Сергей ГОРОДНИКОВ - ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА

Парадокс первый. Французская буржуазная революция за два десятилетия после своего начала в 1789 году, при военно-политическом режиме Наполеона подавив всевластие коммерческих интересов ради промышленного подъема, произвела более решительные, более глубинные преобразования во всех сферах жизнедеятельности французского буржуазного государства и общества, чем буржуазная Англия достигла за полтора столетия.

А второй, — что насквозь феодальная, абсолютистски-бюрократическая Россия, ведомая железной волей самодержавия по пути осуществления стратегической программы Петра Великого, в правление Екатерины II по промышленному производству обошла давным-давно, уже в поколениях пропитанную духом коммерческого интереса буржуазную Англию и вышла на первое место в мире по выплавке металлов и изготовлению из них оружия! Именно этим было предопределено европейское, более того, мировое могущество Российской империи, о котором вельможа и дипломат екатерининского Золотого века заметил: “Без нашего позволения тогда во всей Европе ни одна пушка не смела выстрелить”.

Почему же буржуазные отношения сами по себе не породили бурного развития английской промышленности? При том, что коммерческий капитал жирел, становился огромным. Одна из причин в самом характере промышленного производства, который требует образования, знаний у тех, кто с ним связан, предварительной общей культуры народа. Но это вторично. Главное в том, что промышленный капитал не в состоянии давать дивиденд, сравнимый с торгово-спекулятивным или финансово-ростовщическим! Коммерческий капитал, проникнув во власть и пропитав её своим интересом, вовсе не заинтересован в промышленном развитии страны. Он вообще является космополитичным по своей природе. Ему все равно, чем торговать, где брать товар, куда его везти, лишь бы был наибольший навар; ему все равно, где иметь торговый дом, банк, приложение капитала, лишь бы государство проводило угодную ему и наиболее выгодную политику. Наиболее выгодна же ему ситуация, когда спрос есть, а товара в недостатке: тогда можно взвинчивать цены и получать спекулятивно высокую прибыль. Он равнодушен к долгосрочным планированию и кредитованию, его излюбленная мечта: краткосрочные наваристые операции. В своей основе коммерческий капитал чрезвычайно циничен в отношениях с любым народом и всяким государством.

Итак, промышленный капитал в Англии развивался слабо, был пасынком в буржуазно-капиталистическом и правовом, государственном сознании Англии. Риски, связанные с промышленным капиталом были значительно выше, страховка требовалась более высокой, нежели в торгово-спекулятивной деятельности. Банки шли на сотрудничество с ним неохотно, трудно, вяло. Его оживление имело место лишь в тех отраслях, которые обслуживали торгово-спекулятивную, коммерческую деятельность: в кораблестроении, в определенном смысле при производстве оружия, предметов роскоши для узкого круга чрезвычайно богатой элиты и около элитного окружения. Промышленность могла становиться на ноги только за счет сверх эксплуатации рабочих, за счет мизерной оплаты их труда. Но этим же и подрывала способности к быстрому своему развитию, ибо по своей сути зависела от их производительности труда, от культуры производства, во многом обусловленных образом их существования и их социальной моралью, и от широкого спроса на внутреннем рынке, определяемого высокой покупательской способностью, в том числе, и этих самых рабочих.

Господство коммерческого капитала, диктат коммерческого интереса олицетворялись почти столетним нахождением у власти партии обуржуазившейся аристократии и крупных финансовых воротил. Их власть принудила Англию к слоновьему топтанию вокруг не решаемых экономических и социально-политических проблем. Социальная структура была извращена настолько, что правящий класс был панически напуган Великой буржуазно-демократической революцией во Франции, едва ли не больше даже, чем отсталые феодальные монархии Европы! Ибо поляризация уровней жизни в стране оказалась взрывоопасной. На верху выделялась своей нарицательной во всей Европе роскошью горстка элиты; сравнительно удовлетворительная была жизнь у двух-трех процентов тех, кто обслуживал деятельность коммерческого капитала на чиновничьей, государственной или военной службе; а уделом остального населения была нищета.

Потому что сам по себе коммерческий капитал не создает ничего! Ни домов, ни дорог вглубь страны, ни прочую инфраструктуру развития хозяйственной деятельности горожан и селян; ему не нужны учителя для школ, нисколько не заботит его отсутствие больниц, врачей для остальных слоев, кроме элиты; не нужны ему ни наука, ни культура, ни знания, ни технический прогресс; в конечном счете, его мало волнует уровень жизни подавляющего большинства народа. По этим причинам, набрав силу, подминая власть, он начинает душить и буржуазную демократию как таковую. Он становится разрушительным и антинародным. Это неизбежно ведет его к политическому консерватизму, в лагерь сторонников удушения реальной представительной демократии, реальной свободы политического выбора через установление конституционной диктатуры исполнительной власти. Он предает дело глубинных общественных преобразований, политических преобразований, необходимых для формирования собственно буржуазного общества, как общества национального, — ибо окончательной задачей буржуазной революции в общественно-политическом плане неизбежно является становление конкретной капиталистической нации.

Всевластие коммерческого капитала, диктат коммерческого интереса останавливает развитие буржуазной революции на полпути, что обрекает страну на рыхлость и без того слабой государственной власти, на ее аморфность, политическую близорукость. Вследствие чего коммерческий интерес как таковой с фанатической настойчивостью устремляется искать структуры и формы дальнейшего укрепления административных форм власти, вне политических средств собственной диктатуры, — не в последнюю очередь и потому, что выгодной лишь ему политикой побуждает своего заклятого противника, буржуазный промышленный интерес чаще и чаще задумываться о своей диктатуре, размывая в нем остатки либерализма и примиренческого идеализма. Радикальное крыло промышленного интереса постепенно захватывает идеологический контроль над всем промышленным классом и никакие компромиссы его с режимом диктата коммерческого политического интереса становятся невозможны и даже немыслимы.

Слабый капиталами класс промышленников неотвратимо смещается к радикализму и приходит к выводу, что для выхода из нестабильного, на краю банкротства существования ему ничего не остается, как схватиться не на жизнь, а на смерть с торгово-спекулятивным диктатом, с коммерческим капиталом в борьбе за власть, чтобы, используя мощь государственной машины, порожденной для защиты коммерческого правящего класса от собственного народа, установить режим приоритета промышленного интереса во всей государственной политике.