Бертольд Брехт - Рассказы господина Койнера

— Я заметил, — сказал господин К., — что многих мы отвращаем от нашего учения тем, что у нас готов ответ на все вопросы. Может быть, нам стоило бы в интересах пропаганды составить список вопросов, которые кажутся нам неразрешимыми?

Господин К. стоял за порядок в человеческих отношениях, а потому почти всю свою жизнь был втянут в борьбу. В один прекрасный день он оказался замешан в весьма неприятном деле, и ему предстояло разыскивать ночью по городу многочисленные места явок, расположенные далеко друг от друга. Чувствуя себя нездоровым, он попросил у одного из друзей пальто. Тот обещал пальто, хотя, чтобы его принести, ему самому пришлось отказаться от условленной встречи.

К вечеру самочувствие господина К. настолько ухудшилось, что ни на какие хождения по городу он не был способен. И все же, несмотря на болезнь и недостаток времени, господин К. приложил все усилия, чтобы со своей стороны не нарушать договоренности, и взял уже не нужное ему пальто точно в назначенный час.

Некий человек, давно не видавший господина К„ приветствовал его следующими словами:

— Вы совсем не переменились.

— О, — сказал господин К. и побледнел.

Господин К. рассматривал картину, где отдельным предметам была придана весьма своеобразная форма. Он сказал:

— Порой с некоторыми художниками, когда они наблюдают окружающее, случается то же, что и со многими философами. Сосредоточась на форме, они забывают о содержании.

Я работал как–то у садовника. Он дал мне садовые ножницы и приказал подстричь лавровое деревцо. Это деревцо росло в кадке и выдавалось напрокат для торжественных случаев. Поэтому оно должно было иметь форму шара. Я тотчас же начал срезать дикие побеги, но, как ни старался, мне долго не удавалось придать ему форму шара. Я все время отхватывал слишком много то с одной, то с другой стороны. Когда же наконец деревцо приняло форму шара, шар этот оказался очень маленьким.

Садовник проговорил разочарованно:

— Допустим, это шар. Но где же лавровое деревцо?

— Мы больше не можем разговаривать друг с другом, — сказал господин К. какому–то человеку.

— Почему? — испуганно спросил тот.

— В вашем присутствии я не способен сказать ничего разумного, — пожаловался господин К.

— Но мне это не важно, — утешил его собеседник.

— Охотно верю, — проговорил господин К. с ожесточением. — Но это важно мне.

Господина К. спросили:

— Как вы поступите, если кого–нибудь полюбите?

— Я создам эскиз этого человека и постараюсь, чтобы он стал похож на него.

— Кто? Эскиз?

— Нет, человек.

Господин К. увидел проходящую мимо актрису и сказал:

— Она красива.

Его спутник заметил:

— Она красива и потому имеет успех. Господин К. рассердился и сказал:

— Она красива, потому что имеет успех.

Господин К. не любил кошек. Он не считал кошку другом человека и, следовательно, сам не был ее другом. Он говорил:

— Будь у нас общие интересы, ее вражда была бы мне безразлична.

Но господин К. неохотно сгонял кошку со своего стула.

— Улечься спать тоже работа. — говорил он, — и она должна иметь успех.

И когда кошки кричали у него под дверью, он вставал с кровати даже в холод и впускал их в дом.

— Их расчет прост, — говорил он, — когда они просят, мы открываем им дверь. Если не открывать, они перестают кричать. Крик — это уже прогресс»

Однажды господина К. спросили, какое животное он ценит больше всех. Он ответил: слона — и обосновал это так:

— Слон соединяет в себе хитрость и силу. Это не та жалкая хитрость, достаточная лишь для того, чтобы избежать преследования или украдкой раздобыть какую–нибудь пищу. Нет, это хитрость, которая опирается на силу, необходимую для большого дела. Слон прокладывает широкий след. .Однако он добродушен и понимает шутку. Он добрый друг и достойный враг. Он велик и грузен, но очень подвижен. Тело его огромно, а хобот способен подбирать самые мелкие съедобные предметы, например орехи. У него удачно устроены уши, он слышит только то, что хочет. Он живет до глубокой старости. Он очень общителен, и не только по отношению к слонам. Везде его любят и боятся. В его облике есть что–то забавное, что привлекает к нему сердца. У него грубая кожа, о которую ломаются ножи, но зато нежная душа. Он может быть грустным, мо'жет быть гневным. Он охотно танцует. Умирать он уходит в чащу. Он любит детей и других маленьких зверушек. Он весь серый и бросается в глаза только своей массивностью. Он не съедобен. Он умеет хорошо трудиться. Он любит выпить и тогда становится веселым. Кое–что он делает и для искусства — поставляет слоновую кость.

