Автор неизвестен - Сказание о годах Хогэн

До нашего времени сохранилось много редакций этого памятника, различающихся между собою и по объёму текста, и по составу глав, и по степени разработанности некоторых сюжетных линий. В начале XVII в. рукопись одной из редакций «Сказания о годах Хогэн» была издана наборным шрифтом, и в дальнейшем текст этого старопечатного издания стал распространяться как нормативный[8].

В последние десятилетия авторитетным считался текст памятника, опубликованный в 1961 г. издательством Иванами в «Серии японской классической литературы», который и положен в основу настоящего перевода (при этом некоторые коррективы в перевод были внесены по изданиям 1920-х, 1960-х и 1990-х гг.). В 1990-е гг. увидели свет издания других редакций памятника, где основное внимание в заключительных главах уделено не судьбе экс-императора Сутоку, а приключениям могучего Хатиро Тамэтомо до его ссылки на о. Осима.

Сюжеты, связанные с Тамэтомо, в средние века использовались в японских драмах, а потом — и в художественной прозе.

В начале XIX в. популярный писатель Такидзава (Кёкутэй) Бакин (1767–1848) опубликовал роман «Чудесный рассказ об ущербном месяце» («Тиндзэцу юмихаридзуки»), первая часть которого посвящена истории Тамэтомо от его происхождения и детства до ссылки на о. Осима, а во второй повествуется о том, как герой оставил место ссылки, покорил несколько островов, дважды попал в шторм и терпел кораблекрушения, потерял жену, принесшую себя в жертву богам, подавил мятеж на Рюкю, спас там принцессу, в которую вселился дух его погибшей жены, от происков коварного министра, одержал верх над злыми чародеями и в конце концов проследовал на небеса, оставив управление островным королевством Рюкю своему сыну.

Все приключения Тамэтомо, красочно описанные во второй книге романа Бакина, — плод его писательской фантазии. Но показательно, что источником авторского воображения стал текст первого в японской литературе воинского повествования, судьба его героя, ближе других стоящего к героям эпических сказаний других народов (правда, полной аналогии здесь ожидать нельзя, потому что в «Сказании», в отличие от героического эпоса Запада, отсутствует вообще главный герой, на котором всё повествование держится).

Долгое время японские специалисты считали гунки историческими источниками, в которых точно отражены факты междоусобных войн в средневековой истории. В качестве аргументов выдвигались примеры совпадения отдельных описаний в гунки с описаниями в некоторых исторических сочинениях. Но впоследствии анализ источников показал, что эти совпадения объясняются заимствованиями из текстов гунки, а не наоборот. В XVI–XVII вв., когда формировался кодекс чести самурая бусидо, многие описания воинских повествований использовались поборниками японского этноцентризма для прославления славных качеств, якобы искони присущих японцам — верности долгу, неустрашимости, чистоты помыслов и т. д. Сравнительное исследование списков памятников показало, что соответствующие описания, как правило, отсутствовали в ранних текстах и наслаивались в них от десятилетия к десятилетию в течение веков.

Перевод «Сказания о годах Хогэн» на русский язык публикуется впервые.

В недалёком прошлом жил государь. Он именовался Пребывающим в созерцании монашествующим экс-императором Тоба и являлся потомком в 46-м колене Великой богини Аматэрасу[9], Освещающей Небо, 74-м императором со времён царствования Дзимму-тэнно[10]. Был этот государь старшим сыном императора Хорикава[11], августейшая его матушка — вдовствующая императрица Дзоко, дочь вельможного Санэсуэ, известного под прозванием Старший советник Канъин.

Государь этот родился в шестнадцатый день 1-й луны 5-го года правления под девизом Кова[12], а в семнадцатый день 8-й луны того же года сподобился провозглашения наследником престола.

В девятый день 7-й луны 2-го года правления под девизом Касё[13] император Хорикава изволил удалиться на покой, в девятнадцатый же день наследник престола[14] в пятилетнем возрасте занял положение августейшего.

Взойдя на Престол счастья, он занимал его 16 лет, и все эти года моря были спокойными, а Поднебесная умиротворённой. Ветры и дожди следовали своей чередой, стужа и жара соблюдали свои сезоны.

