В. Аникин - Русский фольклор.Песни, сказки, былины, прибаутки, загадки. игры, гадания, сценки, причитания, пословицы и присловья

Пошли, легли. Лисице не спится, а серый волк храпит во всю пасть. Глядь-поглядь, у кумы-то и показался медок; она ну-тко скорее перемазывать его на волка.

— Кум, кум! — толкает волка. — Это что? Вот кто съел!

И волк, нечего делать, повинился. Вот вам сказка, а мне кринка масла.

Однажды лиса всю большую осеннюю ночь протаскалась по лесу не евши. На зоре прибежала она в деревню, взошла на двор к мужику и полезла на насест к курам.

Только что подкралась и хотела схватить одну курицу, а петуху пришло время петь: вдруг он крыльями захлопал, ногами затопал и закричал во все горло. Лисица с насеста-то так со страху полетела, что недели три лежала в лихорадке.

Вот раз вздумалось петуху пойти в лес — разгуляться, а лисица уж давно его стережёт; спряталась за куст и поджидает: скоро ли петух подойдёт.

А петух увидел сухое дерево, взлетел на него и сидит себе.

В то время лисе скучно показалось дожидаться, захотелось сманить петуха с дерева; вот думала-думала, да и придумала:

«Дай прельщу его!»

Подходит к дереву и стала здоровкаться:

— Здравствуй, Петенька!

«Зачем её лукавый занёс?» — думает петух.

А лиса приступает со своими хитростями:

— Я тебе, Петенька, добра хочу — на истинный путь наставить и разуму научить. Ты, Петя, на исповеди ни разу не бывал. Слезай ко мне и покайся, а я все грехи с тебя сниму и на смех не подыму.

Петух стал спускаться ниже и ниже и попал прямо лисе в лапы. Схватила его лиса и говорит:

— Теперь я задам тебе жару! Ты у меня за всё ответишь; попомнишь, блудник и пакостник, про свои худые дела! Вспомни, как я в осеннюю темную ночь приходила и хотела попользоваться одним куренком, — а я в то время три дня ничего не ела, — и ты крыльями захлопал и ногами затопал!..

— Ах, лиса! — говорит петух. — Ласковые твои словеса, премудрая княгиня! Вот у нашего архиерея скоро пир будет; в то время стану я просить, чтоб тебя сделали просвирнею, и будут нам с тобой просвиры мягкие, кануны[145] сладкие, и пойдёт про нас слава добрая.

Лиса распустила лапы, а петух порх на дубок.

Жили курочка с кочетком, и пошли они в лес по орехи. Пришли к орешне; кочеток залез на орешню рвать орехи, а курочку оставил на земле подбирать орехи: кочеток кидает, а курочка подбирает.

Вот кинул кочеток орешек, попал курочке в глазок и вышиб глазок.

Курочка пошла — плачет. Вот едут бояре и спрашивают:

— Курочка, курочка! Что ты плачешь!

— Мне кочеток вышиб глазок.

— Кочеток, кочеток! На что ты курочке вышиб глазок?

— Мне орешня портки раздрала.

— Орешня, орешля! На что ты кочетку портки раздрала?

— Меня козы подглодали.

— Козы, козы! На что вы орешню подглодали?

— Нас пастухи не берегут.

— Пастухи, пастухи! Что вы коз не бережёте?

— Нас хозяйка блинами не кормит.

— Хозяйка, хозяйка! Что ты пастухов блинами не кормишь?

— У меня свинья опару пролила.

— Свинья, свинья! На что ты у хозяйки опару пролила?

— У меня волк поросёночка унёс.

— Волк, волк! На что ты у свиньи поросёночка унёс?

— Я есть захотел, мне бог повелел.

Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что всё ему наперекор говорила, Бывало, он скажет: «Бритое», — а уж она непременно кричит: «Стриженое!» Всякий день бранились!

Надоела жена мужу; вот он и стал думать, как бы от неё отделаться.

Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина: «Постой, — думает он, — вот теперь-то я её изведу». Как стала она переходить по перекладинке, он и говорит:

— Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!

— Так вот же нарочно буду!

Тряслась, тряслась, да и бултых в воду.

Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде в гору вверх, против течения.

— Что ты тут ищёшь? — говорят ему прохожие мужики.

— А вот жена утонула, вон с энтой перекладинки упала!

— Дурак, дурак! Ты бы шёл вниз по реке, а не в гору; её теперь, чай, снесло.

— Э, братцы, молчите! Она всё делала наперекор, так уж и теперь, верно, дошла против воды.

Жил-был мужик; имел у себя много овец. Зимний временем большущая овца объягнилась и взял он её с двора в избу, с ягнёночком.

Приходит вечер; едет барин, попросился к нему ночевать. Подошёл под окошко и спрашивает:

— Мужичок, пусти ночевать!