Рабочего спросили в суде, какую форму присяги он предпочитает — церковную или светскую. — Я безработный, — ответил тот,

— Это не просто рассеянность, — заметил господин К. — Своим ответом он дал понять, что в его положении подобный вопрос, да, пожалуй, и вся судебная процедура как таковая, не имеет больше никакого смысла.

Когда господин К. услышал, что его бывшие ученики хвалят его, он сказал:

— После того как ученики давно уже позабыли ошибки учителя, он сам все еще их помнит.

Господин К. предпочитал город Б. городу А.[1]

— В городе А., — говорил он, — меня любят, но в городе Б. мне обрадовались. В городе А. стремились быть мне полезными, в городе Б. — во мне нуждались. В городе А. меня приглашали за стол, в городе Б. — звали на кухню.

Как пример того, какой способ оказывать'услуги друзьям он считает наилучшим, господин К. рассказал следующую назидательную историю:

— К старому арабу пришли трое молодых людей и сказали ему:

«Наш отец умер. Он оставил нам семнадцать верблюдов и завещал, что старший сын должен получить половину, средний — одну треть, а младший — одну девятую часть всех верблюдов. И вот теперь мы никак не можем их разделить. Так реши, как нам быть».

Поразмыслив, араб сказал:

«Как я вижу, вам недостает еще одного верблюда, — чтобы правильно разделить их. У меня есть всего один–единственный верблюд, он к вашим услугам. Возьмите его и поделите верблюдов между собой, а мне отдайте то, что останется».

Братья поблагодарили араба за дружескую услугу, взяли верблюда и разделили теперь уже восемнадцать верблюдов таким образом, что старший получил половину, то есть девять верблюдов, а средний — одну треть, то есть шесть, а младший — одну девятую, то есть двух верблюдов, К их изумлению, после того как каждый отвел своих верблюдов в сторону, остался один лишний. Они вернули его своему старому другу, присовокупив к прежним хвалам новые.

Господин К. назвал подобную дружескую услугу наилучшей, потому что она не требовала особых жертв.

Войдя в чужое жилье, господин К., прежде чем отправиться спать, узнавал, где выходы из дому, и больше ни о чем не беспокоился. На вопрос, зачем он это делает, господин К. ответил смущенно:

— Это старая нелепая привычка, Я сторонник справедливости, а при этом не мешает знать, что в квартире несколько выходов.

Как–то господин К. задал одному из своих друзей следующий вопрос:

— Не так давно я познакомился со своим соседом напротив. Теперь у меня нет ни малейшего желания продолжать это знакомство. Но у меня равным образом нет никаких причин, чтобы прекратить его. Мне стало известно, что недавно он купил маленький дом, который прежде арендовал, и сразу же, хотя сливы еще.не созрели, срубил сливовое дерево перед окном, заслонявшее ему свет. Может ли это служить причиной разрыва отношений, хотя бы только внешней или хотя бы только внутренней?

Через несколько дней господин К. рассказал своему другу:

— Я перестал разговаривать с тем соседом. Можете себе представить, он, оказывается, уже несколько месяцев требовал, чтобы бывший владелец дома срубил дерево, заслонявшее ему свет. Хозяин не соглашался, потому что хотел еще раз снять урожай слив. Теперь, когда дом перешел к этому человеку, он и в самом деле срубил дерево, полное недозрелых плодов. Я прекратил с ним знакомство из–за его непоследовательности.

Господина К. упрекнули, что у него слишком часто отцом мысли становится желание. Господин К. ответил:

— Не существует мысли, чьим отцом не было бы желание. Спорить можно только о том, какое желание. Не надо утверждать, что ребенок может вообще не иметь отца, чтобы доказать, что установление отцовства вещь трудная.

Господин К. нередко упоминал как образец, в известной степени достойный подражания, одно из правовых предписаний Древнего Китая, по которому для ведения больших процессов назначали судей из отдаленных провинций. Их было трудней подкупить (следовательно, они не должны были быть столь неподкупными), ибо местные судьи, хорошо разбиравшиеся именно в этом, следили за их неподкупностью и всей душой желали им неудачи. Кроме того, судьи, прибывшие издалека, не знали из повседневного опыта обычаев и порядков местной жизни. Несправедливость часто выступает в обличье правоты только потому, что чаще встречается. Новым судьям все докладывали заново, а потому они воспринимали все, что лежало на поверхности. И в конце концов им не приходилось во имя одной добродетели — беспристрастности — не считаться со всеми прочими, как–то: с благодарностью, любовью к детям, доверием друзей — или же иметь мужество наживать себе врагов среди близких.