Фредерик Бастиа - Что видно и чего не видно

Другое и очень серьезное возражение против публичных расходов связано с тем, что последние лишь перемещают труд, но не увеличивают его. Переместить работу – значит переместить работников, нарушить естественные законы, распределяющие население по территории. Когда 50 миллионов остаются в карманах налогоплательщиков, а налогоплательщики обитают везде, то они поддерживают и обеспечивают труд в сорока тысячах коммун Франции; они удерживают каждого работника на его родной земле; они оказывают благотворное воздействие на всех действительных и возможных работников и на все отрасли производства, которые существуют и даже которые можно себе только вообразить. Когда же государство, изымая у граждан эти 50 миллионов, сосредоточивает и тратит их в каком-то одном месте, оно притягивает к этому месту соответственное количество перемещенного труда. И тогда то же соответственное число работников покидает родные уголки, население становится текучим, деклассированным и, осмелюсь сказать, опасным, когда исчерпываются средства существования. Но поначалу происходит следующее (и тут я возвращаюсь к основной теме моего очерка): лихорадочная деятельность, раздуваемая, так сказать, на малом пространстве, притягивает к себе взоры всех; это то, что видно. Люди аплодируют, восхищаются красотой и легкостью начатого дела и требуют его продолжения и расширения. А вот то, чего не видно, так это замедление или остановка по всей остальной Франции равного этому буму количества труда, притом, быть может, более ценного и полезного.

Не только в области публичных, государственных расходов то, что видно заслоняет собой то, чего не видно. Оставляя в тени добрую половину политической экономии, этот феномен ведет к ложной морали. Он побуждает народы и страны противопоставлять друг другу нравственные интересы и интересы материальные. Это обескураживает и печалит. Посудите сами.

Нет ни одного отца семейства, который не почел бы своим долгом привить детям навыки порядка, аккуратности, бережливости, экономности, умеренности в расходах.

Нет ни одной религии, которая не бичевала бы пышность и роскошество. Очень хорошо, но с другой-то стороны в народе бытуют вот такие премудрости:

«Скопидомство обескровливает народ».

«От роскоши богатеев перепадает и мелкому люду».

«Расточители разоряются, но они обогащают государство».

«На излишках богатого произрастает хлеб бедняка».

Вот вам вопиющее противоречие между нравственной идеей и идеей социальной. Сколько светлых – и известных – умов, отметив такой конфликт, пребывают в покое и безмятежности! Этого я никогда не мог и не могу понять, потому что, как мне представляется, нет ничего более печального и тягостного, чем видеть человечество, раздираемое двумя противоположными тенденциями. Да что и говорить! Ведь и та и другая крайности ведут его к деградации, вырождению. Слишком экономное человечество впадет в нищету, слишком расточительное потеряет остатки нравственности.

К счастью, вышеперечисленные псевдонародные, а по сути вульгарные премудрости преподносят в ложном свете бережливость и роскошество; в них учитываются только непосредственные, близкие следствия, которые видно, а не следствия отдаленные, которых не видно. Попробуем же выправить такое неполное видение вещей.

Мондор и его брат Арист, разделив между собой отцовское наследство, получили каждый пятьдесят тысяч франков ренты. Мондор занимается модной благотворительностью. Он слывет безудержным мотом и транжирой. Он обновляет свою мебель несколько раз в году, меняет свои экипажи каждый месяц. Рассказывают о его умении делать все это быстро и ловко. Короче говоря, перед ним бледнеют прожигатели жизни, которых можно встретить на страницах романов Бальзака и Александра Дюма.

Он окружен целым оркестром хвалы и восхищения. «Ой, расскажите, расскажите-ка нам о Мондоре! Да здравствует Мондор! Он благодетель рабочих, он Провидение народа. Ну и пусть, что, по правде говоря, он погрязает в оргиях и буквально забрызгивает грязью прохожих, несясь в своих каретах. Да, от этого несколько страдает его собственное достоинство, да и достоинство других людей. Но он ценен и полезен не сам по себе, ценны и полезны его богатство и удачливость. Он заставляет деньги крутиться. Двор его усадьбы всегда полон поставщиков, и они всегда покидают этот двор удовлетворенными и довольными. Не зря же говорится, что золотая монета кругла, чтобы она каталась!»

Арист избрал себе совсем другой образ жизни. Он не эгоист, но он индивидуалист, потому что рассудительно тратит деньги, довольствуется умеренными и разумными радостями, думает о будущем своих детей, а если определить все это одним и точным словом, он экономит.

Но послушайте, что говорят о нем все те же люди, люди вульгарного пошиба.

«К чему пригоден и кому нужен этот дурной богач, этот скряга? Конечно, есть что-то внушительное и трогательное в простоте его жизни. Он человечен, приветлив, великодушен. Но он слишком расчетлив. Он не проедает всех своих доходов. В его доме нет беспрерывного блеска, гама, суетни. Однако какую признательность может получить он от обойщиков, мебельщиков, каретников, торговцев лошадьми, бакалейщиков и кондитеров?»

Такие суждения, далекие от нравственных начал, основаны на сравнении с тем, что бросается в глаза, – с огромными расходами расточителя. Но не бросается в глаза другое: расходы экономного человека не менее, а то и более значительны.

Божественным изобретателем социального порядка все устроено превосходно. Политическая экономия и мораль не сталкиваются, а согласуются друг с другом, и мудрость Ариста не только более достойна, но и более выгодна, нежели безумие Мондора.

Когда я говорю о большей выгодности, я имею в виду не выгоду для Ариста или даже для общества вообще, а выгоду для сегодняшних, ныне действующих рабочих и для повседневной деятельности нынешней промышленности.

Чтобы доказать это, достаточно обратить умственный, духовный взор на последствия человеческих действий, скрытые от живого глаза.

Мотовство и расточительность Мондора бросаются в глаза: его дрожки, брички, ландо, фаэтоны, его расписные потолки, богатые ковры, сияние и роскошество всего его дома. Каждый знает, что его чистокровные жеребцы участвуют в бегах и побеждают. Обеды, устраиваемые им в парижском доме, собирают толпу зевак на бульваре, и люди говорят друг другу: отважный малый! Ничего не оставляет от доходов и, вероятно, истощает свой основной капитал. Это то, что видно.