Михаил Серегин - Божий одуванчик

Это было как наваждение.

Никогда еще ему не хотелось так решительно распахнуть створку окна и очутиться наедине с мерцающей случайными сигаретами редких прохожих и тусклыми фонарями переулков ночной тьмой.

И хотя на больших настенных часах было всего половина одиннадцатого, ему казалось, что уже глубокая ночь, что звезды как-то особенно заострились белыми, голубыми и желтыми кинжалами… Ему всегда было приятно смотреть в ночное небо, но вот сегодня все удовольствие померкло перед лицом какого-то вялого, тоскливо и безвылазно леденящего жилы нежелания жить.

Словно звучал заупокойный церковный орган и кто-то властно опускал занавес.

Он перевел взгляд направо, туда, где в нескольких десятках метров от его дома темнела громада Исаакиевского собора, и глубоко, судорожно вздохнул. Да, так надо.

Почему-то вспомнилось лицо преподавательницы, принимавшей сегодня у него зачет по оставшемуся на осень предмету… Сухое, строгое во время сдачи и спокойное, доброжелательно улыбающееся — после того, как он наконец сдал этот трудный зачет.

Сегодня она наотрез отказалась брать у него деньги за зачет, хотя три года подряд не гнушалась ими, проставляя в зачетной книжке свою подпись о сдаче.

Вероятно, он уже слишком обнаглел, и эта милая почтенная дама решила его проучить.

…Господи, почему же все так безвылазно и безболезненно? Ведь все должно кричать, лопаться и протестовать во всем его существе, которому кто-то сверху продиктовал: умри.

Антон перекинул ноги через подоконник и увидел, как два осколка щебенки, сорвавшись, летят вдоль крупнопанельной стены, раз или два чиркнув по ней, как чиркает по спокойной речной воде плоский камушек, брошенный беззаботным мальчишкой.

Тук. Тук.

И вдруг Антон понял и беспощадно осознал, что не может ничем отличаться от тех — сорвавшихся — маленьких щебеночных камней. Нет, он не сможет уйти от неизбежного.

Тьма звала.

В голове с ужасающей ясностью и так нелепо применительно к данному моменту прозвучала знакомая с детства пафосная мелодия: «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут…»

Он поднял свое тело на руках и, как в воду, бросил его в короткий провал ночи, на дне которого, обогретый холодным светом луны, пузырился уродливый, изъеденный выбоинами асфальт…

Летом 2000 года Илья Свиридов разорился.

Его фирма — крупное модельное агентство — вылетело в трубу.

Компаньон Ильи, Сергей Климов, оказался не самым надежным партнером, к тому же редкостным интриганом. Он затеял крупную игру против серьезных московских бизнесменов и незамедлительно был убит.

После его смерти Илья тянул агентство два месяца. Дела шли все хуже и хуже. Отток лучших моделей все усиливался, и вскоре Свиридов был вынужден признать, что прогорел окончательно.

Он продал свою шикарную московскую квартиру, свой только недавно купленный «Мерседес-500» и приобретенный еще раньше «Шевроле-Блейзер», но и это ему не помогло.

Впрочем, нет худа без добра: в последнее время удачи слишком утвердили Илью в своей уникальности, талантливости, удачливости и неотразимости, и начался подмеченный еще товарищем Сталиным процесс: головокружение от успехов. И это самое головокружение повлекло за собой злоупотребление жизненными удовольствиями. Известно какими: женщины, элитные ночные клубы.

Наркотики.

И, возможно, к лучшему, что Илья так быстро потерял кредитоспособность и соответственно возможность покупать дорогущий кокаин и даже «крэк», к которым он в последнее время стал питать недвусмысленную симпатию.

Его старшего брата Владимира не было в России — из-за определенных проблем с правоохранительными органами он вынужден был жить, как сейчас принято выражаться, в дальнем зарубежье, — и не мог повлиять на родственничка.

…Нелегко двадцатичетырехлетнему парню, достигшему в жизни определенных высот, потерять их. Нелегко понять, что после покупок шикарных иномарок и шикования в дорогущих клубах, после участия в тусовках бомонда и посыпания смешанной с сахаром кокаиновой «дурью» пьяных элитных проституток ты внезапно не можешь позволить себе не только этого, но и просто обеспечить для себя более-менее сносное существование.

И вот однажды, когда Илья сидел в своей двухкомнатной конурке на окраине столицы, — ничтожной жилплощади, доставшейся ему после размена и продажи двухуровневых апартаментов близко к центру, — и думал, где бы занять денег, прозвучал телефонный звонок.

