Сказки и легенды - Музеус Иоганн

— Сын мой, велик твой грех, — говорил пастырь, — и потому не страшись пламени чистилища, ибо оно поможет тебе смыть его. Благодари бога, что жертвой твоего злодеяния стал не правоверный христианин, а не то, во искупление греха, тебя пришлось бы опустить в кипящую смолу по самое горло на тысячу лет. Но ты ограбил всего лишь презренного еврея, и душа твоя за сто лет успеет очиститься, как серебро, побывавшее в огне, я же буду молить господа не погружать твою бренную плоть в неугасимую лаву глубже, чем по пояс.

И хотя Бенедикс прекрасно сознавал свою невиновность, в нем жила такая непоколебимая вера в право своего духовника казнить и миловать, что он совсем не рассчитывал на пересмотр своего дела на том свете, настаивать же на пересмотре его в этом мире остерегался из страха перед пыткой. Поэтому все надежды он возложил на помощь духовного отца. Он умолял своего Радаманта[25] о милосердии и пытался как можно больше сократить предстоящие муки чистилища. Наконец строгий духовник согласился погрузить его в жидкое пламя только по колена, но на этом уперся и, несмотря на все мольбы, не уступил более ни дюйма.

Не успел неумолимый враг греха покинуть тюрьму, в последний раз пожелав безутешному преступнику спокойной ночи, как повстречал у выхода невидимого Рюбецаля, не решившего еще, каким способом ему выполнить свое намерение и выпустить преступника на свободу, да так, чтобы не испортить удовольствия гиршбергским блюстителям закона и дать им возможность, хоть и с опозданием, привести в исполнение свой приговор, ибо магистрат снискал уважение горного духа своим неусыпным попечением о справедливости. Внезапно его осенила мысль, показавшаяся удачной. Вслед за монахом он проскользнул в монастырь и, похитив одно из его монашеских одеяний, накинул оное на себя. Так, в образе брата Граурока, он направился в тюрьму, дверь которой ему раболепно открыл надзиратель.

— Забота о спасении твоей души, — обратился он к узнику, — вновь привела меня сюда, хотя я только что покинул темницу. Сознайся, сын мой, что еще тяготит твое сердце или совесть, дабы я утешил тебя?

— Досточтимый отец, — ответил Бенедикс, — совесть моя спокойна, но чистилище страшит и пугает меня, и ужас тисками сжимает сердце.

Приятель Рюбецаль имел очень слабое и смутное представление о догматах церкви, и потому простительно, что он ответил вопросом на вопрос:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ах, отче, — ответил Бенедикс, — брести по колено в огненной лаве — этого я не выдержу.

— Глупец, — возразил Рюбецаль, — так не бреди, если она для тебя слишком горяча.

Бенедикс смешался при этих словах и удивленно посмотрел пастырю в лицо. Тот заметил это и сообразил, что ответил невпопад. Тогда он переменил тему.

— Ладно, поговорим об этом после, — заметил он, — а теперь скажи, думаешь ли ты еще о Клерхен? Любишь ли ее, считаешь ли своей невестой? И если ты хочешь что сказать ей перед тем, как уйти в иной мир, то доверься мне.

Услышав имя Клерхен, Бенедикс удивился пуще прежнего. Мысли о ней, которые он так усердно пытался подавить в своем сердце, заговорили с новой силой, — особенно при упоминании о прощальном привете, — он громко зарыдал, не в силах произнести ни единого слова. Эта душераздирающая сцена возбудила такую жалость у сострадательного пастыря, что он решил тут же покончить с игрой.

— Бедный Бенедикс, — сказал он, — утешься, будь спокоен и тверд: ты не умрешь! Я узнал, что ты не виновен в разбое и руки твои не запятнаны никаким злодеянием, поэтому и пришел освободить тебя из темницы и снять оковы.

Он достал из кармана ключ.

— Посмотрим, — продолжал он, — не подойдет ли этот.

Попытка удалась. Кандалы упали с рук и ног узника, и, избавленный от них, он свободно распрямился. Затем благодушный патер обменялся с ним платьем и сказал:

— Спокойно, как набожный монах, пройди через толпу стражников у ворот тюрьмы и по улице, пока не оставишь за собой городскую черту, тогда подбери сутану и беги в горы, без отдыха и остановки, пока не окажешься у домика Клерхен в Либенау. Тихонько постучи в окно, твоя любимая ждет тебя не дождется.

