Ирландские чудные сказания - Джеймс Стивенс

по которым скакал я серебряной вспышкой. Расставляли на меня сети; прятали ловушки под листьями; снаряжали волокна под цвет воды, под цвет водорослей, но у этого лосося нос распознавал, что водоросль, а что волокно; они вешали мясо на тончайшей нити, но я различал крючок; они бросали в меня остроги и дротики, выволакивали их на шнурке. Много ран получил я от людей, много скорбных рубцов.

Всякий зверь гонялся за мной по воде, по берегу; брехливая черношкурая выдра преследовала меня, в алчности, прыти и вихре; дикий кот охотился на меня; ястреб и острокрылые, копьеклювые птицы ныряли за мной, крался и человек с сетями во всю ширь потока, чтобы не ведал я отдыха. Жизнь моя превратилась в непрестанную спешку, ранение и бегство, в бремя и муку бдения — и тут меня изловили.

Карил Рыбак, король Ольстера, поймал меня в свои сети. Ах, как же возрадовался он, завидев меня! Вскричал от восторга, заметив в сетях великого лосося.

Я все еще был в воде, когда он осторожно вытянул меня. Я все еще был в воде, когда он выволок меня на берег. Нос мой соприкоснулся с воздухом, и я отпрянул от него, как от огня, и изо всех сил нырнул на дно сети, что пока была под водой: воду я обожал и сходил с ума от ужаса, что это блаженство должен покинуть. Но сеть не сдалась, и я всплыл. «Тихо, Король реки, — промолвил рыбак, — сдайся Року», — проговорил он.

Я оказался на воздухе — словно в огне. Воздух давил на меня, как пылающая гора. Он лупил меня по чешуе, жег ее. Рвался мне в глотку и опалял ее. Обременял меня, стискивал, глаза, казалось, вот-вот вырвутся из головы, голова ринется с тела, а тело разбухнет, раздастся и разлетится на тысячу клочков.

Свет слепил меня, жар изуверствовал, от сухости воздуха я сжался, задыхался; а рыбак положил великого лосося на траву, и рыба в последний раз дернулась носом к реке — и прыгнула, прыгнула, прыгнула, даже под гнетом воздушной горы. Лосось мог прыгать только назад, не вперед, и все же он прыгал, ибо в каждом прыжке видел мерцавшие волны, рябые, витые волны.

«Уймись, о Король, — сказал рыбак, — успокойся, мой милый. Оставь же поток. Пусть жидкая кромка забудется — и песчаное ложе, где пляшут тени, где зелень и сумрак, где подпевает бурый поток».

И он понес меня в чертоги, напевая песню реки, и песню Рока, и песню хвалы Королю вод.

Жена короля, меня увидав, возжелала меня. Я лег на огонь и зажарился, и она меня съела. Прошло время, и она родила меня, я стал ее сыном и сыном короля Карила. Помню тепло, тьму, движение и незримые звуки. Все, что случилось, я помню — от жарочной пики до первого крика. Ничего не забыл я.

— А теперь, — произнес Финниан, — ты родишься вновь, ибо я крещу тебя в семейство Бога Живого.

Вот такая пока история Туана, сына Карила.

Никому не известно, умер ли он в те же стародавние времена, когда Финниан был настоятелем в Мовилле, или по-прежнему держит свою цитадель в Ольстере, наблюдая за всем, помня все ради славы Господней и чести Ирландии.

Фюн [Fewn — так произносится его имя: как tune]⁹ первое обучение свое получил у женщин. Немудрено это: мать щенка учит его драться, а женщинам известно, что драка — обязательное искусство, хотя мужчины делают вид, будто другие искусства славнее. То были женщины-друидки — Бовмал и Лиа Луахра[4]. Кто-то удивится, отчего собственная мать Фюна сама не посвятила его в первые естественные дикости бытия, однако не могла она.

Никак не оставить ей было сына при себе — из страха перед кланом Морна. Давно уж сыны Морны воевали и строили козни против ее мужа, Кула, чтобы свергнуть его как вожака фениев Ирландии¹⁰, — и наконец свергли они его, убив. Лишь так удалось им избавиться от человека, подобного Кулу, однако пришлось им непросто, ибо тому, чего отец Фюна не понимал в оружии, не могли его научить и сами Морна. И все же пес, что умеет ждать, рано или поздно изловит зайца — иногда спит даже сам Манананн¹¹. Мать Фюна — прекрасная длинноволосая Мирне¹²: так ее всегда и звали. Была она дочерью Тейга, сына Нуады¹³, из Дивных¹⁴, а мать ее была Элин¹⁵. Брат ее — сам Луг Долгая Рука¹⁶, и при боге — таком-то боге! — в братьях чего б ей, удивимся мы, бояться Морны или сыновей его, да и вообще кого угодно? Но любови у женщин чудны, чудны и страхи, и так уж они увязаны друг с другом, что явленное нам — частенько не то же самое, что надо бы видеть.

Как бы то ни было, когда Кул погиб, Мирне вновь вышла замуж — за короля Керри. Ребенка отдала на воспитание Бовмал и Лиа Луахре и наверняка выдала всякие к тому наказы, во множестве. Мальца укрыли в лесах Слив-Блум, где и растили его втайне.

Скорее всего, те женщины любили Фюна, ибо кроме него никакой жизни вокруг не было. Их жизнью был Фюн, и взоры нянек, наверное, осеняли его белокурую головушку, словно двойное благословение. Был он светловолос, и позднее прозвали его за это Фюном, однако поначалу звался он Девне[5]. Смотрели они, как пища, что влагали они в это маленькое тельце, превращалась в крепкие пяди и пяди — ввысь и вширь, в пружинистую силу, что поначалу ползала, затем ковыляла, а дальше уж бегала. Птицы стали Фюну собратьями по играм, но и все созданья, что обитали в лесу, наверняка сделались ему товарищами. В долгие часы солнечного уединения малыша Фюна мир казался ему сплошь светом и небесами. Такие же