Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться - Долли Олдертон

Когда мне было двадцать шесть лет, я работала помощником сценариста на телевизионном комедийном шоу «Свежее мясо» о студенческой жизни, которое показывали на канале Е 4. Мне давали сценарий для каждого эпизода, чтобы я сделала его соответствующим стандартам – изменить язык для молодежи; избавиться от отпечатков чернил среднего возраста. Я зачеркивала шампанское Кава и писала вместо этого «они пили просекко». Я давала советы, какие тексты надо будет прочитать на курсах по английскому языку или какие альбомы они должны слушать. Словно я была по умолчанию Представителем Молодежи в каждой комнате моей жизни. Но в тридцать лет у меня забрали эту мантию без разрешения или официальной церемонии. Стало вдруг очевидно, что больше эта роль мне не подходит – мы больше не авторитет по актуальности. О своем детстве я теперь говорю как о периоде в истории. «Секс в большом городе» теперь наши «Башни Фолти». DVDs стал таким же антиквариатом, как и LPs^[70]. Я слышала, как кто-то сказал о подростковом, культовом фильме девяностых «Бестолковые», что он «обычная драма».

Когда я вписываю дату моего рождения при заполнении онлайн формы, прокручивая вниз к 1980-м годам, я пускаюсь в долгие и трудные размышления. Каждый раз я вспоминаю друга моего дедушки, который вступил в группу на фейсбуке «Выпускники Оксфорда 1938 года», и чувствую вину за то, что тогда, будучи студентами, мы посмеялись над этим, когда листали новостную ленту. Я не могла представить, что «Выпуск 2009 года» когда-то тоже сможет стать поводом для шуток.

Поколение Y было официально вытеснено, так же, как мы однажды изгнали Поколение Х, которое в свою очередь изгнало Поколение «бэби-бум». Бэби-бумеры – пенсионеры в местных хорах, и женщины с седыми волосами в резиновой садовой обуви, и отцы, которые периодически обидно шутят, – были когда-то Представителями Молодежи в каждой комнате. Я же знала это, разве нет? Я слышала рассказы родителей об их радикальном и бесшабашном времени в шестидесятые. Я смотрела рок-н-ролльное представление «Роллинг Стоунз» по меньшей мере пятнадцать раз. Но до сих пор полностью не могла понять, что миллениалы станут когда-нибудь кем-то другим, чем наивные молодые люди, чьи-то протеже, распутники, революционеры, полные говнюки и взрослые подростки.

Будьте готовы к большому количеству клише по поводу взросления, потому что все эти клише – правда: я никогда не думала, что это случится со мной.

Моя подруга Пандора первая обратила внимание на то, что моей бесполезной суперспособностью является склонность к излишней ностальгии. Моя способность заключается в том, что я могу придавать быстрому течению времени слишком большое значение – для меня все становится великим моментом в истории менее чем через год после события.

– Ты можешь упоминать о домашней вечеринке в прошлом месяце с той же тоской и романтичностью, словно это было «Лето 69-года»^[71], – прокомментировала она.

Недавно я шла по улице отправить письма, как увидела припаркованный автомобиль, на водительском сиденье которого была женщина за пятьдесят, с седыми волосами. Она держалась руками за голову. Рядом с ней была молодая девушка в слезах, которой на вид лет семнадцать, в школьной форме. Она была шатенкой с густыми волосами, заправленными за проколотые уши. Когда она говорила, то яростно жестикулировала руками с покусанными ногтями темно-синего цвета. Девушка была очень расстроена, и я заметила, что ее дыхание сбилось и превратилось в икоту между ее словами. Внезапно я вспомнила, как часто эта сцена всплывала у меня в голове в течение длительного периода моей жизни. Перед глазами стали появляться фрагменты, как я рыдаю на пассажирском сиденье припаркованной машины, в которой выключено радио и включено отопление. Я думала обо всех ссорах, какие у нас были, – когда мама говорила мне, что у меня не будет мобильного телефона, что я не могу задержаться после двенадцати ночи или что мой парень может остаться на ночь, только если он будет спать в соседней комнате. Но это время осталось позади. Оно закончилось более десяти лет назад. Без моего ведома я перестала ругаться с мамой в припаркованном автомобиле, и вряд ли это когда-нибудь повторится снова.

Ностальгия была первоначально диагностирована как болезнь. В 1600-е годы слово было придумано для описания сильной физической боли, которую солдаты из Швейцарии испытывали, находясь в низменностях Италии на заработках и сильно тоскуя по альпийским видам. Ностальгия со своими симптомами (обморок, высокая температура и расстройство желудка) была настолько смертельной, что исполнение особой швейцарской песни, каралось смертью.

В преддверии моего тридцатилетия, мои двадцать казались альпийской сказкой – я словно была дома: там, где я все знаю и где чувствую себя уютно. Где-то внутри я рационально осознавала, что все было далеко не так – жизнь до тридцати была полна любовных переживаний, ненависти к себе, ревности; она была без целей, осторожности и денег, но меня одолевала ностальгия. Моей особой швейцарской песней были LPs, в которую мы играли, когда переехали в желтый кирпичный дом в 2012 году. За несколько недель до моего тридцатилетия я возвращалась домой из Сэйнсбери^[72] по Камден Роуд, и внезапно заиграл первый трек из первого альбома Рода Стюарта, который постоянно был на повторе на нашем проигрывателе. Я села на порожках чужого дома и разревелась.

– Внезапно я начала понимать словосочетание «ход времени»», – сказала мне Хелен после того, как ей исполнилось тридцать. – Словно я иду по длинному коридору, и чем дальше я прохожу, тем больше дверей захлопывается, и я не могу их открыть. – После того, как Хелен обрисовала мне эту метафору, я везде стала замечать закрывающиеся двери. У меня больше не было права на курсы для молодых писателей. Я приняла для себя решение, что определенная одежда и клубы – это уже не для меня. Также я прочитала брошюру об использовании менструальной чаши и заметила, что существует два размера для тех, кому нет тридцати, и один большой размер для женщин от тридцати одного года и старше.

Я стала одержимой – мне хотелось узнать точный возраст всех, о ком я читала или кого видела по телевизору. Я была сильно возмущена, когда узнала, что персонажу Мередит Блейк – утонченный, любовный интерес Денниса Куэйда в адаптации 1998 года фильма «Ловушка для родителей», было двадцать шесть лет. Меня невероятно выбесил тот факт, что Россу Геллеру двадцать девять лет на протяжении трех сезонов «Друзей». Я посетила ежегодный конкурс портретов^[73], который проводится в Национальной портретной галерее^[74], и была больше очарована датами рождения, написанными мелким шрифтом под именами художников, чем картинами. Я прогуглила возраст всех победителей британской награды «Задняя часть года»^[75], и меня утешил тот факт, что Кэрол Вордерман одержала победу в возрасте пятидесяти лет. Я стала более