Сергей ГОРООДНИКОВ - К СИБИРИ НА ВЫ

II.

Стремительный рост страны вширь, на Восток не только не укрепил её могущество, но наоборот, страшно ослабил, едва не погубил. От гибели Московскую Русь спасли два принципиально новых политических основания государственной власти, которые были выработаны и признаны в результате тяжелейших и кровавых проб и ошибок. Они стали следствием, если так позволительно выразиться, жестокого естественного отбора форм управления в условиях беззакония и безвластия. Во–первых, новые поколения русских людей совершили революционный прорыв в совершенно новое качество общественной организации отношений государственной власти и подданных, отношений сословно–представительных, то есть отношений между сословиями великорусского народа, — они возникли тогда только, когда стало появляться, рождаться в горниле Великой Смуты великорусское народное самосознание! А во–вторых, вероятнее всего неосознанно, вследствие перебора разных подходов к решению проблемы восстановления роли законов, которую не удавалось решить без превращения Каменного Пояса в некий символ границы, без того, чтобы на Каменный, Земной Пояс исподволь распространился православный дуализм. Постепенно начало формироваться как бы духовное разделение огромной страны на две части. В одной из них, европейской, где был центр государственного управления, обитала духовность добра, духовная благодать; а в другой — азиатской, было средоточие зла, горя, страдания. И разделить эти части призван был протянувшийся с крайнего севера на юг каменнопоясный хребет.

Подчеркнём ещё раз. Исконно русское прозвание этого горного хребта было Земной, Каменный Пояс, прозвание широко распространённое, поэтически образное, притягательное. Конечно, оно не могло выполнять вышеуказанную задачу создания мистической границы между европейской Русью и Сибирью. Поэтому оно сверху, государственной властью стало устойчиво вытесняться и заменяться словом Урал, в котором будто слышалось урчание сторожевого пса, — словом непонятным, перевод которого так и не был найден, а потому особенно пригодным для мистификации, — словом татарской языковой обработки, а потому уже вызывающим у русских людей подсознательную, укоренённую за века ига настороженность. Это слово будто предупреждало, что за горным хребтом таится смутная опасность. Если вначале целые области за Каменным Поясом осваивались добровольно и довольно большим притоком переселенцев из ряда русских городов, то с восстановлением после Великой Смуты новой, великорусской государственности в народном сознании под воздействием православного дуализма стали укореняться представления о Сибири, как о заселяемой, главным образом, преступниками, справедливо наказанными царскими законами. А сутью наказаний преступников было изгнание из земель добра, из земель Святой Руси в земли России же, но туда, где царило зло, где не было святости. Вряд ли архангельские земли были климатически в лучшем положении, чем большинство земель южной Сибири, — пожалуй, даже наоборот. Но они были землями европейскими, доуральскими, а потому Соловки и сам Архангельск являлись составной частью Святой Руси, отнюдь не представлялись в народном сознании местами всяческих лишений, горя, болезней и страданий, как сибирские поселения. И ссылка осуждённых на крайний Север в европейской части России виделась народному сознанию неизмеримо меньшим наказанием, чем ссылка в Сибирь. Не случайно, именно после Великой Смуты слово Урал стало проникать в государственное церковное и чиновное делопроизводство, чтобы в конечном итоге закрепиться в нём, вытеснить русское наименование.

За время с восемнадцатого столетия Урал постепенно обрёл самостоятельный смысл, стал представляться не просто горным хребтом, обозначающим восточный край Европы, или точнее сказать, европейского континента. В нашем и европейском культурном мировосприятии он стал восприниматься неким преддверием самого страшного места на планете, в котором теряется индивидуальная воля и всё подчиняется неограниченному государственному насилию над судьбами миллионов людей, куда попадают не столько по доброй воле, сколько в кандалах и под конвоем. Такой пограничный образ Урала способствовал ускоренному наращиванию власти закона в европейской части страны, что предопределило её быстрое экономическое и культурное развитие в эпоху за Петровскими Преобразованиями, значительно более быстрое, чем развитие Зауралья и Сибири.

III.

Транссиб, то есть железнодорожный путь, проложенный через всю страну в самом конце ХIХ века, произвёл колоссальное потрясение всего предшествовавшего опыта государственного строительства России. Он вызвал бурное становление единого рынка страны, неимоверно расширил этот рынок и привёл его в погранич­ное соприкосновение с рынками Китая, Японии, других стран тихоокеанского бассейна. Таким образом, наконец‑то у империи появились средства преобразовать восточные туземные территории в экономически, культурно и политически развивающиеся земли с собственными границами, с собственными базами для ведения государственной политики, в том числе в Тихом океане. Особенно убедительно это показала русско–японская война 1905 года. Со времён Ивана Грозного Россия не вела пограничных войн с восточными государствами, не имела восточной межгосударственной политики, и русско–японская война до основания потрясла русское мировосприятие, после Петра Великого отчётливо западное, проевропейское.

За какие‑то десять лет освоения Транссиба духовно–политическая роль Урала в жизни страны изменилась до неузнаваемости. Неудачи русско–японской войны высветили это с предельной ясностью. События, которые последовали за поражением русской армии в Манчжурии: моральное разложение мировоззренчески не готовых к серьёзным восточным войнам войск, захват солдатами железнодорожных эшелонов, волна хаоса, пьянства, бессмысленной массовой гибели, которая покатилась по Транссибу, неудержимо устремилась к европейской России, и была остановлена только у Волги, но всё же отразилась восстанием в Москве, — эти события поразили и напугали прозападную интеллигенцию и государственную власть царского самодержавия. Они показали, сколь кровной стала зависимость одних регионов России от других и от появления восточных границ с другими государствами. Надо было срочно менять всю политику в отношении Урала и особенно Зауралья, так как невозможно стало усиливать власть закона в европейской части страны, не подтянув самыми решительными мерами власти закона в Сибири и на дальневосточном Приморье. Ибо под воздействием развития единых рыночных отношений экономическая и политическая отсталость Зауралья начинала засасывать, опускать до своего уровня остальную Россию, стаскивать её к культурному и политическому одичанию, несущему угрозу второй Великой Смуты.