Петр Катериничев - Любовь и доблесть

Близится эра светлых годов – Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Данилов поперхнулся дымом, закашлялся, налил еще стакан и снова выпил до дна. По телу разлилось усталое безразличное умиротворение.

Взгляд Олега упал на деньги. Он выудил из пачки сотенную, намочил в коньяке, прилепил себе на лоб, покачиваясь, прошел в комнату, кое-как набрал номер телефона. Ответили после третьего гудка.

– Сашка? Ты жив?

– Жив. Но пьян.

– Я тоже. Ты всегда готов?

– Всегда.

– И я всегда. Споем?

– Споем.

Будь готов всегда во всем, Будь готов ты и ночью и днем – Чем смелее идем к нашей цели, Тем скорее к победе придем, – прохрипели они нестройно в два голоса.

– Что ты хотел мне сказать, Данилов?

– Мир не изменился.

Олег опустился на кушетку, прилег, свернулся клубочком. Лежал и смотрел в одну точку. Ему было душно. «Значит, есть душа», – вспомнил он. И еще он вспомнил... Только любовь способна пробудить душу и научить ее летать.

Соленый комок в горле набух и растаял. Лицо почему-то стало мокрым, и спина вздрагивала, словно от ледяного ветра... А потом он понял, что спит. Это океан, безбрежный и непостижимый, вздымает вокруг тяжелые зеленые валы, лунно светящиеся на гребнях, и обдает лицо солоноватыми брызгами.

Равнина была наполнена мутной мглистой дымкой; она вся была укрыта ею так, что нельзя было понять ни ее начала, ни ее конца. Небо не сливалось здесь с горизонтом, а тоже пропадало в этой дымке, и порой казалось, что его и нет вовсе.

Седобородый человек, закутанный в длинную одежду, сидел перед ветхим деревянным столиком на маленькой резной скамейке. Лицо его было коричнево и изборождено морщинами, а узловатые пальцы то и дело перебирали несколько истертых медяков.

– Плохи сегодня твои дела, меняла? – спросил странник. Он был молод и статен, но лицо его было сумрачно: под стать окутавшей все мгле.

– Дела не бывают хороши или плохи. Они идут своим чередом, как светила на небе и люди на земле. Ты ко мне, странник?

– Нет. Я сам по себе. Но сегодня я готов тебе кое-что предложить.

– Что ты можешь предложить? У тебя ничего нет. Даже дома.

– У меня есть ум и воля.

– Хороший товар. Но ты знаешь... Мне бы лучше...

– Нет. Это я продавать не буду.

– Зачем тебе это эфемерное тело? Душа то ли есть, то ли ее нет, никто не знает.

– Раз ты это покупаешь, значит, она есть.

– Пусть так. Я и цену дам хорошую. И от тебя не убудет. Людям ведь она, если разобраться, ни к чему. Вот здоровое сердце, печень, мужская сила, женское обаяние... А что душа? Звук пустой. – Меняла помолчал, позванивая медью, добавил вкрадчиво:

– И за эту безделицу ты получишь все, что пожелаешь.

– Зачем мертвому все? – ответил странник. Меняла помялся, поднял удивленно брови:

– Мертвому? Ты будешь жить.

– В странствиях я изучил древний язык. На нем «душа» и «жизнь» – единое слово.

Меняла поблудил глазами, предложил как бы нехотя:

– Ты меня поставил в трудное положение, странник. Я обязан что-то купить у тебя: таков порядок. Если хочешь – я куплю совесть. За пару медяков. Поверь, она ничего не стоит, и спроса на нее никакого. Многие даже забыли, что это такое, и у себя держать – накладно. Просто хочу тебе помочь. Да и для почина...

А то торговля совсем скверная. Совесть – тяжкая ноша. Освободись от нее и мнЪгого достигнешь. Раз у тебя есть ум и воля.

– Ты соблазняешь меня, меняла. Я знаю многих людей. Они потеряли душу, думая, что освободились лишь от совести.

– С тобой невозможно говорить! Ты рассердил меня! Ты умный и волевой? Чего тебе еще? Зачем тогда ты пришел ко мне? Для успеха в жизни этого вполне достаточно.

– Муторно мне.

– А ты хотел по-другому? С умом, волей и совестью?

– Я хотел по-другому.

– Смирись. Живи просто.

– Просто не могу.

– Да-а-а, без цели нельзя. Поставь ту, что попроще, и достигай.

– Простота – хуже воровства.

– А кто сказал, что воровство – плохо?

– Вор – это оборотная сторона рва.

– Разве?

– "Вор" наоборот будет «ров». Могила.

– Ну вот, а говоришь, у тебя ничего, кроме ума, нет. А дурь?

– Дурь не глупость. Порой она очень скрашивает жизнь.

– Не так мало.

– Скрашивает... – повторил мечтательно странник. – В этом есть нечто от красоты. А значит, от любви. Меняла поморщился:

– Ты говоришь об эфемерном.

– Я долго был в иных землях. И озяб душой.

– И что там такого, чего нет везде?

– Снег.

– Эка невидаль.

– Ты не понял, меняла. Везде после оттепели наступает весна, потом лето. А в тех краях – снова зима. Я хочу тепла.

