Фредерик Дар - Неприятности на свою голову

Нужно только иметь наглость...

– У меня для нее посылка. Вы можете дать ей мою книгу, чтобы она в ней расписалась?

– Конечно... Давайте...

Секунда молчания. Девица ушла. Она сейчас сама распишется в книге... Я бы на ее месте поступил именно так.

Красиво работают... Вот и она...

– Это вам, держите.

Должно быть, чаевые королевские... Понятное дело... Засахаренные фрукты в этом году просто бесценны!

Парень рассыпается в благодарностях и пятится, низко кланяясь... Дверь закрывается, я опускаю мой мокрый от пота шпалер в карман и вытираю руки о штаны.

Я навостряю слух, рассчитывая услышать шум разговора, но нет, все тихо. Тогда я смело звоню. Тишина... Новый звонок, новая тишина... Что это значит? Я быстренько прибегаю к помощи отмычки. Она уже знакома с этим замком, что сокращает время переговоров. Открыв дверь, я врываюсь в квартиру со своей карманной артиллерией в руке, как сумасшедший бегу на кухню и вижу, что дверь черного хода приоткрыта. Высовываюсь в нее и слышу топот в самом низу... Тогда я бросаюсь к окну, но – вот непруха! – черный ход выходит на другую сторону дома, потому что дом угловой.

Если бы я мог исправить положение, отвесив себе тысячу пинков по заднице, то взялся бы за дело прямо сейчас. Я не хочу вас растрогать сверх меры, но, честное слово, у меня на глазах выступают слезы... Дать себя провести таким образом, нет, это немыслимо! Я умираю... Агонизирую...

Досада вызывает сильную жажду, и я направляюсь прямиком к бутылке коньяка. Затем выхожу из квартиры и, не обращая внимания на лифт, оставшийся на верхнем этаже, со всех ног бегу вниз по лестнице...

Улица пустынна. Зато мое сердце полно злости и досады.

Я замечаю моего почтальона чуть дальше. Он выходит из соседнего дома.

– Эй, почтальон! Он оборачивается.

– Месье?..

– Слушайте, я из полиции, это очень серьезное дело... Вы только что доставили посылку мадам Ван Борен?

– Да, но...

– Вам открыла служанка?

– Да, но...

– Как она выглядела? Он смотрит на меня.

– Но...

– Слушайте, старина, перестаньте блеять, как овца при перегоне на летнее пастбище. Я прошу у вас ее описание. Это срочное дело. Напрягите немножко орех, служащий вам мозгами.

– Но, месье... я... я прошу вас...

Чтобы остановить поток возражений, показываю ему мое удостоверение, не давая времени увидеть, что оно французское. Главное – слово ПОЛИЦИЯ, написанное гигантскими буквами. Разумеется, на нем есть трехцветная полоска, но, может, он не только косой, но еще и дальтоник.

– Вот это да... – бормочет он, – я не думал... Ну, это была девушка...

Он прикрывает правый глаз, что на долю секунды придает его физиономии нормальный вид.

– Симпатичная... – продолжает он, – хорошо сложенная... Тут... и тут...

Его короткие руки обрисовывают в воздухе привлекательные формы.

– Короче, старина! Я не прошу вас танцевать мне френч-канкан! Какое у нее было лицо? На кого она похожа, на крысу или на Марлен Дитрих? Он радостно улыбается.

– Для полицейского вы веселый...

Его глаза еще больше сближаются, как будто собрались раздавить переносицу.

– Миленькое лицо... Она брюнетка со светлой прядью посередине и...

Брюнетка со светлой прядью!

Я хватаю почтальона за лацканы пиджака и пытаюсь смотреть ему в глаза, отчего тоже начинаю косить.

– Вы уверены? Брюнетка? И обесцвеченная прядь, почти совершенно белая?

– Да, именно так...

– Мисс Огонь-в-заднице! – бормочу я.

– Чего? – квакает почтальон. Я его отпускаю. Он смотрит на меня.

– Мне надо позвонить, – говорю.

– Тут рядом есть кафе.

– Хорошо... Спасибо...

Охваченный угрызениями совести, я говорю ему:

– Пойдемте со мной... Я угощаю!

