Чёртов палец - Владимир Валентинович Крюков

— Кто это сделал? — спросила классная дама низким, почти мужским, голосом. Она оторвала от доски маленькие колючие глазки, и они беспокойно забегали за толстыми стеклами очков.

Девочки молчали.

— Кто это сделал? — повторила классная дама. Её лицо, упираясь острым подбородком в белый кружевной воротничок, медленно багровело то ли от смущения, то ли от негодования.

Девочки молчали.

В этот обычный учебный день поздней осени 1907 года в хорошо натопленных классах петербургского N-го института благородных девиц, несмотря на утренний сумрак и холод за окном, было светло и по-домашнему уютно. Но обещавший пройти монотонно и скучно день, — ибо в этот день в расписании не было ни занятий живописью, ни уроков танцев или музыки, вносивших оживление в однообразную институтскую жизнь, — неожиданно начался с маленькой неприятности. И неприятность эта заключалась вовсе не в том, что учитель математики Люлякин захворал и не явился на урок, а в том, что девочки, пользуясь этим обстоятельством, расшалились и не заметили, как в класс вошла отлучившаяся было к инспектрисе классная дама.

— Кто это сделал? — вопросила надзирательница в третий раз, чётко обозначив паузы между словами.

Её цепкий взгляд заставил девочек потупить головы. Тишина воцарилась такая, что было слышно, как гудели недавно установленные в классе новые электрические лампы.

— Барышни вы или разбойники с большой дороги? Институтки или гусары?

— Гусары, — раздалось негромкое эхо из белоснежной массы пелеринок.

Девочки захихикали.

— Qui a dit ça?[1] — взвизгнула классная дама, прозванная Пинчером за прилизанные волосы и оттопыренные уши.

Девочки снова потупились, но тут же повернулись в сторону Риты Ахмаевой, которая медленно поднималась со скамьи, шурша накрахмаленным передником.

— Что это значит, Ахмаева?! — опешила Пинчер. Она сняла очки, протёрла их бархатным платочком, снова нацепила на нос и в изумлении уставилась на одну из лучших в классе учениц.

Чёрные кавказские глаза Риты — прелестные, по общему мнению институток, — лукаво блестели.

— Вы же знаете, мадам, мы готовим к рождеству спектакль, и некоторые девочки будут в нём гусарами, — проговорила Рита, вскидывая худые плечики, точно ангелочек крылышки.

— Садитесь, Ахмаева. Сейчас вы институтки, а не гусары! Я ещё раз спрашиваю: кто написал этот… мерзкий стишок?

В классе вновь, торжествуя победу над прочими звуками, загудели электрические лампы. Никто из девочек не желал выдавать виновницу инцидента.

— Я знаю, кто его написал! — нарушил вдруг общее молчание звонкий голосок Риты.

Вслед за робким всплеском удивления по классу прокатилась волна неодобрительного шёпота. Нахмуренные взоры девочек устремились на Ахмаеву.

— Очень похвально! — обрадовалась Пинчер. — Так кто же это написал?

— Это стихотворение написал Барков, — отчеканила Рита.

Звук отхлынувшей от берега волны пробежал по скамьям и замер. Девочки посветлели и на мгновение застыли в ожидании продолжения сцены.

— Какой такой Барков? — удивилась Пинчер.

— Иван Семёнович. Это перевод его стихотворения на французский язык.

Лицо классной дамы приобрело сомнамбулическое выражение. Она несколько секунд усиленно соображала, какие меры необходимо принять в данном случае, но без видимого успеха.

— Садитесь, Ахмаева, — сказала она, приходя в себя. — Я в вас ошиблась. Вы отлично понимаете, что я имею в виду. Кто из вас написал это на доске?

Девочки понурили головы.

— Très bien![2] Я даю вам десять минут. Если за это время виновная не найдётся, наказаны будут все!

Пинчер вышла из класса, неплотно притворив дверь. Фривольный стишок остался на доске. Девочки не сомневались в том, что свою угрозу классная дама осуществит, но выдать Анюту ни одной из них даже в голову не могло прийти. Все оглянулись на последнюю скамейку, где рядом с Лютиком сидела красавица Анюта. В тёмных глазах Анюты, увенчанных густыми шелковистыми ресницами, не было никаких признаков испуга. Напротив, в них плясали весёлые огоньки задора и озорства. Она вскочила со скамейки и, сдёрнув с Лютика очки, в два прыжка очутилась на кафедре.

— Кто это сделал?! — закричала она голосом Пинчера, нацепив очки на нос. — Барышни вы или разбойники с большой дороги? Институтки или гусары?

Девочки покатились со смеху.

— Какой такой Барков? — басила, не унимаясь, Анюта.

В этот момент дверь класса распахнулась и в дверном проёме появилась классная дама. Анюта бросилась на своё место.

— Я вижу, у вас здесь весело, — строго сказала Пинчер, но в голосе её уже не было прежней суровости.

Вместе с Пинчером в класс вошла красивая белокурая девочка, и взгляды институток обратились на неё. По классу пробежал шепоток «Новенькая!»

— Прошу любить да жаловать вашу новую товарку, — сказала Пинчер, указав новенькой на свободное место, и как ни в чём не бывало стёрла с доски стишок.

Девочки облегчённо вздохнули.

— Не такая уж эта Пинчер и злючка, — шепнула Лютик своей наперснице Анюте.

В перерыве, во время проветривания класса, институтки облепили новенькую, как пчёлы яркий цветок.

— Ты откуда? Как тебя зовут? Расскажи о себе! — слышалось со всех сторон.

— Какая она красавица! — сказала Лютик.

— Ну уж и красавица! — скривила губки Анюта. — Видали мы таких красавиц! У неё же дурной вкус Смотри, какие на ней вульгарные ленты!

Окинув новенькую взглядом степного помещика, покупающего на ярмарке лошадь, Лютик хотела что-то возразить, но Анюта её перебила:

— Ничего, завтра она наденет форменное платье и распрощается со своими лентами. Посмотрим тогда, какая она красавица!

Вечером в дортуаре, когда классная дама убедилась в том, что девочки легли спать, и закрыла за собой дверь, расспросы новенькой возобновились.

— Мы будем звать тебя Лёлей! — донёсся до Анюты обращённый к новенькой приглушённый голос кого-то из девочек.

Ещё днём кто-то назвал новенькую первой красавицей в институте, и Анюту до самого вечера неотступно преследовало чувство… нет, не зависти, а досады, как будто по отношению к ней совершилась какая-то великая несправедливость. Все её усилия быть великодушной, бороться с этим огорчительным чувством были напрасны. Она разделась, расчесала волосы, спадавшие до пояса блестящей тёмной волной, бесшумно скользнула под одеяло и, не поболтав, против обыкновения, перед сном даже с Лютиком, утопила лицо в подушке…

Близились святки. Бал, устроенный перед разъездом институток на праздники, был в самом разгаре После короткого перерыва объявили вальс, и оркестр, заставив молодёжь встрепенуться,