Мой адрес Советский Союз.. - Белоновская Людмила

Но бабушка не успокоилась, и к зиме записала меня на фигурное катание. Мне купили фигурные коньки, какую-то красивую спортивную одежку. Дома по паркету я училась стоять и ходить на коньках.

Наступил первый день занятий. Оказалось, что корова на льду – это про меня. Но потом я увидела на катке еще одну длинную нескладную, чем-то знакомую фигуру, которая все время падала. И, конечно, это был мой лопоухий партнер по танцам. Очевидно, что у его родителей были те же проблемы, что и у моих. Понятно, мои занятия фигурным катанием на этом закончились, и больше я в Дом ученых никогда не показывалась.

––

На летние каникулы мы всей семьей – дедушка, бабушка, мама и я – ездили на полтора – два месяца в какой-нибудь академический дом отдыха. Чаще всего ездили в Прибалтику, в Майори.

Условия, конечно, были шикарные – прекрасные песчаные пляжи Рижского залива, курортные домики в окружении ухоженных цветущих парков. Особенно мне запомнились огромные шапки разноцветных гортензий. По чистым дорожкам прогуливаются нарядные отдыхающие, вежливо раскланивающиеся друг с другом – прямо как в дореволюционных фильмах.

Ездили мы на экскурсию в Ригу. Такое впечатление, что войны здесь не было, во всяком случае я не помню каких-нибудь развалин, хотя возможно их так быстро залечили. Город имел ярко выраженный западный облик. От старинных замков и крепостей веяло каким-то средневековым ужасом. Экскурсовод нам рассказал, что для того, чтобы стены этих замков и соборов долго держались, в них было принято замуровывать живых девушек,. Даже крохотные окошечки показывали, через которое их какое-то время кормили, а потом – забывали. Действительно, эти замки стоят. Жуть какая-то.

Бабушка заботилась и о моем культурном развитии. Мало того, что она мне все время подсовывала определенные книги, но еще на каждый учебный год мне покупался детский абонемент в Мариинку, так что я весь репертуар как балетный, так и оперный, знала наизусть. Ходила я на спектакли с большим удовольствием, и не только потому, что мне там всегда покупали какие-нибудь вкусности в буфете. Мне действительно было интересно. Особенно мне нравились балеты. Неизгладимое впечатление произвела постановка «Спартака» с Баланчивадзе.

Позже появился абонемент в Михайловский театр. Здесь мне балеты совершенно не нравились вероятно потому, что в их постановке чувствовался отход от классики. Зато очень интересно ставились оперы, которых не было в репертуаре Мариинки. К симфонической музыке я была довольно равнодушна, поэтому мне покупался абонемент только в малый зал филармонии.

Наибольшее количество театральных спектаклей обычно было приурочено к зимним каникулам. В зимние же каникулы обычно стояли морозы за 30^о, и было очень обидно, так как при температуре ниже 27^о занятия в школе и так отменялись. На улице не очень-то погуляешь, поэтому основное время я проводила дома за книжками и пластинками. У меня был патефон, со временем заменившийся на электропроигрыватель, и большая, все время пополняющаяся коллекция пластинок.

В 1950 году мы на лето поехали в Комарово. Там на улице Танкистов (это на границе с Зеленогорском) нам был предоставлен большой двухэтажный дом с огромным лесо-парковым участком. В нем мог бы спокойно находиться пионерский лагерь – там были и спортивные площадки (в частности, площадка для игры в крокет), и тенистые дорожки. Был настоящий лес, был гамак, были грядки с клубникой, которыми мы могли пользоваться. Был также маленький домик для сторожа, который тот, в свою очередь, сдавал дачникам. В том году дачниками были родители Вали Беловой.

Нас с ней сблизило то, что нам обеим очень нравился Лермонтов, да и вообще стихи. Мы в лицах читали Демона (Демоном, конечно, была я, а она – Тамара). С тех пор и по сей день между нами, такими разными, существует определенная душевная связь. Я могу смело сказать, что она мне родная, несмотря на то, что ее неординарность нередко раздражает и с ней я конечно не делюсь самым сокровенным (а есть ли оно?),. Но и она мне, и я ей свои стихи читаем. Долгие годы она оставалась моим основным театральным спутником.

