Не закончено. Освободите свой разум и выиграйте войну внутри себя - Дэвид Гоггинс

бдительность и наслаждался обществом отца, пусть даже несколько минут. Мне казалось, что я оказываю услугу матери, и чем дольше я сидел и смотрел, как дрожит потолок, тем больше ярости поднималось внутри, пока я не поднялся на ноги и не помчался по черной лестнице в Вермильонную комнату, где мой демон потягивал виски - дымный эликсир, который давал ему силу.

В детстве я редко видел это место в полном расцвете сил, и хотя оно утратило большую часть своего блеска, здесь все еще происходило. То, что когда-то было блестящим ночным клубом, где фанк подавался хорошо одетой публике, превратилось в битком набитый хип-хопом дайв-бар. Труннис находился в диджейской кабине, управляя энергией, крутя пластинки и поглощая виски за виском до самого закрытия. Я наблюдал за тем, как он работает, пьет и флиртует, и чем больше он напивался, тем больше мои воспоминания совпадали с реальностью. Закрыв за собой дверь, я отвез нас всех в "Денни", чтобы позавтракать после работы, как в старые добрые времена. Прошло более пятнадцати лет, но ритуал остался прежним.

К тому времени Труннис был чертовски неряшлив, и он мог сказать, что мне от этого не по себе, что его раздражало. Пока мы ждали свою еду, он, не обращая на меня никакого внимания, высмеивал моих бабушку и дедушку и утверждал, что они виноваты в распаде его семьи. Спиртное всегда выводило его на чистую воду, и я уже столько раз слышал этот аргумент, что он не произвел на меня особого впечатления. Но когда он заговорил о моей маме, я не выдержал.

"Не ходи туда", - тихо сказала я. Но ему было все равно. Он лаял о том, как все ополчились на него и как мы все слабы и жалки. Его плевки летели. Вена на его виске пульсировала.

"Труннис, пожалуйста, остановись", - сказала Сью. В ее тоне было что-то такое, что я узнал - смесь страха и ужаса. Она не вставала и не говорила ему о своих чувствах. Она умоляла его. Это так напомнило мне мою мать, которая чувствовала себя бессильной, когда Траннис бушевал все сильнее и сильнее. Он был из тех, кто вызывал женщину в дом в 15:55, зная, что моя мама вернется домой в четыре часа. Он хотел, чтобы она застала их на месте преступления, чтобы показать ей, что у него есть вся власть и он может делать все, что захочет, в любое время дня и ночи. По той же причине он избивал меня на ее глазах и делал то же самое с ней на моих глазах.

В тот же день, когда мы уехали, Сью переехала к нему, но он часто говорил ей и всем, кто слушал, какая моя мама красивая и умная, как будто это она сбежала. Ему нужно было, чтобы Сью почувствовала, что она недостаточно хороша для него и никогда не будет такой.

Впервые в жизни я посочувствовал Сью и понял, что специальностью Транниса было использование неуважения в качестве оружия. Он использовал эту тактику, чтобы заставить женщин и детей подчиниться. Он знал, что стоит ему мысленно придушить ублюдка, как он потеряет всю свою борьбу и самоуважение, а значит, им будет легче манипулировать и доминировать над ним. Вот чего он добивался. Не любовь. Он жаждал доминирования и подчинения. Это было для него как кислород. Он добывал души с помощью насилия и ярости. Он хотел, чтобы близкие ему люди чувствовали себя израненными и опустошенными. Спустя десятилетия моя мать все еще борется с самоуважением, принятием решений и уверенностью в себе.

Лицо Трунниса было красным от алкоголя. Его челюсть сжималась от напряжения, когда он продолжал нести всякую чушь. Не было никаких сомнений, что он был тем самым хулиганом и обидчиком, которого я помнил, но не потому, что он ненавидел мою маму или Сью, или моего брата, или меня, а потому, что он был больным, поганым стариком, который не верил, что он чего-то стоит, и не мог и не хотел помочь себе.

Спустя годы я узнал, что в детстве он подвергался насилию. Отец заставлял его стоять перед раскаленной угольной печью в темной комнате, и после мучительного ожидания отец появлялся с ремнем и бил его, сначала пряжкой. Если он отодвигался от ремня, то получал ожоги, поэтому ему приходилось смиряться с отцовскими ударами и стараться не двигаться. Он так и не справился с травмой, воспоминания переросли в демонов, и не успел он даже осознать, что это произошло, как жертва превратилась в обидчика.

Когда он напивался и вечеринка затихала, он успокаивал себя тем, что приставал к людям слабее его. Он избивал их. Он сбивал их с ног. Иногда он угрожал им убийством. Но как только эпизод насилия заканчивался, он вычеркивал его из истории. Избиений, которые мы принимали, никогда не было. Ему нравилось думать о себе как о большом человеке, но он никогда не брал на себя ответственность за то, что сделал не так, как надо, а это совсем не делало его мужчиной. Наверное, я был с ним в той будке "Денни", потому что часть меня надеялась, что Труннис извинится, но он не считал, что ему есть за что извиняться. Он откровенно бредил, и его заблуждения деморализовали всех нас. К тому же они были заразны.

Годами он заставлял меня истекать кровью и сомневаться в себе. Он передавал мне своих демонов через удары кожаного ремня и раскрытую ладонь, и я, как и он, рос, веря в иллюзии. Я не стал злобным социопатом, но, как и он, никогда не брал на себя ответственность за свои недостатки и неудачи.

Сидя здесь и слушая его бредни, я чувствовал, как горячо течет моя кровь. На лбу выступили бисеринки пота, и все, о чем я мог думать, - это о расплате. Настала его очередь страдать от моих рук. Я хотел, чтобы он истекал кровью от моей боли. Я хотел избить этого ублюдка прямо там, в "Денни". Я был на волосок от того, чтобы позволить своему отцу превратить меня в жестокого маньяка, каким он мне запомнился!

Он узнал огонь в моих глазах, потому что он как будто смотрел в зеркало, и это напугало его до смерти. Погода в нашей будке изменилась. Он перестал разглагольствовать на середине предложения. Его глаза стали стеклянными и широкими, а в люминесцентном свете закусочной он выглядел кротким и маленьким. Я кивнул, узнав в этот