Александр Аузан - Общественный договор - 2012

Теперь об отношениях с населением, конвенции с широкими группами. Опять кажется, что возвращение Путина – это подтверждение того, что было. Но в России произошло незамеченное многими изменение. Оно произошло во время кризиса. Было ли оно сознательным или бессознательным, трудно сказать, – но в России внезапно возникло социальное государство. До этого в России социальное государство было прописано седьмой статьей конституции. Коммунисты внесли этот пункт и должны были защищать все девяностые годы, но не очень защищали. Реальным в России было либеральное государство. А в 2008-2009 оно стало социальным, произошло наполнение большими средствами пенсионной системы и, отчасти, зарплат бюджетников. Поэтому теперь это не «лояльность в обмен на стабильность», потому что стабильность в целом не гарантируется, а социальные выплаты в обмен на поддержку. При этом экономика слаба, она не может обеспечить такой уровень социальных выплат, поэтому напряжения возникли уже очень серьезные. И один из конфликтов в тандеме касался ровно этого – увеличения социальных налогов на бизнес в условиях кризиса. Капиталы и так бегут – и тут повышение налогов! Как обеспечивать эту пенсионную подушку – непонятно. И это безотзывное обязательство, нельзя у людей забрать пенсию (можно, конечно, разогнать инфляцию, но тогда капиталы побегут еще быстрее). 

Поэтому тут конвенция серьезным образом поменялась. Но для того, чтобы этот договор с населением работал, нужно чтобы был подписан еще один договор, который у Гете хорошо описан. Должен быть договор с врагом рода человеческого про то, что он будет взрывать атомные станция в Японии, устраивать гражданскую войну в нефтеносной африканской стране и делать все для того, чтобы поддерживался выгодный для России конъюнктурный фон в условиях предстоящего плохого экономического десятилетия в развитых странах и в целом мире. Но Мефистофель должен держать не ниже 115 долларов за баррель. Вот если так-то, тогда эта устойчивая конструкция, а иначе я не понимаю, как она простоит 6, а тем более 12 лет. Не простоит.

Создан «дефицитный» договор с населением, от которого отказаться нельзя, но который надо поддерживать, и это будет генерировать напряжение. И поэтому я не предвижу того, что такая тихая заводь образовалась. Хотя, повторяю, признаки застойного режима в правлении Владимира Путина довольно устойчивые.

Я бы сказал главным признаком путинского режима является то, что каждый «ключевой» человек в этой системе власти находится не на своем месте. И это очень важно. Потому что когда умный человек сидит не на своем месте, он не будет делать резких движений, он будет все время советоваться. В целом это довольно надежно политически, а экономически означает, что страна никуда не побежит. Она будет медленно дрейфовать. 

Тем не менее, из-за внутренних напряжений (перераспределения собственности-власти и рисков с социальными обязательствами), возможность для изменений там есть. И поэтому Евгений Ясин предложил «длинный» план постепенной модернизации, когда в течении пяти-шести лет осуществляется точечная авторитарная модернизация, а потом она перерастает в децентрализацию: потому что иначе ресурсов не хватит, устойчивости страны не хватит для поступательного движения. Конечно, не внутренняя структура власти создает возможность дрейфа в сторону модернизации, а давление со стороны внешних обстоятельств и собственного населения. Будет это давление или нет? Участники дискуссии довольно дружно писали о том, что, во-первых, нужен ценностный поворот. Об этом писал Архангельский, об этом писал губернатор Чиркунов, Сергей Воробьев, Ермолай Солженицын. 

Сейчас многие повторяют стихи Владимира Корнилова (поэта, который умер в две тысячи восьмом году) – помните, он еще в познесоветское время писал стихи и потом наш такой исторический путь, – у него есть стихотворение, которое заканчивается словами: «Меняли шило на мыло // И собственность на права, // А необходимо было // Себя поменять сперва».

