Андре Шиффрин - Легко ли быть издателем. Как транснациональные концерны завладели книжным рынком и отучили нас читать

Мой отец родился в России в 1892 году. Вскоре после окончания Первой мировой войны он уехал во Францию, где начал карьеру издателя и переводчика. Располагая очень скудными средствами, он начал издавать французских классиков, а также с помощью своего нового друга Андре Жида перевел на французский ряд произведений русской классики. Эти переводы переиздаются до сих пор. Свое издательство он назвал «Эдитьон де ля Плеяд» («Editions de la Pléiade»). В 30-х годах он разработал концепцию ныне знаменитой библиотеки мировой классики «Плеяд» («Pléiade»). Нынешняя «Плеяд» представляет собой серию роскошных подарочных изданий, но изначально она задумывалась отцом для того, чтобы сделать литературные шедевры доступными по невысоким ценам.

Предприятие имело такой успех, что скудного капитала моего отца вскоре оказалось недостаточно. Отец вступил в переговоры с гораздо более мощной фирмой — издательством «Галлимар» («Gallimard») — и в 1936 году объединил с ним силы, сделавшись руководителем серии «Плеяд». Полагаю, он предполагал трудиться в «Галлимаре» до конца своих дней, но тут грянула война. Несмотря на возраст — отцу уже давно перевалило за сорок, — Жака Шиффрина призвали во французскую армию. Вскоре после оккупации Франции отец узнал, что у нового германского «посла» Отто Абетца уже заготовлен список тех, кого надлежит отлучить от французской культуры, — в основном евреев. Абетц работал во Франции еще до войны и отлично ориентировался в местной общественной и культурной жизни. Как-то он изрек, что ключевыми общественными институтами Франции являются банк, компартия и «Галлимар»[26]. Чтобы «Галлимар» стал полезен Абетцу, его следовало сделать «арийским», а единственным евреем среди видных сотрудников издательства был мой отец. 20 августа 1940 года Франция капитулировала, и вскоре отец получил из «Галлимара» письмо в две строчки — извещение об увольнении. Вина семейства Галлимар тут невелика — ведь оно действовало под прямым нажимом немецких оккупационных властей. Тем не менее Галлимары — что чисто по-человечески понятно — предпочли забыть о своем поступке, так что много лет роль моего отца в переходе серии «Плеяд» под крыло «Галлимара» и история его увольнения просто-напросто замалчивались. С тех пор «Плеяд» стала настоящим стержнем издательской деятельности «Галлимара». Даже после выхода французского варианта моей книги в прошлом году[27] «Галлимар» отказывается признаться в содеянном во время войны и, более того, вопреки всем фактам утверждает в заявлениях для прессы, будто мой отец покинул Францию в 1939 году. Достоверный рассказ о произошедших событиях можно найти в великолепной истории французского книгоиздания в годы немецкой оккупации, написанной Паскалем Фуше[28].

Отец сознавал, что для еврея, да к тому же выходца из другой страны, — тем более уже взятого на заметку оккупационными властями — остаться во Франции значит подписать себе смертный приговор. Демобилизовавшись из армии, он целый год промаялся, добывая визы, пропуска и билеты в безопасные места для себя, своей жены Симоны и своего шестилетнего сына — то есть меня. Так мы отправились по проторенной многими беженцами дороге из оккупированной Северной Франции в южную демилитаризованную зону. Несколько месяцев мы прожили в квартире в Сент-Тропезе, ранее служившей нам чем-то вроде дачи. Наконец, благодаря содействию настоящего героя — американца Вэриэна Фрая, приехавшего во Францию с поручением спасать интеллектуалов, чья жизнь была под угрозой, — мы обзавелись всеми необходимыми бумагами и весной 1941 года отправились из Марселя морем в Касабланку. Среди пассажиров нашего парохода преобладали беженцы из Германии. Мне накрепко врезались в память корзины на палубе, набитые паспортами со свастикой. Когда мы прибыли в Касабланку, лицемеры-вишисты заявили, что беженцы переполнят все гостиницы города, а потому их следует разместить в пустыне, где условия жизни были просто ужасны. Благодаря Андре Жиду, приютившему нас в своей квартире в Касабланке, мы избежали этих концлагерей в песках. После нескольких месяцев ожидания мы попали в Лиссабон и наконец в августе 1941 года добрались до Нью-Йорка. Там-то спустя несколько месяцев отец и возобновил свою издательскую деятельность, решившись выпускать в чужой стране книги на французском языке.

В 1942 году, одолжив немного денег у друзей, он начал выпускать книжную серию, которая впервые познакомила Америку с литературой французского Сопротивления. «Молчание моря» Веркора вышло в Нью-Йорке вскоре после того, как английские летчики разбросали тираж этой книги над Францией. Также были изданы — во французском стиле, то есть в бумажной обложке — «Армия теней» Жозефа Кесселя и сборник стихов Луи Арагона. Эти книги давали живущим в Новом Свете французам определенное представление о происходящем в Европе. Вскоре отец заключил контракты с рядом издателей-единомышленников из Латинской Америки. Среди тех, кто внимательно следил за изданиями нью-йоркских изгнанников, была и Виктория Окампо из буэнос-айресского «Эдисьонес дель сур» («Ediciones del Sur»). Со временем книги французских борцов Сопротивления были переизданы и в Аргентине.

Мальчиком я часто заходил к отцу в издательство. Хотя, как и многие дети, я интересовался и даже восхищался работой своего отца, мне никогда и в голову не приходило, что я пойду по его стопам. Я считал, что мои скромные способности не идут ни в какое сравнение с его разносторонней одаренностью — помимо всего прочего, он владел несколькими языками и был наделен талантом книжного дизайнера. Хотя дома у нас мне нравилось слушать его беседы с Ханной Арендт[29] и другими собратьями по изгнанию, а также немногочисленными американскими друзьями, их заботы казались очень далекими от моих интересов подростка. Я вовсе не был одним из тех издательских детей, которые считают, что будущий пост в отцовской фирме гарантирован им автоматически. Драматический опыт изгнания отучил меня загадывать на будущее, вложил в мое сознание мысль, что целый мир может быть утрачен в одночасье.

В том же году, вскоре после основания «Пантеон букс», мой отец объединил силы с Куртом Вольфом. К тому времени «Пантеон» уже начал печатать ряд книг на английском и немецком языках, отобранных строго по принципу высокой культурно-литературной значимости. Издательство размещалось в необыкновенном оазисе на нью-йоркской Вашингтон-скуэр, в одном из тех домов в георгианском стиле, которые когда-то окаймляли парк с юга. Благодаря горстке европейцев, старавшихся нащупать аспекты своей культуры, которые были бы интересны американскому читателю, это место прозвали «переулком гениев». Сейчас, выводя эти строки, я спохватился, что так никогда и не узнал, на каком языке отец и его друзья общались между собой — на французском или на немецком? Очевидно лишь, что не на английском.