Олег Рашидов - Сколково: принуждение к чуду

Но и их уже не получалось качественно тиражировать. Не взлетали баллистические ракеты, ломались плохо собранные двигатели, пропадали спутники, в январе 2011 г. на Землю рухнули обломки станции «Фобос-грунт», на работу над которой было потрачено много лет и много бюджетных денег. Министерство обороны России отказывалось закупать танки, созданные на российских заводах, потому что модифицированные старые боевые машины предлагались по цене принципиально новых образцов вооружений.

Любые попытки поколебать эту систему, хоть как-то развернуть ее в сторону реальности вызывали ожесточенное сопротивление. Наука, космос, оборонка — святые для страны символы, символы ее национального суверенитета, и люди, которые сидели на этих финансовых потоках, умело разыгрывали карту русской самодостаточности, которая все больше приобретала облик провинциальной местечковости, когда фразами о том, что «мы все можем придумать сами, сами сделать и сами употребить на зависть империалистам и в пику поганой глобализации», прикрывают собственную неэффективность и царящие деградацию и развал.

Мне была симпатична тема противостояния, придававшая истории со Сколково некий налет конспирологии и романтизма. Люди, которые строят Город, подобно джедаям, спасающим Вселенную, разгоняют пелену и срывают маски. Есть Фурсенко, который хочет реформировать науку, и есть академики, которые не хотят меняться. Есть правильные ученые, которые делают правильную науку, а есть неправильные, которые делают науку, которая никому не нужна. Есть плохие парни, которые, как принято считать, «пилят» государственный бюджет, выделенный на модернизацию, но вот пришли новые парни, которые «пилить» бюджет не будут. Но такая картина была бы слишком простой.

Я бывал в Пущино и Дубне. Там и правда, извините за выражение, полная ж. В Троицке, в академическом Физическом институте имени П. Н. Лебедева, я ходил по коридорам лаборатории, где нобелевский лауреат Павел Черенков работал над феноменом свечения гамма-лучей в жидкости. Пусто в коридорах, где когда-то, как говорят, было не протолкнуться среди молодых и талантливых. А теперь здесь даже неправильную науку делать некому.

Но ведь это случилась не само по себе. Это результат многолетней некомпетентности и равнодушия чиновников, которые строили вычурные особняки и устраивали своих детей топ-менеджерами. И теперь эти же парни, у которых ничего толком не получалось, которые не смогли реформировать науку и ничего для этой науки сделать, загубившие идеи технопарков, особых экономических зон, много чего еще загубившие и замылившие, надумали надуть новый пузырь.

И было мало надежды на то, что «Васи из Дубны» и «Мараты из Казани» поверят, что на этот-то раз все будет действительно по-серьезному, и придут в Город со своими идеями. И не верилось, что их в Сколково примут с распростертыми объятиями, научат писать презентации и бизнес-планы, свозят в Америку и познакомят с инвесторами. Это звучало нелепо, чудовищно нелепо на фоне предыстории проекта, первых его хаотичных дней, аппаратных интриг, всех этих «путиных-перепутиных», «сурковых-пересурковых», «шуваловых-перешуваловых». Этих натяжек, нелепого пиара, показушных гонок в стиле потемкинских деревень, «перекрашивания» пожилых изобретателей в молодых инноваторов.

Но если бы все же срослось, то это потянуло бы уже на настоящее чудо.

«БРОСАЙ ВСЕ, — сказал однажды Андрей Винник своему другу Петру Федичеву. Давай, наконец, сделаем что-нибудь великое».

Дело было в австрийском Инсбруке. Друзья еще со школы, они оба в свое время закончили легендарный МФТИ, но потом их пути разошлись. Андрей Винник, который окончил факультет управления, ушел в бизнес, работал в структурах, связанных с «Норильским никелем», научился зарабатывать деньги и даже сколотил небольшой капитал. Физик-теоретик Петр Федичев, согласно сложившейся физтеховской практике, писал дипломную работу в научно-исследовательском институте, а именно в Институте ядерной физики им. Курчатова, где его взял под свое крыло известный российский ученый Георгий Шляпников. Профессор, доктор физико-математических наук, замечательный человек и наставник, он «вправил» студенту мозги и в житейском, и в научном планах, научил, что называется, «решать задачки» и позвал в аспирантуру Института Ван-дер-Ваальса-Зеемана в Амстердаме, где исправно выплачивал ему из собственных денег прибавку к крохотной стипендии.

Направление, которым занимался Петр Федичев, называлось «Физика конденсированных состояний», а если подробнее — «Кинетика сложно коррелированных систем». На таких модельных системах физики изучают различные сложные взаимодействия. Одной из таких сложно коррелированных систем является обыкновенная вода. Изучение свойств воды завораживало молодого ученого. Причуды поведения воды казались Федичеву напрямую связанными с ее определенными свойствами, которые природа научилась использовать для скринирования сильных электростатических взаимодействий в белковых комплексах. У Федичева было стойкое ощущение, что он в состоянии сделать «правильную» физику воды для биотехнологии.

Он успел поработать в Амстердаме, Париже, наездами в Бостоне и к тридцати годам получил профессорскую позицию в Инсбруке, что для молодого ученого было очень и очень неплохо. Трудился он в известной лаборатории австрийской звезды теоретической физики Петера Цоллера, ученого, который в 2010 г. был включен в шорт-лист Комитета по Нобелевским премиям.

И вот Андрей Винник приехал к Петру Федичеву в Инсбрук. Друзья катались на лыжах, и где-то там, совсем наверху, где пик горы Хафелекар попирает облака, Андрей Винник предложил Федичеву оставить академическую карьеру.

У него, Винника, было твердое желание вернуться в науку и заработать в ней деньги. Ради того, чтобы сделать что-нибудь великое, Винник был готов оставить карьеру трейдера и рискнуть своим капиталом.

С точки зрения здравого научного смысла Петру Федичеву вообще не нужно было в этот момент предпринимать никаких резких движений. У него был один из самых высоких среди молодых ученых в мире индексов цитируемости научных публикаций. Были все возможности для занятий наукой. В Инсбруке все радовало глаз и ничего не мешало занятиям. Если двигаться стабильно и поступательно, постоянная профессорская ставка была отнюдь не за высокими австрийскими горами. А там, чем черт не шутит, и до шорт-листа Нобелевского комитета недалеко.

Впрочем, кинетика сложно коррелированных систем убеждает как раз-таки в обратном и советует остерегаться зон постоянной стабильности. «Все самые эффективные биологические системы существуют на грани развала», — говорит нам фундаментальная физика. В заданном человеку диапазоне параметров мы стоим прямо у границы тьмы, так близко, что чувствуем ее дыхание. Для того чтобы начались необратимые изменения, куриное яйцо достаточно нагреть на десять градусов. Для того чтобы убить человека, случайной инфекции достаточно разогреть его тело с 36° до 42°. Это может выглядеть усмешкой Создателя, но от небытия нас отделяют какие-то жалкие шесть градусов. Отчего, спрашивается, жизни не держаться от смерти на более безопасном расстоянии, хотя бы в 100°, ведь так надежнее? Да потому, что в ситуации, когда внешние условия изменчивы, быть просто стабильным — крайне непредусмотрительная позиция. Чем дальше от точки необратимых изменений, тем меньше шансов поспеть за «уходящим поездом». Живая природа учит нас парадоксальному: чтобы успешно существовать, нужно существовать на грани. Только так ты достаточно изменчив, только так сможешь быстро перейти из одного состояния в другое и выжить.