Прем Шуньо - Алмазные дни с Ошо. Новая алмазная сутра

Лоуренс отвез меня в Лондонский аэропорт и пожелал мне счастливого путешествия во внутренний мир, в то время как он сам отравлялся в путешествие по миру внешнему – от Голливуда до примитивных племен Новой Гвинеи. Мы не знали, встретимся ли мы когда-нибудь еще. Со слезами на глазах я спросила: «Как ты думаешь, я смогу там заниматься йогой?» Он обнял меня одной рукой и сказал: «Там можно много чем заниматься, и я уверен, ты многому научишься».

Проведя всего лишь ночь в индийском отеле в Пуне, я решила оставить поиски истины. Снаружи отель выглядел еще куда ни шло. Я очень устала, поскольку была потрясена и шокирована тем, что увидела в Индийском аэропорту и на вокзале. Мне показалось, что это вовсе не вокзал, а лагерь для беженцев: целые семьи спали на грудах тюков прямо посреди платформы, по которой оголтелые пассажиры сновали туда-сюда. Голодные оборванцы и калеки тянули меня за одежду, требуя какой-нибудь подачки. Они смотрели на меня так, будто хотели целиком меня проглотить. Носильщики и таксисты кричали друг на друга, и в какой-то момент дело даже дошло до драки. Один из них ударил другого по лицу и начал душить – и все из-за клиентов. И везде толпы народу. Просто какое-то демографическое наваждение!

В номере отеля на стене я увидела самое отвратительное чешуйчатое существо, которое когда-либо встречала. Это был огромный таракан длиной около восьми сантиметров, и он на меня полетел. Тогда уже «взлетела» я. Я кричала так громко, что ко мне стали стучаться.

Я до сих пор помню, какое удивление и недоверие отобразилось на лице хозяина отеля, когда он понял, что весь этот шум-гам из-за безобидного таракана.

Повернув в ванной кран, я с удивлением обнаружила, что вода протекает сквозь раковину и льется прямо мне на ноги. Видимо, строители что-то недоделали, потому что трубы, соединяющей раковину со сливом, просто не было. Я пошла к портье и попыталась объяснить, что случилось. Но потом взяла менеджера за руку, отвела в номер и показала ему раковину без дна. Однако он так и не понял, в чем, собственно, проблема. Других свободных номеров в отеле не было.

Кровать представляла собой металлическую раму, выкрашенную когда-то в голубой цвет. Пружины кровати торчали в разные стороны и больно врезались в тело через очень тонкий матрас. Сверху лежали две истертые простыни, которые уже очень давно не менялись. Но самым ужасным была нарисованная на стене кровавая свастика. Я решила, что это знак какой-нибудь черной магии. Тогда я еще не знала, что свастика – это буддийский символ, означающий удачу. А Гитлер, случайно или нет, перевернул ее, и она стала символом зла. К тому же она была нарисована не кровью, а травкой, которая, если ее пожевать, становится красной. У нее такое же действие, как и у табака. Эта травка очень популярна в Индии, и ее остатки можно встретить повсюду, индусы сплевывают их где попало.

Было поздно, и я не хотела выходить на улицу, полную несущихся куда-то сумасшедших людей. Поэтому я сидела всю ночь, одетая, на кровати, не решаясь на нее лечь, и плакала.

В какой-то момент я все же уснула, свернувшись калачиком. Разбудили меня громкие звуки радио, передававшего музыку из индийского кинофильма, и крики людей в коридоре. Проснувшись, я решила устроить себе короткий отдых там, где есть солнце, и затем вернуться в Лондон. Но у меня с собой было несколько книг, которые я должна была передать в библиотеку ашрама. Так что я взяла рикшу и отправилась в ашрам. Оттуда я собиралась поехать на побережье. Но едва я ступила одной ногой на землю, выбираясь из повозки, как, подняв глаза, увидела перед собой Риши. Это был он, тот мужчина из моего сна, который вручил мне «подарок» за то, что я усердно работала целых два года. Риши отвел меня к себе домой, нашел для меня кровать, и там я провела целую неделю. Только после этого я пришла в себя.

Я начала посещать беседы, проводившиеся на хинди. Ошо в то время давал дискурсы каждое утро: один месяц – на хинди, следующий месяц – на английском. В тот месяц беседы шли на хинди. Поначалу я не могла оценить всю красоту и грацию Ошо, но что-то в нем определенно было. Мастер находится на таком уровне сознания, что обычному человеку трудно его понять. Только скрытая, мистическая часть человека, та, которая может чувствовать волшебство жизни, как-то находит путь к Мастеру и узнает его.

Слушать непонятный язык два часа, сидя на мраморном полу, кажется полнейшим сумасшествием. Но зал Чжуан-цзы, с его невероятно высокой крышей, поддерживаемой колоннами, был открыт со всех сторон. За ним начинался сад, такой роскошный и экзотический, что сидеть в этом зале было одно удовольствие. А голос Ошо, говорившего на хинди, звучал для меня как самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышала. Я не пропустила ни одного дискурса. Они нравились мне даже больше, чем на английском.

