество других. Чья-то неуверенная рука явно пыталась исправить утверждение.

ДАЛЬШЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ЧТО-ТО...

Но робкая надежда рассеивается мрачно и весомо:

ОТТУДА НЕТ ВОЗВРАТА!

Остальное — пестрое переплетение высказываний разных времен и стилей — то пугающих, то успокаивающих и даже зазывающих, то приводящих в замешательство. ТЫ БУДЕШЬ НАКАЗАН, ГРЕШНИК!

ПОКАЙСЯ, ПОКА НЕ ПОЗДНО!

ТЫ БУДЕШЬ СПАСЕН

ТЫ ПРОЩЕН

ИДИ С МИРОМ

ТЕБЯ ЖДЕТ БЛАЖЕНСТВО...

ТЕБЯ ЖДУТ АДСКИЕ МУКИ...

...НА ВЕЧНЫЕ ВРЕМЕНА!

ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ

...НА ТУЧНЫХ ПАЖИТЯХ

ТЫ СКОРО ВЕРНЕШЬСЯ

СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО! БЕЗНАЧАЛЬНО И БЕСКОНЕЧНО! АТТРАКЦИОН «КОЛЕСО САНСАРЫ»[7] - ВОЗВРАЩЕНИЕ ГАРАНТИРУЕМ! ВОСПОМИНАНИЯ ЗА ОТДЕЛЬНУЮ ПЛАТУ...

ТАМ НИЧЕГО НЕТ, НО И ЗДЕСЬ ТОЖЕ

РАЙ ДЛЯ ПАВШИХ ВОИНОВ

САМОУБИЙЦ И ВЕРООТСТУПНИКОВ - В АД НАВЕЧНО!

ВЫПОЛНИЛ ЛИ ТЫ СВОЙ УРОК?

РОДНЫЕ И БЛИЗКИЕ ЖДУТ ТЕБЯ

ВСЕГО ЛИШЬ СОН...

ЕСЛИ ТЫ НЕ СДЕЛАЛ... ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРИНЯЛ... ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРИЗНАЕШЬ... ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРИНАДЛЕЖИШЬ... ТЕБЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ПЛОХО!

ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ТОЛЬКО МЛАДЕНЕЦ...

ВЕЧНО ГОРЕТЬ В АДУ!

НЕ БОЙСЯ - ЭТО НЕНАДОЛГО!

ВСЕ ТАМ БУДУТ

ТАМ ТВОЙ ДОМ

Ну и так далее.

Когда-то Стена была девственно чистой, бесцветной и оттого незаметной. До самого последнего мгновения. Со стороны казалось, что достигая ее, человек входит в туман и постепенно исчезает, растворяется в нем. Последний выдох — и вот его уж нет. Те, кто это видел, иногда пытались удержать уходящего или последовать за ним, но плотная невидимая преграда не пускала их. И лишь органическая плоть, все менее и менее похожая на то, чем она была при жизни, оставалась у Стены. Вид ее, хладное окостенение, сменяющееся разложением, сопровождаемым мерзким запахом деградации сложноорганизованной структуры в набор простых веществ, годных лишь на удобрение, внушали отвращение и страх. Поэтому от остатков плоти старались побыстрее избавиться — закапывали поглубже, сжигали, бросали в водоемы или же оставляли на съедение диким животным и птицам.

Движемся мы, стоим или даже пытаемся двигаться вспять — рано или поздно, но все примерно в одно и то же время, мы оказываемся перед Стеной. За многие века у невидимой границы бытия, превратившейся в Стену, выросли целые города из построек замысловатой архитектуры, населенные причудливо одетыми жрецами и служителями Стены. У них есть множество книг и картин, наполненных историями о том, как и почему возникла Стена и что там за ней. Некоторые жрецы, а также множество держащихся особняком и зачастую, что греха таить, довольно подозрительных типов, утверждают, что ясно видят все происходящее с той стороны Стены, даже сами бывали там и сумели вернуться. Многие верят им. Многие, напуганные страшными перспективами или прельщенные мечтами о будущем блаженстве, делятся деньгами и едой с теми или иными жрецами и рассказчиками, надеясь на лучшую участь в грядущей неизвестности.