А в двадцать восьмой день 1 — й луны 4-го года правления под девизом Хоан[15] в возрасте 21 года государь изволил передать власть старшему сыну, названному императором Сутоку[16], который после своего отречения стал именоваться экс-императором из Сануки[17].

После того как в седьмой день 7-й луны 4-го года правления под девизом Тэйдзи[18] этот мир оставил отец Хорикава, экс-император Сиракава[19] — экс-император Тоба сам соблаговолил управлять делами в Поднебесной. Людей верных он вознаграждал и тем не отступал от прежних образцов правления мудрецов, людей виновных он утихомиривал, в милосердии своём поступая в согласии с основным обетом бодхисаттвы[20]. Страна при этом богатела, и народ был спокойным. Значит, тепло испускал свет милости, изобильной была вся страна. Добродетельные процветали повсеместно, весь народ был спокоен.

Но вот в восемнадцатый день 5-й луны 5-го года правления под девизом Хоэн[21] из августейшего чрева Бифукумон-ин[22] появился принц Коноэ, которого в семнадцатый день 8-й луны того же года изволили провозгласить наследником престола. В седьмой день 12-й луны 1-го года правления под девизом Эйдзи[23] в трёхлетнем возрасте ему угодно было занять государев престол. После этого прежний император стал именоваться Новым экс-императором, а экс-император Тоба — Первым экс-императором.

Из-за всего этого отец и сын — Первый экс-император и Новый — изволили испытывать один к другому взаимное отчуждение. И хотя царствующий государь особых порицаний не вызывал, августейший престол он должен был оставить. Заменил его другой сын Первого экс-императора от любимой принцессы. В десятый день 7-й луны того же года его величество экс-император Тоба, сбрив себе августейшие волосы, принял монашество. От роду ему было 39 лет. Годы его отнюдь не были преклонными, а яшмовая плоть изнурённой, однако государева судьба, движимая благими побуждениями прошлых жизней, обнаружила себя в благих же проявлениях, и он изволил вступить на Путь истинно благой кармы.

Так проходили годы и месяцы, но с весны 2-го года правления под девизом Кюдзю[24] государево самочувствие стало ухудшаться. И хотя в этой связи провозглашались самые разные внутренние и внешние молитвословия[25], признаков улучшения государева здоровья замечено не было. Минула весна, в разгаре было лето, постепенно приближалась поздняя осень, мало-помалу теснее становилось в том месте, где находился государь, но ни в императорских покоях, ни во дворце до высочайшего волеизъявления не доходило. Так наступил пятнадцатый день 8-й луны — день государева смотрения скакунов.

С мыслью о том, что сегодня выводка скакунов, служители из Левых дворцовых конюшен представляют коней из разных провинций. Посыльные чиновники выехали на заставу Афусака, Склон встреч, для того чтобы встретить и принять их. Но несмотря на то, что эта церемония не менялась из года в год, в нынешнем году её отменили из-за недомогания государя. Что касается собрания в святилище Отокояма под названием Выпускание на волю живых существ[26], то оно представляет собой твёрдо установленный ритуал, а поэтому было проведено как полагается.

В южном павильоне императорского дворца не поднимали зелёные шторы, не приходили туда прославленные сочинители китайских стихов[27] и японских песен, и всё представлялось таким ужасным. Нынешней же ночью страдания государя сделались чуть слабее, поэтому, когда наступила глубокая ночь, немного, всего на расстоянии в два-три кэна[28], приподняли шторы, и государю благоугодно было взглянуть на луну в небе. А поскольку луна в эту ночь славится своей красотой[29], то, как говорится, «лунных лучей золотая волна как раз тогда стала особенно ясной на волнах синего неба в трижды пятую ночь»[30], и когда государь вознамерился полюбоваться «той тысячью с лишним ри[31], что обнесена оградой циньской столицы, тридцатью шестью ханьскими дворцами[32], от стужи казавшимися посыпанными пудрой»[33], около него собрались очарованные зрелищем люди из числа прислуживавших его величеству высших сановников и облачных кавалеров.

Они преподнесли августейшему китайскую прозу и стихи, декламировали прекрасные японские песни. Среди тех стихотворений, что читали государю, не было таких, которыми не поздравляли бы его. Но одно из стихотворений было сложено самим августейшим: о нём и теперь ещё вспоминают с очарованием и признательностью: