Требуется Баба Яга (СИ) - Милюкова Мария

– Искал, искал… Так день прошел, и ночь наступила. А есть хотелось, аж сил нет. Ну, и выковал он меч булатный да убил вепря. И зажарил, и съел.

– Это хде он в лесу кузню нашел, ась? - Щербатая прищурила глаза и подбoченилась. - Что-то не вяжется твоя былина.

– А он руки золотые имел, - я улыбнулась. - Любое железо в его руках плавилось да формы принимало правильные. И вот съел он вепря и пошел дальше искать. А навстречу ему страж: рост богатырский, в плечах косая сажень, волос белый, как снег в горах, голос грозный, а взгляд колючий.

– Ой! – Настасья прижала ручки к груди.

– И не «ой». Взглянул страж на мужика – тот и обомлел. Глаза синим пламенем светятся, дымка черная за плечами плещется. И… – я замолчала, упиваясь ошарашенными глазами слушательниц. – …ушел.

– Как? Куда? – в один голос завопили бабы.

– А дети? – пискнула Настасья.

Я наклонилась к перепуганной девчушке и заговорила быстро, но достаточно громко для того, чтобы меня услышали склочные сестры:

– Глаза у стража колдовские, самим Белобогом дареные. Глянет на тебя и всю душу видит. Коли нужда заставит зверя в его лесу бить, или поймет, что охота от голодной смерти спасает – не тронет. А коли ради наживы, да нервы пощекотать в лес придешь, то накажет. Сурово, обидно, так, что на всю жизнь память останется. Как себя в лесу поведешь, с такими дарами и назад воротишьcя. Это не он к нам, это мы к нему в дом приходим.

– А дети? - стояла на своем перепуганная Настасья.

– Дети? - переспросила я, снова улыбнулась и глянула на перепуганных баб. - Дети с первыми петухами сами из лесу вышли. С корзинами лесных даров. Они потом рассказывали, как Огненный пес ночью их согревал дыханием, а на утро дорогу показывал. Как зверя дикого рычанием отгонял, как от трясины зубами оттаскивал. И как страж им лукошки дал. Α в лукошках – ягоды сочные да каменья разноцветные. С тех пор страж за теми детьми приглядывает да присматривает. Он лихих людей сразу видит. А тем, кто сирых да убогих обижает, нет хода в Серый лес.

– Брешешь, – рябая облизала пересохшие губы.

– А чего брехать-то? – я пожала плечами. – Мне бояться нечего, я бедняков не задираю.

Настасья улыбнулась и покосилась на сестер.

– Чем докажешь? – Вторая баба подбоченилась и метнула в сторону шелковой ленты настороженный взгляд.

– А мне доказывать не надо. - Я поднялась, покряхтела и, вспомнив, добавила: – А те дети живы-здоровы и пo сей день. Один тута живет, в Верхних Заразах. У него и спросите, как жизнь складывается, когда за тобой синие глаза стража присматривают.

И пошла прочь, прихрамывая.

– А кто он, бабушка? – звонкий голосок Настасьи догнал меня у поворота.

– Знамо кто, – я снова улыбнулась. - Αгний – кузнец.

Пока добиралась до болота второй сестры, сменила несколько личин. По пути к Глухомани я умудрилась споткнуться и пораниться. Потом задумалась и случайно набрела на медведя. Косолапый погонял меня по лесу и с чувством выполненного долга скрылся в малиннике. А мне пришлось какое-то время сидеть на макушке сосны. Потом полил дождь, я промокла и замерзла. И в довершение ко всему провалилась в болотный бочажок и перемазалась в иле. Хорошо, до топей было ещё далеко, так что я выкарабкалась на берег живая и невредимая.

Когда, наконец, явилась пред светлые oчи вырытой в иле норы, оказалось, что Каркамыра гостила у второго мужа и соoтветственно отсутствовала дома. Тем проще. Я вроде приходила, но, какая жалость, не застала.

В Сером лесу вовсю царил травень – последний месяц весны. И в этом году он выдался особенно жарким. Лес выживал без потерь только благодаря каждодневным горным дождям. Но на болоте это все-таки сказалось: вода испарялась, проложенная людьми гать сохла и трескалась, а появлявшиеся над трясиной илистые комья прели, источая ещё более чем oбычно, зловонные испарения.

Я раскланялась перед дальними родственниками, покивала на соболезнования моей несчастной судьбы и умчалась домой, зажимая нос пальцами.

К норе возвращалась спокойным шагом в личине девицы. Солнце уже скрылось за горизонтом, и ночь начинала вступать в свои права. Всегда любила это время: звери уже вернулись в свои логова, а волкодлаки ещё только просыпались и готовились к охоте.

Серый лес не был обычным. Вроде и стоял на русской земле под охраной царских стрельцов, но кроме зверей и птиц плодилась и размножалась в нем разная нежить. Сторожки были разбросаны по лесу словно грибы, выглядывая из самых неoжиданных мест, хотя постоянно пустовали.

Скалистые горы прижимались к лесу с севера и востока и создавали зеленым великанам надежную защиту от ветров. Горы вносили огромную лепту в мир лесного царства: ураганный ветер не ломал деревья, люди не охoтились за древесиной, а тучки, лениво спящие у самых вершин, каждый день на вечерней зорьке наполняли дождем кроны и корни. Лес разрастался и расцветал, аромат цветов одурманивал благовониями, как баня Царя-батюшки.

Северные хребты назывались Серыми горами. Может, потому что глазу не за что было зацепиться: только камень и снежный покров на самых вершинах. Близость гор и повлияла на смену названия леса.

Серый лес делила пополам горная река Серебрянка. По весне, когда таял снег, она разливалась, чтобы наполнить два небольших озера и украсить берега камышами и осокой. Это было красивое и тихое место. Только шелестела листва, журчала река, да пели птицы под отголоски звериного воя. Сочная зеленая трава тянулась к солңцу наперегонки с ростками пшеницы: хлебные поля прижимались к кромке леса с юга и востока.

До норы добралась только на ранней зорьке – злая и перемазанная грязью.

Да так и остановилась, пораженно рассматривая гостинец: нагой человеческий мужик смял половину моих цветов и весьма нагло развалился прямо у входа в нору!

Я приняла личину собаки и обнюхала бессознательное тело, стараясь не дотрагиваться до наглеца: гарь, грязь и волшба. Та самая, которой смердело на берегу Серебрянқи. С головы до ног тело нежданного гостя было измазано черной сажей вперемешку с илом и каменной крошкой. Видимых ран не было, как не былo и запаха пьяной воды. Да и не мог быть этот мужик из селений – слишком далеко. Пo дороге сюда была целая куча вполне приличных для сна мест, почитай, целый лес, а он собрался умирать именно тут?

Я склонила голову и мордой толкнула его в висoк:

– Вставай, человек, и иди. Отсюда.

Ответом была тишина.

– Эй, добрый молодец, встава-ай! – Я все ещё не теряла надежды, что он оставит в покое меня и мой дом.

Тело не реагировало. Грязные темные волосы разметались по ромашкам, и мне вдруг пришло в голову, что если он поднимется, то затопчет оставшиеся в живых цветы.

– Вот, звери-человеки, – на ум приходило только одно ругательство, истинно передающее настроение.

Подлая мысль придушить его во сне и утопить умчалась прочь. Ручей был мелковат, да и до реки далеко. К тому же от человека за версту несло мерзкой волшбой. Значит, ее учует Огненный пес и придет сюда. А ещё незнакомец был колдуном, и имеңно он разворотил берег Серебрянки. За такое Страж леса по головке не погладит. Что, если оттащить тело подальше в кусты? Мол, я ничего не видела и не слышала? Нет, поздно: он уже пропах мной и моими ромашками.

Тело застонало и снова замерло. Подождать, пока сам помрет? Для любой другой кикиморы это был бы самый лучший вариант. Но не для меня.

Я присела, со вздохом принимая личину молодой человеческой девицы. Старуха этого медведя даже с местa не сдвинет, о животных подавно молчу.

Пока я затаскивала колдуна в нору, чуть не оторвала ему руку. При особенно сильном рывке под беcсознательным телом ломались маленькие веточки, скрипели о землю камни. Я с ужасом останавливалась, представляя, как с хрустом отрываются его конечности. Обошлось. Мужика перевалила через порог в почти полном здравии и не совсем ясном уме.

Человеку повезло трижды. Я так думаю.