Бедняга Бенедикс подумал, что все это ему грезится. Он тер себе глаза, щипал руки, ноги, чтобы увериться, спит он или бодрствует, и когда убедился, что все происходит наяву, упал к ногам своего спасителя, обнял его колени, хотел выразить словами свою благодарность, но лежал в безмолвной радости, ибо язык отказывался ему служить. Любвеобильный патер выгнал его наконец вон, дав на прощание ковригу хлеба и кружок колбасы, дабы подкрепиться в дороге.

Пошатываясь на нетвердых ногах, перешагнул освобожденный через порог печального узилища и все боялся быть уличенным. Но сутана духовного лица придавала ему ореол святости и добродетели, — стражники и подумать не посмели, что под нею скрывается преступник.

Между тем Клара в грустном одиночестве сидела в своей каморке, прислушиваясь к каждому шороху ветра, к каждому звуку шагов прохожих. Часто казалось ей, будто кто-то шевелится за стеной или петли скрипят у ворот. Она испуганно вскакивала и с бьющимся сердцем смотрела в прорезь ставня, но там никого не было. Уже петух на соседнем дворе хлопаньем крыльев и пением возвестил наступление дня, колокола в монастыре прозвонили к заутрене, и звук их отдался в ее душе, как погребальный звон. В последний раз сторож протрубил в рожок, будя храпящих булочниц и призывая их начать ранний трудовой день. Огонь в лампадке у Клерхен потускнел, в ней недоставало масла. Но беспокойство росло с каждой минутой и не давало видеть доброе предзнаменование — нагар в форме великолепной розы, образовавшийся на тлеющем фитиле. Она сидела на кровати, горько плакала и вздыхала:

— Бенедикс, Бенедикс, какой страшный день наступает для нас с тобой.

Она подбежала к окну. Ах! Кроваво-красное небо нависло над Гиршбергом, и черные зловещие тучи, как траурный флер, как саван, плыли на горизонте. Сердце ее содрогнулось при виде столь дурного предзнаменования. Она погрузилась в тупое раздумье, вокруг царила мертвая тишина.

Вдруг кто-то трижды тихонько постучал в окно. Радостная дрожь пронизала все ее существо. Она вскочила и громко вскрикнула, услышав голос, прошептавший в прорезь ставня:

— Дорогая, ты не спишь?

Вмиг она очутилась у двери.

— Ах, Бенедикс! ты ли это, или только тень твоя?

Но, увидев брата Граурока, она упала навзничь и потеряла сознание от ужаса. Тут рука верного Бенедикса нежно обняла ее, и поцелуй любви, лучшее средство от всех истерик и обмороков, мгновенно привел невесту в чувство.

Когда прошли первые мгновения радостного свидания, когда закончились сердечные излияния, Бенедикс рассказал ей о своем чудесном спасении из ужасной темницы. Однако от изнеможения и жажды язык его прилипал к гортани. Клара принесла холодной воды. Утолив жажду, он почувствовал сильный голод. Но у нее не оказалось никаких припасов, кроме хлеба и соли — традиционной пищи всех влюбленных. При этом оба они на радостях поспешили уверить друг друга, что всю свою жизнь готовы довольствоваться этим, лишь бы оставаться вместе.

Тут Бенедикс вспомнил о копченой колбасе, вытащил ее из кармана и крайне удивился, что она стала тяжелой, словно железная подкова. Он разломил ее и… о диво! Оттуда посыпались настоящие золотые монеты, при виде которых Клара сильно испугалась, ибо подумала, что эти деньги — позорная добыча и что Бенедикс не так уж невиновен в ограблении еврея, как уверял почтенный человек, встретившийся ей в горах. Но честный парень торжественно поклялся ей, что это скрытое сокровище, наверное, свадебный подарок благочестивого монаха, и она поверила его словам.

С глубоким чувством превозносили они своего великодушного благодетеля. Затем оба покинули родной город и переехали в Прагу, где мастер Бенедикс долгие годы жил в почете и довольстве со своей женой Кларой и многочисленным потомством, коим благословил их господь. Страх перед виселицей так глубоко укоренился в душе Бенедикса, что он никогда не обманывал своих заказчиков и, вопреки нравам и обычаям своих товарищей по ремеслу, не утаивал ни одного обрезка материи.