Смерть дедушки.

Пребывание в Комарово закончилось очень быстро – у дедушки произошел инфаркт, его увезли в больницу в ГИДУВе, где он вскоре и умер. Мне было очень жаль дедушку, ведь он всегда заступался за меня, очень любил, делал всякие маленькие подарочки и втихаря баловал конфетами, против чего всегда восставала бабушка, так как у меня была золотуха.

Бабушка была очень грустная, так что я, вообще то еще та эгоистка, понимала, что мне надо быть с ней рядом. Между прочим, они всегда называли друг друга Люлечка и Гришенька, я никогда не слышала, чтобы они ссорились, бабушка всегда провожала и встречала его с работы, завязывала ему галстук, следила, чтобы у него была свежая рубашка. А уж какой она была ему помощницей по работе… На его письменном столе раскладывала нужные бумаги, переводила с иностранных языков приходившие к дедушке различные письма и статьи (она знала как минимум три, а может и больше, языков), подбирала необходимую ему литературу, даже составляла расписание его встреч и лекций. В общем, была ему настоящим секретарем.

После смерти дедушки у нее осталось лишь два близких человека – сын Левушка, который отбывал наказание в далеком Норильлаге, и я, которая была рядом. Левушке она регулярно писала письма и отправляла посылки с продуктами и вещами. Она даже отправила ему туда очень красивый большой аккордеон – ведь Левушка очень скучал без музыки. Он был очень рад , и там даже участвовал в самодеятельных концертах.

Похороны произвели на меня неизгладимое впечатление. В те времена было возможным при похоронах выдающихся людей (а дедушка, вероятно, относился именно к таким) проводить по улице траурное шествие.

Провожающие с цветами под звуки оркестра, исполнявшего траурные мелодии, шли за гробом, который везли покрытые траурными попонами лошади, по Кирочной от ГИДУВа, где в зале Ученого совета происходила панихида, до Охтинского кладбища. Как хорошо, что в скором времени такие скорбные церемонии были отменены.

После смерти дедушки в нашей жизни произошли существенные перемены. Прежде всего, это коснулось квартиры. Для нас, троих, метраж квартиры был слишком большой. Нам предложили переехать в трехкомнатную квартиру в Сталинсктм доме на Московском проспекте, но бабушка отказалась. Ей казалось немыслимым уехать из квартиры, где прошла большая часть ее жизни и куда, она верила, скоро должен вернуться из лагерей ее сын. Она предпочла сделать в квартире перепланировку и отдать две комнаты (дедушкин кабинет и Левушкину комнату, где мы жили с мамой) стоявшему на очереди сотруднику ГИДУВа профессору Попову Н.А. и его супруге Галине Александровне.

Так наша квартира стала коммунальной, а сам выбор оказался крайне неудачным. Ну об этом потом. Но самым важным для меня стало то, что я поняла – бабушка смертна – и я за нее в ответе, то есть кончилась моя полная беззаботность. Я хоть немного повзрослела.

По-прежнему, материальная сторона жизни меня нисколько не касалась, но внутри поселился какой-то страх, я уже не могла так беззаботно бегать во дворе, совершать рискованные поступки, озорничать в школе, хотя все это все же, конечно, было.

Каникулы в Витово.

Изменились и мои летние каникулы, их я стала целиком проводить в деревне Витово (крайний юг Ленинградской области) вместе с тетей Дусей и ее семьей – с братом Геней и сестренкой Риммой.

Конечно, было раздолье. Тетя Дуся нас не притесняла. Жизнь была самая простая – спали на сене, питались сугубо экологически чистыми продуктами – так, на ужин на столе стояла кринка молока и каравай испеченного в печи душистого хлеба, на обед – окрошка с огородными овощами, печеная картошка со свежепросольными огурцами и ягоды со своих кустов.

Гуляли до ночи. У нас было свое излюбленное место – горка, где когда-то находился сад помещика Штырина, а от него сохранился лишь заросший осокой и ракитами пруд. Место было красивое, открывался прекрасный вид на деревню и на окружающие ее луга и леса.