Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться - Долли Олдертон

Наступило четыре утра, мы лежали голыми на полу, покуривая American Spirits одну за одной и стряхивая пепел в чашку на моем животе. Он взял карандаш из моей косметички и написал строчку из Теда Хьюза на стене («Она пригвоздила взглядом / Его руки, запястья, локти»). Слова повисли и смазались, как сурьма, рядом со множеством сделанных углем набросков обнаженных женщин. («Это мои. Мои бывшие», – похвастался он мне, его нынешнему проекту, пока я рассматривала доказательства.) Рядом с кроватью лежала адресная книга в черной коже с тисненным золотом названием «Блондинки, брюнетки, рыжие». Следует отдать ему должное – он был бабником, но у него был свой стиль.

Гектор был шаловливым, инфантильным, распутным, дурашливым, озорным и вульгарным; подойдут все определения, которыми вы бы описали персонаж пьесы Ноэла Кауарда^[3], а также все, что ваша мама использует в качестве эвфемизма, рассказывая о сексуальном одиноком парне с того знаменательного барбекю. Я никогда не встречала такого, как он. Все в его жизни было ужасно старомодным; он имел титул, носил длиннющее пальто с волчьим мехом из России, которое принадлежало его деду, а на его рубашках была вышита эмблема частной школы-интерната. Все в его комнате было либо антикварным, либо заимствованным. Даже его собственная работа в полной мере ему не принадлежала. Его босс был экс-любовником матери, отставной светской львицы, которая отправила к нему сына, чтобы держать их обоих подальше от себя. Я уходила от Гектора по утрам и всегда думала, чем же он занимается на этой своей работе в перерывах между фланированием в моем нижнем белье, которое он носил под штанами, и отправкой мне непристойных сообщений с рабочей почты.

Наши отношения были исключительно ночными, потому как весь его образ жизни был исключительно ночным; он был мифическим сумрачным зверем, как волк, который пошел на его пальто. Мы напивались в полутемных барах, наши свидания начинались в полночь. Однажды я взаправду появилась в его квартире совершенно голая, укрытая лишь плащом. Мне было двадцать один, и я жила в романе Джеки Коллинз^[4] с порядком заматеревшим и опохабившимся персонажем «Честного Уильяма»^[5] в главной роли.

Я никогда не видела его друзей, а он моих, что нас обоих устраивало. Я даже не знала, что у него есть соседи, пока однажды в шесть утра не оказалась на его кухне совершенно голой, в пьяном ступоре после четырехчасового курительно-трахательно-алкогольного марафона (он прочитал, что Овидий занимался сексом по девять раз за ночь и воскликнул «Давай побьем его!»), и не столкнулась с парнем по имени Дункан. Я громко хлопнула дверью, включила свет и обнаружила парня в костюме, сидящего за столом с тарелкой хлопьев и утренней газетой. Гектор подумал, что это смешно – и даже более чем; мысль о том, что его сосед увидел меня голой, показалась ему сексуальной. Мы впервые поссорились.

Спустя несколько дней, в одну из редких для наших отношений дневных встреч, я готовила яичницу на его кухне. Вдруг, виновато улыбаясь, зашел Дункан в выходной сорочке.

– Привет, – произнес он и нелепо помахал мне рукой.

– Привет, – ответила я. – Мне так стыдно за то, что произошло тем утром.

Гектор сказал, что живет один. Я ужасно зла на него.

– Все в порядке. Правда, все нормально.

– Нет, все не нормально, все ужасно, мне так жаль, – бормотала я. – Это последнее, что тебе хотелось бы увидеть перед работой.

– Да нет, это был скорее… э… приятный сюрприз, – сказал он.

Я предложила ему яичницу и тосты в знак примирения, как ветвь оливы.

Мы сидели и вежливо беседовали. Зашел разговор об отношениях. Он с кем-то встречается? Нет. У меня есть хорошая одинокая подружка, которая хочет с кем-то встречаться? Да, у меня есть идеальная кандидатура. Моя лучшая подруга Фэйрли.

– Но она точно сейчас не готова к серьезным отношениям, она счастлива в одиночестве. Ей бы подошло что-то, ну знаешь, без обязательств, – предупредила я.

– Звучит отлично.

– Круто! Я дам тебе ее телефон. Это меньшее, что я могу для тебя сделать, – сказала я.

Я вбила ее номер в его телефон. Почему бы и нет? Он казался хорошим парнем – привлекательный, вежливый. Может, у них будет интрижка. Я упомянула о нем в разговоре с ней спустя какое-то время и больше об этом не думала.

Думаю, здесь важно остановиться и кое-что объяснить, чтобы вам было понятно, почему я вдруг стану одинокой-белой-женщиной на весь остаток истории. Фэйрли Кляйнер не такая, как остальные люди в моей жизни. Мы познакомились в школе, когда нам было по одиннадцать лет. Она была и остается моей полной противоположностью. Она скрытная, я открытая. Она немного маловата ростом, я слегка высоковата. Она все тщательно планирует и расписывает, я оставляю все на последнюю минуту. Она любит правила, я их ненавижу. Она практически лишена эго, я же уверена, что мой утренний пост обязательно должны увидеть все подписчики в трех разных соцсетях. Она всегда сосредоточена на настоящем, я же всегда наполовину здесь, наполовину в фантастической версии реальности в моей голове.

Мы не сразу стали подругами – она провела первый год в школе, тесно связанная обязательствами группы Могущественных Евреев – «Бэков», как мы их называли. «Бэки» были проектом еврейской принцессы северного Лондона, которая правила школой; их отличали высветленные прядки, украшения от Тиффани и анекдоты из Брэйди – спортивного клуба для еврейских подростков в Эджваре, белом чайна-тауне пригорода. Я же носила по выходным черное и проводила кучу времени за пьесами в школьном театральном кружке, пытаясь изобразить драматическое крушение самолета с помощью трех пластиковых стульев и деревяшки. Но мы оказались в одном классе по французскому и математике и вскоре обнаружили друг в друге сходное чувство юмора, а также общую страсть к «Звукам музыки»^[6] и арбузному бальзаму для губ.

Наша внеурочная дружба началась после нескольких месяцев сидения за соседними партами. Я пригласила ее к себе домой. Мама приготовила курицу. Папа проделал ту же штуку, что и со всеми моими друзьями: вцепился в один-единственный факт, известный ему, и вворачивал его в каждое предложение. Естественно, в случае с Фэйрли этим фактом оказалось то, что она еврейка, так что в течение следующих десяти лет при ней он будет говорить исключительно что-то вроде «Вы слышали, что Алан Шугар провел сокращения в Amstrad?^[7] Ужасно», или «Видел по телевизору рекламу распродажи билетов до Тель-Авива. Звучало неплохо, должно быть, там сейчас хорошая погода».

После такого длительного разгона мы стали не разлей вода. В школе мы проводили все время вместе, дома уминали ужин и бежали звонить друг другу, чтобы поделиться чем-то, о чем забыли упомянуть во время бесчисленных встреч в течение дня. Это был такой устоявшийся ритуал,