Илья отбросил в угол недопитую бутылку дешевого пойла, которым он заливал дурное настроение, и потянулся к трубке стоящего на полу аппарата.

— Але… — пробурчал он.

— Добрый вечер. Можно к телефону Илью? — прозвучал мелодичный мужской голос. Услышав его, Илья так и подскочил на диване.

— Володька?!

— А, это ты, Илюха, — сказал Свиридов-старший. — Ну, здорово.

— Откуда звонишь, братуха? Из Парижа?

— Нет, мы с коллегой приехали из Берлина, — цитируя Остапа Бендера, ответил Владимир. — А точнее — я прибыл из Кологрива навестить покойную бабушку.

— Не понял.

— Из Питера я.

— Из Питера? От дяди Толи, что ли?

— Да.

— Что, репатриировали, бродяга? Опять сваливать за бугор не собираешься?

— Ну… можно сказать, что и так. Амнистия.

Только недавно узнал. Вот и решили с Афоней дернуть на историческую родину. Прямо из египетской тюрьмы сбежали.

— Из тюрьмы? За что это вас туда посадили?

— А мы в подлодку забрались со знакомыми матросами. Угнать собрались. Как говорил Жорж Милославский, это действительно новое слово в науке и технике: самолеты угоняли, корабли угоняли, даже трамвай однажды алкаш угнал, когда я еще пешком под стол ходил… Какой-то хлеборезкой вод иле пригрозил и сказал: гони до восемнадцатого барака на какой-то там Малой Замудонской. А туда и рельсов-то нету. В общем, около РОВД и тормознул водила. Сорвали угонщика под белы рученьки прямо с подножки и курц-галопом в гостиничный номер с решетками.

— А вот подлодки в самом деле не угоняли, — проговорил Илья. — Ну ты даешь, Володька! И как же вы из тюряги-то удрали?

— Вывели на прогулку, — уклончиво ответил Свиридов-старший. — Конечного маршрута не сказали. Ну, вот мы и прогулялись — прямо до Северной Пальмиры.

— До чего? — протянул Илья.

— Учиться тебе надо, деятель шоу-бизнеса, — назидательно изрек Владимир. — Харч у тебя есть какой-нибудь, братец?

— Нет, — отозвался Илья. — Я сейчас в основном потребляю алкогольно-питательные калории.

— Так я и думал, — сказал Владимир. — Значит, так… Бросай-ка свою халупу и приезжай к вновь обретенному родственничку.

Словосочетание «вновь обретенный родственничек» было произнесено с явной иронией, хотя никакой ядовитой насмешки или едкого сарказма в голосе Владимира не было.

Просто в течение тех одиннадцати лет, что прошли после смерти матери братьев Свиридовых Елены Григорьевны, они не общались ни с одним родственником. Не потому, что не хотели, а просто искренне полагали, что никаких родственников у них не осталось.

Но оказалось, что это не так.

В Санкт-Петербурге жил родной брат матери Анатолий Григорьевич Осоргин. Именно в его адрес предназначалась легкая ирония Владимира Свиридова.

Дядюшка нарисовался на жизненном горизонте совсем недавно, хотя знал, что после смерти сестры ее сыновья жили в Саратове, можно сказать, почти безвыездно (особенно это касалось Ильи), и только с девяносто девятого года начались разъезды.

Впрочем, укорять Анатолия Григорьевича за подобное невнимание никто не собирался.

Тем более что он дал о себе знать не тогда, когда Илья купался в деньгах, а Владимир еще не находился в федеральном розыске и не значился в сайте Интерпола как международный преступник, а позже, когда фортуна отвернулась от братьев Свиридовых.

Анатолий Григорьевич не собирался проводить с племянниками душеспасительных бесед и пенять на безалаберность и фееричность их жизни. Он просто предложил им переехать к нему в Питер.

В Питере он проживал не без успеха, являясь владельцем довольно преуспевающего частного детективного бюро, промышляющего в большинстве своем слежкой за неверными женами и мужьями.

Кроме того, он имел довольно значительный пакет акций другого негосударственного предприятия — охранного агентства, входившего в десятку самых крупных частных контор подобного рода в Петербурге.

Одним словом, не самый последний человек в городе.

Когда же Владимир поинтересовался, чем они с Ильей будут заниматься во второй столице России, Осоргин ответил, что у него есть возможность пристроить Илью в одно из высших учебных заведений города, в частности — в Санкт-Петербургскую финансово-экономическую академию, так как парень еще очень молод.