– Возвращайся на круги своя. Это самое лучшее. Вот я сижу, торгую, и, кажется, с прибылью, а на круг что выходит? Эх.

– О каком круге ты говоришь, меняла?

– От него никуда не денешься, странник. Кругл. Хе-хе. Бесконечное множество бесконечно малых прямых, замкнутых в бесконечности. Бред мироздания.

– Ты затосковал, меняла?

– Просто заскучал. Сижу здесь, сижу... И плата всегда одна, да и товар у меня тот же.

– Что спрашивают лучше, меняла?

– Славу. Богатство. Ласки женщин. Этого хотят все.

– А что самое дорогое?

– Что и всегда. Власть. – Он призадумался, лицо его стало лукавым. – Пожалуй, я даже смогу тебе обменять ее на ум и волю. Да. Точно, смогу.

– Я не хочу власти.

– Напрасно. К ней много чего прилагается. Просто не все знают.

– К ней прилагается любовь?

– Нет.

– Счастье?

– Нет.

– Зачем тогда власть?

– Какой ты скучный, странник. Ты бы хоть поторговался.

– Я не умею.

– Да и предмета для торга, если разобраться, нет.

– Ум и воля.

– Вот именно. И ты хочешь за них получить любовь и счастье?

– Да.

– А горе ты купить не хочешь?

– Горе нужно покупать?

– А как же! Разве без горя узнаешь счастье?

– Ты меня искушаешь, меняла. С тобой трудно спорить.

– Спорить со мной вообще не нужно. Здесь, – он обвел руками мглистое пространство вокруг, – я всегда прав.

– Да? И тебе не скучно?

– Нет. Это очень бодрит. Когда есть публика.

– А когда нет?

– O-xo-xo.

– Вот видишь.

– Не строй из себя умника, странник.

– Как это – «строить умника»?

– Это значит – делать вид, что понимаешь все и вся. А на самом деле...

Ха-ха.

– Почему ты говоришь «ха-ха», меняла? Тебе ведь вовсе не смешно.

– "Ха-ха" говорят, когда нечего сказать. Когда слова не нужны.

– Твое «ха-ха» выражает иронию.

– Во-от. И даже сарказм. Я же сказал, что ты умник.

– Я не умник. Я – умный. Учти, пожалуйста, эту разницу.

– Ну хорошо: ты умный. Но очень нудный. От тебя ломит зубы. Пора тебе в путь. Чего сидеть зря?

– Расскажи мне о счастье, меняла.

– Об этом я ничего не знаю.

– Скажи, и это будет истина. Ты же всегда прав!

– Но не всегда мудр.

– Жаль. «Счастье», «со-участие», «со-чувствие». Когда ты часть кого-то. И кто-то – часть тебя.

– А еще – это «счет». За все, что ты не сделал.

– Ты жесток, меняла.

– Я справедлив.

– Ты хоть сам в это веришь?

– А какая разница? Слова ничего не стоят.

– Ты лжешь.

– Хоть бы и так? Ты точно мне надоел, странник.

– Ты зеваешь слишком демонстративно.

– Угу. Я невоспитанный.

– Тебе не избавиться от меня так просто.

– Мне надоело разговаривать ни о чем.

– Разве счастье и любовь – ничто?

Меняла вздрогнул, выпустил из пальцев горсть монет, которую до того любовно перебирал. Поднял на странника испуганный взгляд:

– Ну зачем ты меня мучишь, странник? Не знаю, кем ты послан, но не мучь меня. Уходи. Ты ведь и сам знаешь... Любовь и счастье – это Дары. Их не бывает на торжище.

– Дары Господа нашего Иисуса Христа?

Меняла вздрогнул, выкрикнул жалобной скороговоркой:

– Не нужно называть имен! Это против правил! Не губи меня – я ведь только меняла. – Потом опустил глаза долу, попросил смиренно:

– Покинь меня, странник.

За это я скажу тебе что-то.

– Я этого не знаю?

– Нет. Ведь ты не пытался продать доблесть.

– А разве это можно продать?

– Можно. Но купить нельзя. У тебя она есть.

– Не замечал.

– Это обычно. Ее не замечают, пока не придет срок. В соединении с любовью она принесет тебе счастье. – Помолчал, добавил еле слышно:

– Если на то будет Воля...

Странник кивнул. Повернулся и пошел прочь.

– Во мгле легко заблудиться. Ты не спросишь дорогу, странник? – Глаза менялы вспыхнули на мгновение затаенным злорадством.

– Нужно просто идти вперед и вверх. Всегда вперед и вверх.

Меняла остался позванивать медяками на шатком столе. Странник уже скрылся из вида, исчез в мглистой пелене, а меняла еще долго смотрел ему вослед, и было не понять, чего больше в этом взгляде: зависти или тоски.

Свет проникал сквозь сомкнутые веки, и сон был окрашен в спелые золотые тона. И еще – Олег видел птицу. Она легко парила в лазоревом просторе, не подчиняя себе неба, наоборот, подчиняясь ему, и это подчинение было сладостно... Восходящие потоки возносили ее в самое поднебесье, потом она неслась к земле, набирая скорость, и – снова уносилась к солнцу.