Клод Хопкинс - Моя жизнь в рекламе

То же самое произошло с Чарльзом Меерсом, который рекламировал автомобили «Уинтон». Я предложил ему $25 000 в год, чтобы он занялся рекламой. Я сказал ему: «Вы один из немногих естественных людей в рекламе, кто апеллирует к природным инстинктам. Вы нам нужны. Мы постоянно находимся в поиске таких людей».

Таким образом я пытаюсь показать, насколько ординарной и плебейской является так называемая хорошая реклама. И насколько важна обычная человечность. Большинство новичков в рекламе полагаются на язык, на способность выражать идею. Другие используют трюки, которые привлекают внимание. Все они пытаются льстить себе, и это всегда вызывает ответное недовольство. Настоящие люди в рекламе, которых я знаю, очень скромные люди. Они пришли из скромной среды, и они знают простых людей.

Эти люди мудры, экономны, расчетливы, осмотрительны. Их не так легко ввести в заблуждение во всем, что касается обычных покупок. Образованный человек, который жил в другой среде, не сможет их понять!

Многие люди, возглавляющие крупные предприятия, поднялись из низов. Они знают всех своих сотрудников снизу доверху, знают всех людей, которыми руководят и на которых оказывают влияние. И все же нет такой области, где это было бы важнее, чем в рекламе. Таким образом, опыт простой жизни, о котором я здесь говорил, является главным требованием для тех, кто намерен сделать карьеру в рекламе, в бизнесе и в политике.

Вплоть до окончания средней школы моей мечтой была карьера священника. Я очень серьезно изучал Библию. Наиболее популярной игрой в нашем доме было повторение стихов из Библии. Мы подключались поочередно по кругу, до тех пор, пока оставался кто-то один. Им всегда оказывался я. Я помнил больше стихов, чем кто-либо из известных мне людей. Один раз к нам в гости зашел священник, но для меня и он был не соперник. Ибо я знал в несколько раз больше стихов, чем он. В семилетнем возрасте я писал проповеди и сам набирал их в типографии моего отца. Часто на встречах верующих перед молитвой я произносил краткую проповедь. Немудрено, что все представляли меня будущим проповедником на кафедре. В школе мне поручили произнести прощальную речь по случаю выпуска моего класса. Темой моего выпускного сочинения была амбиция, и я до сих пор помню, как я ее осуждал, как я ратовал за бедность и обычную службу.

Все следующее лето по воскресеньям я читал проповеди в деревенской школе, в которой учительствовал. От дома до школы было 12 миль, но я ходил туда пешком. Оказалось, что никто из членов школьного совета не умел ни читать, ни писать. Председатель совета и руководитель этой общины продвинулся благодаря бочонку виски, разместившемуся в углу его гостиной. Этот бочонок он нашел на берегу озера Мичиган, куда его выбросило волной с затонувшего судна. Человек настолько щедро делился его содержимым, что дом его стал центром общины.

Кроме бочонка в комнате находилась печь и три ящика из-под мыла. Сидя на одном из них, я пытался убедить хозяина, этого неграмотного человека, что имею достаточную квалификацию для того, чтобы преподавать. Мне это удалось, когда я прочитал ему шутку из альманаха, который был единственной книгой в его библиотеке. А то, что я могу его читать, явилось для него откровением. Это был еще один урок. Оказывается, в основном я имел дело с неграмотными людьми. Я общался с очень простыми людьми. И я их любил. Я любил и знал их мнения, суждения и реакции.

Далее встал вопрос моего жалованья. Совет планировал двухмесячную летнюю школу. Мы пошли к казначею, который сосчитал все ресурсы коммуны. Они составили $79,50, и всю эту сумму мне предложили за мои услуги.

Я нашел фермерский дом, в нем был новый орган и жили две девушки, которые хотели научиться на нем играть. Я предложил им уроки музыки, плюс один доллар в неделю за мой пансион. В то лето я откладывал по $35 в месяц. Даже когда я начал заниматься бизнесом, долго еще мне не удавалось откладывать так много.

В коммуне по будням я служил учителем, а по воскресеньям — священником. Живя там, я каждый день узнавал о людях что-то новое. И это было важнейшее изо всего, что я познал.

Лето окончилось, и я вернулся в Чикаго. Мама гостила у доктора Миллза в Брайтон Парке, и я присоединился к ней. Следующий день по прибытии было воскресенье. После обеда нас навестил священник. Он приболел, а назавтра ему предстояло отправиться в продолжительный отпуск. Он признался нам, что боится читать проповедь вечером. Мама предложила, чтобы я его заменил. Я ведь был будущий священник.

Для меня это был кризис. Я постепенно отдалялся от жестких представлений моей матери о религии. Я знал, что она не одобрит произошедшие во мне перемены. Она была фундаменталисткой, верила в дьявола, в адский огонь и во все эти чудеса. Для нее Библия была историей, прожитой теми, кто ее написал, и она все воспринимала буквально. Земля была создана за шесть дней. Ева была произведена на свет из ребра Адама.

Я уже отходил от столь ортодоксальных взглядов, но матери об этом сказать не решался. Это означало бы разрушение ее самых заветных иллюзий. Но за лето я подготовил проповедь, отражающую мое мнение о религии. В ней я признавал безобидные радости жизни, которых сам был лишен. Я также выступал в ней против адского огня, против проклятья младенцев, против навязанной мне дисциплины. В ней я даже ставил под сомнение историю Ионы и кита.

Я принял решение произнести эту проповедь в тот вечер и принять последствия, какими бы они ни были. Мне тогда было восемнадцать. С тех пор я ни разу не решался пойти на такой шаг. Я не хотел становиться священником, но чувствовал, что мои школьные годы закончились. Мне нужно было возвращаться в Чикаго и определяться с дальнейшей судьбой. И это для меня было испытанием.

Тот вечер за кафедрой навсегда отложился в моей памяти. Собралось 800 человек, средний возраст которых был вдвое больше моего. Но из них я не запомнил никого. Мать была единственным слушателем, к которому я обращался. Я знал, что священник, который сидел за мною, был другом матери. Его идеи были такими же ортодоксальными. Поэтому я почувствовал себя в высшей степени радикалом. С тех пор мне еще ни разу не удавалось встретить такое единодушное несогласие. Ту проповедь я считаю наиболее смелым поступком своей жизни.

Священник нервничал все больше и больше. Выражение лица матери являло собою загадку. Аудитория была в ужасе. Когда я закончил, священник дрожащим голосом произнес благословение. Прихожане выходили в мертвой тишине. Ни один не подошел поприветствовать меня. В тот момент я почувствовал себя отверженным стадом, которое я надеялся пасти.