— А не будете ночью озоровать?

— Помилуй! Нам бы только где темну ночку проспать.

— Заезжай, барин!

Взъехал барин с кучером на двор. Кучер убирает лошадей, а барин в дом пошёл.

На барине был огромный волчий тулуп. Взошёл в хату, богу помолился, хозяевам поклонился:

— Здорово живёте, хозяин с хозяюшкой!

— Добро жаловать, господин!

Сел барин на лавочку. Овца волчий тулуп увидала и глядит на барина; сама глядит, а ногой-то топ, и pas, да и два, да и до трёх. Барин говорит:

— А что, мужичок, овца ногой топает?

— Она думает: ты волк, слышит волчий дух. Она у меня волков ловит; вот нынешнюю зиму с десяток пымала.

— Ах, дорого бы я за неё дал! Не продажна ли она? Для дороги мне она хороша.

— Продажна, да дорогá.

— Эх, мужичок, да не дороже денег; у барина хватит.

— Пожалуй, уважить можно.

— А сколько она стоит?

— Пятьсот рублей.

— Помилуй, много! Возьми три сотенки.

Ну, мужик согласился, продал.

Барин ночь переночевал, на зорьке встал и в путь собрался; хозяину три сотенки отдал и овечку взял, посадил в санки и поехал.

Едет. Идут встречу три волка. Вот овца увидала волков, так и прыгает на санях…

Барин говорит кучеру:

— Надо пускать: вишь как она раззадорилась!.. Сейчас пымáт. (А она боится.)

Кучер и говорит:

— Постой немножечко, сударь, она раззадорится.

Сверстались волки с ними ровно. Барин выпустил овцу; овца испугалась волков, в лес полетела, коротким хвостом завертела. Как волки за ней залились, только снег раздувáтся, а кучер за ней собирáтся.

Поколе лошадушку выпрягал, в погон за овцой скакал, волки овцу пымали и шкуру с неё содрали, сами в лес убежали.

Кучер подскакал — овца на боку лежит, а её шкура содранá лежит. Подъезжает к барину. Барин его спрашивает:

— Не видал ли чего?

— Ах, сударь, хороша овца! Вся изорвалась, а волкам не поддалась!

Мужичок три сотенки получил, сидит топерь барину сказочки рассказывает, а три сотенки в кармане лежат.

За Волгой на Синих горах, при самой дороге, трубка Стенькина лежит. Кто тое трубку покурит, станет заговоренный, и клады все ему дадутся и все; будет словно сам Стенька. Только такого смелого человека не выискивается до сей поры.

Когда поймали Пугача и засадили его в железную клетку, скованного по рукам и ногам в кандалы, чтобы везти в Москву, — народ валма валил и на стоянки с ночлегами и на дорогу, где должны были провозить Пугача, — взглянуть на него; и не только стекался простой народ, а ехали в каретах разные господа и в кибитках купцы.

Захотелось также взглянуть на Пугача и Салтычихе. А Салтычиха эта была помещица злая-презлая, хотя и старуха, но здоровая, высокая, толстая и на вид грозная. Да как ей не быть было толстой и грозной: питалась она — страшно сказать — мясом грудных детей. Отберет от матерей, от своих крепостных, шестинедельных детей, под видом, что малютки мешают работать своим матерям, или другое там для виду наскажет, — господам кто осмелится перечить? И отвезут-де этих ребятишек куда-то в воспитательный дом, а на самом-то деле сама Салтычиха заколет ребенка, изжарит и съест.

Дело было под вечер. Остановился обоз с Пугачом на ночлег; приехала в то же село или деревню и Салтычиха: дай-де и я погляжу на разбойника-душегубца, не больно-де я из робких.

Молва уже шла, что когда к клетке подходил простой народ, то Пугач ничего не разговаривал; а если подходили баре, то сердился и ругался. Да оно и понятно: простой чёрный народ сожалел о нём, как жалеет о всяком преступнике, когда его поймают и везут к наказанию, — тогда как, покуда тот преступник ходил на воле и от его милости не было ни проходу пешему, ни проезду конному, готов был колья поднять, — сожалел по пословице: «лежачего не бьют»; а дворяне более обращались к нему с укорами и бранью, что-де, разбойник и душегубец, попался!..

Подошла Салтычиха к клетке: лакеишки её раздвинули толпу.

— Что, попался, разбойник? — спросила она.

Пугач в ту пору задумавшись сидел, да как обернется на зычный голос этой злодейки и, — богу одному известно, слышал ли он про нее, видел ли, или просто-напросто не понравилась она ему зверским выражением лица и своей тушей, — да как гаркнет на неё; застучал руками и ногами, индо кандалы загремели; глаза кровью налились: ну, скажи, зверь, а не человек. Обмерла Салтычиха, насилу успели живую домой довезти.