Следующий «заход» на модернизацию должен быть социокультурным. Без ценностного сдвига не получается накопление социального капитала. Если происходит определенный ценностный сдвиг, то сможет работать схема, о которой Марат Гельман, галерист и общественный деятель, сказал, что журналисты, средства массовой информации в России не справились с ролью коммуникаторов – это ушедшие центры кристаллизации. Теперь коммуникаторы – независимые эксперты, которые не должны добиваться и не будут добиваться единства, а должны добиваться диалога:  «эсперанто» не нужен, люди должны говорить на своих языках, обсуждая то, что важно для каждой из групп. Однако без ценностного сдвига, как правильно заметил Максим Трудолюбов, сделки вроде «собственность на права» будут происходить постоянно, – то есть население будет соглашаться на такие условия, которые обеспечивают выживание, но не дают серьезных шансов на развитие в стране.

Каденко Юлия:  Спасибо. Забыла поблагодарить любезно предоставивших нам помещение хозяев. Это помещение Киево-Могилянской академии,. И, как ни странно, нынешняя лекция проводится частично при поддержке Российского посольства.

Александр Аузан: Правда? (смех в зале)

Каденко Юлия: Сюрприз. По традиции, перед тем как мы передадим вопросы в зал,  я задам вопрос от нас, от портала и, как ни странно, вопрос, который незримо присутствует, кто-то прислал несколько вопросов, на один из них вы уже ответили полностью, а два я озвучу. На второй вы ответили частично.

Александр Аузан: А на какой я ответил, можно узнать?

Каденко Юлия:  Да. Как менялись структуры договора с 2008 года. Вот. А частично ответили на вопрос: каковы субъекты, какова структура субъектов в России, в Украине и второй вопрос, есть ли основания для оптимизма.

Александр Аузан: Значит, про структуру субъектов.  Я б хотел сказать, что, на мой взгляд, в России и в Украине субъекты по-разному устроены, мне так кажется. Здесь более равномерно распределены потенциалы переговорной силы. Именно поэтому здесь, с моей точки зрения, никакой устойчивый авторитарный режим невозможен. Это не означает, что здесь невозможен авторитарный режим. Это означает, что здесь авторитарный режим, если он будет установлен, будет таким, как бы сказать, мигающим. Один авторитарный лидер будет сменять другого. Причем следует это совершенно не из качеств авторитарного лидера, а из того, как распределен потенциал переговорной силы в украинских элитах. Здесь довольно много влиятельных групп, мне так кажется. Потому что в России та вассальная система, которая сформировалась с 2003, конечно, резко понизила влияние тех или иных групп, очень мощных в девяностые годы. И то, что олигархи в 2003 пошли на путинские условия «одним миллиардером меньше в обмен на ваше превращение в миллиардеров», фактически превратило их в миллиардеров, только они перестали быть серьезными властными фигурами, они утратили эти потенциалы переговорной силы, как выражается институциональная теория. Поэтому, во-первых, здесь по-другому устроены элиты, во-вторых, здесь по-другому устроено общество, об этом я уже говорил. Здесь другая структура культурного капитала, потому что мы довольно много знаем про кросскультурное сравнение и специфику российского поведения. Крайний и конфликтный индивидуализм, свойственный российскому поведению, не относится к Украине. Здесь, наверное , свои проблемы, но не эти. Здесь нет такой распыленности, атомизированности, когда каждый по-своему представляет мир и при этом не готов идти ни на какие компромиссы с соседом, коллегой и прочее. Бизнес по-другому устроен, конечно. Потому что здесь существенно больше реального сектора. В России бизнес выстроен за теми государственными компаниями, которые контролируют важные рентные источники.  На мой взгляд, та развилка, которую мы прошли во время кризиса вокруг дела ЮКОСа, она здесь все время маячит. Потому что возможность формирования авторитарного режима всегда связана с тем, что элитам делается некоторое предложение, от которого им трудно отказаться. Или не трудно отказаться. В этом смысле наш опыт 2003 и последующих лет, мне кажется, должен быть некоторым уроком для доминирующих групп в Украине.