Во время муссонов, в сезон дождей людей в ашраме было мало (иногда не больше ста человек). Я слушала, как дождь барабанит по листьям окружающих нас джунглей. В такие дни было очень легко погрузиться в медитацию, даже не заметив этого. Обычно дискурсы шли два часа и заканчивались фразой на хинди «Адж Итна Ии» (на сегодня достаточно), и я каждый раз думала: «Ой, нет! Я ведь только что села». Я сидела и чувствовала такой прилив энергия, что заполняла собой весь зал, я словно скакала, как дикий жеребец: голова закинута назад, грива развивается. Но в тот момент, когда я успокаивалась и затихала, раздавались эти последние слова: «Адж Итна Ии». Приближаясь к завершению дискурса, Ошо всегда понижал голос, и человек мягко пересекал границу забвения. Рядом с Ошо время теряло свое значение: два часа легко могли превратиться в две минуты.

Я чувствовала себя невероятно живой, как будто Ошо дал мне новую жизнь. Конечно, раньше я как-то существовала в теле и даже наслаждалась происходящими событиями, но теперешняя жизнь была качественно другой.

В первые несколько дней после того, как я начала ходить на дискурсы, со мной стало твориться что-то странное. Я выходила из зала и бежала прямиком в туалет. Там меня рвало. А оставшуюся часть дня я чувствовала себя отлично. Но на следующее утро повторялось все то же самое. Я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела бросать дискурсы, потому что они мне очень нравились, но я и не могла написать Ошо: «Возлюбленный Мастер, твои дискурсы выворачивают меня наизнанку». Поэтому я продолжала слушать беседы, а после извергать из себя все то, что накопилось во мне за много лет.

Когда приступы тошноты закончились, я начала плакать. Каждое утро я выбегала из зала и, найдя в саду уединенное место, рыдала навзрыд. Иногда я продолжала всхлипывать и вытирать слезы до самого обеда. Так продолжалось несколько месяцев. Я не понимала, отчего я плачу. Мне не было грустно, наоборот: меня переполняло столько всего, что я не могла не расплакаться.

Когда человек начинает медитировать, его тело реагирует на это определенным образом довольно часто. Когда мы медитировали в горах или на медитационных группах, нас иногда тошнило. Но Ошо каждый раз рекомендовал нам не бежать сразу к врачу, а подождать пять дней. Подобные приступы обычно проходили сами собой, и медицинская помощь оказывалась не нужна, поскольку такие болезни чаще всего «обитают в голове». Совершенно очевидно, что тело и ум связаны между собой, и что если эту связь понять, то можно избежать многих неприятностей.

Каждый раз, когда заканчивался очередной месяц, и язык дискурсов менялся с хинди на английский или наоборот, я удивлялась, что все еще в ашраме, с Ошо. И хотя я приехала «навсегда», тем не менее, я не могла сказать, как долго я здесь еще пробуду. Риши к тому времени всерьез занялся своим духовным развитием. Он дал обет безбрачия и ел только бурый рис. Поэтому, позволив мне пожить у него несколько недель, он все же попросил меня найти другое жилье.

Когда я приняла саньясу, мужчины-саньясины казались мне слишком мягкими и женственными. «Ну, похоже, моей любовной жизни пришел конец, раз уж я решила идти этим путем», – говорила я сама себе. Но мне было все равно. В свои двадцать девять я чувствовала себя уже очень опытной, и мне не о чем было жалеть. Однако, войдя однажды утром в кафе «Восторг», чтобы выпить сока сахарного тростника, я встретила высокого, худого белокурого англичанина по имени Прабудда и влюбилась. Оказалось, что мы живем в одном и том же отеле, и уже через неделю мы решили жить в одном номере, поскольку это дешевле. Этот отель был не таким ужасным, как тот, в котором я провела свою первую ночь в Индии, но и здесь не обошлось без тараканов, текущей раковины и криков по ночам. На улице стояла невыносимая жара, и электричество постоянно отключали. И все же счастливее меня не было человека в целом мире.

Каждый вечер на веранде своего дома Ошо встречался с двенадцатью-пятнадцатью учениками. Эти встречи назывались даршанами (в буквальном переводе «даршан» означает «видеть»). В уютной атмосфере близости и доверия Ошо знакомился с вновь прибывшими в ашрам искателями и помогал всем, у кого были трудности с медитацией, или, как это часто случалось с западными людьми, тем, у кого были трудности в отношениях. В тот вечер я сидела рядом с Лакшми, невысокой индианкой, работавшей у Ошо секретарем. И вдруг услышала свое имя. Я не заметила, как он вошел. Воздействие его энергии на меня было очень сильным, я была окутана ею, словно прохладной дымкой, от этого у меня слегка кружилась голова. Его глаза светились каким-то новым светом, а жесты были полны какой-то незнакомой грации. Излучая одновременно силу и мягкость, он не был похож на того человека, которого я видела каждое утро на дискурсах. Когда я села перед ним, у меня пересохло во рту, и я не могла произнести ни слова. Ошо посветил на меня маленьким фонариком и посоветовал каждый вечер делать определенную медитативную технику, а через две недели вновь к нему прийти. Он сказал, что впереди меня ждет много нового. Две следующие недели я думала, что со мной произойдет что-то поистине трагическое и «духовное», но меня ожидало лишь «полнейшее счастье». Я сказала об этом Ошо.