В предложении выпить почтальону есть своя соль («Серебос», лучшая марка). Служитель ведомства почт и телеграфа горд. Для него честь, что его угощает полицейский. У каждого свое представление о чести, в зависимости от темперамента.

Я иду к телефону и снова набираю номер комиссара, ведущего дело об убийстве Рибенса. Его на месте нет, поскольку еще довольно рано, но меня соединяют с одним из его заместителей.

– Да, – говорит он, – комиссар Табуа рассказывал о вас, господин комиссар...

– Вы сопровождали его при выезде на осмотр места преступления на авеню Леопольда Первого?

– Да...

– Тогда вы, конечно, помните девушку, обнаружившую труп?

– Мадемуазель ДюбЕк?

– Я не знаю ее фамилию. Это красивая брюнетка с обесцвеченной по моде сорок шестого года прядью. Представляете, да?

– Да, это она... На ней был зеленый жакет и бежевая юбка...

– Верно. Вы можете мне дать адрес этой красотки?

– Но... Она живет в том же доме!

– Вы в этом уверены?

– Конечно, я сам проводил ее к родителям. Отец отставной жандарм, а малышка работает билетершей в кинотеатре.

– О'кей, спасибо...

– У вас ничего нового?

Я в нерешительности. Вам не кажется, что ваш друг Сан-А отстает от событий? Не пора ли ему признать свое поражение? Если бы я рассказал полиции все, что знал, она, возможно, справилась бы с делом лучше. Но я пытался справиться один, время уходит, а я все так же далек от разгадки.

Но, хотя мой моральный дух немного подорван, я держусь хорошо.

– Нет, ничего нового. Благодарю вас...

Вешаю трубку на рычаг и в задумчивости выхожу из кабины.

Я слишком быстро начал строить умозаключения. Из-за упомянутой почтальоном обесцвеченной пряди я сразу решил, что речь идет о малютке Завалите-меня-месье. Вывод был слишком поспешным. Если не считать ее повышенной готовности к любовным играм, она показалась мне совершенно порядочной девушкой, работающей, живущей с папой-мамой, ведущей нормальную жизнь.

Почтальон со смещенными глазами замечает:

– Вы чем-то озабочены?

– Пред ставьте себе, меня беспокоит печень.

– А синяки на вашем лице, – сардонически спрашивает он, – тоже вызваны неполадками с печенью?

– Да, – говорю, – только не моей... Больная печенка делает людей агрессивными. Он осушает свой стакан пива.

– Вы меня извините, но мне надо идти работать.

– Пожалуйста.

Он колеблется и протягивает мне свою честную руку, испачканную чернилами. Я пожимаю его четыре крепких пальца, и мы расстаемся добрыми друзьями...

«И все-таки, Сан-Антонио, – рассуждаю я сам с собой, – эта малышка ДюбЕк знала Рибенса... Не надо забывать об этой детали. В этом деле, как и в любом другом, следует использовать все имеющиеся данные!»

Я теряю время на раздумья, что, может быть, лучше, чем терять штаны, но жутко непродуктивно...

Я иду по полным народу улицам до тех пор, пока не нахожу такси.

– Авеню Леопольда Первого! – бросаю я шоферу.

В который раз. Опыт приходит с возрастом. С каждой минутой он накапливается в вас серией маленьких правд, которые заглатываешь, будто устриц.

Например, я говорю себе, что в такой темной истории не надо было носиться туда-сюда. Вместо того чтобы гонять от Ван Боренов к Рибенсу и от Рибенса к Ван Боренам, мне следовало выбрать одну из двух подозрительных квартир и следить за ней, пока не получу результат... Да, мне следовало действовать именно так. Это привело бы к конкретному результату. Вместо этого я порхал бабочкой, шевелил задницей, и что это дало?

Ни хрена! Только задница вспотела! Пока я был в одном месте, события происходили в другом...

Да, я лопухнулся. Вот что значит действовать по-дилетантски и вести расследование как любитель! Почему? А потому, что где-то в глубине души я относился к этому делу не как к настоящему расследованию, а как к упражнению в стиле. Я занимался им, будто разгадывал кроссворд. Я чувствовал себя одиночкой в чужой стране, не имел возможности опереться на великолепно отлаженную машину французской полиции.

– Вот авеню, – говорит мне шофер. – Какой дом вам нужен?

Не знаю, как он ехал, но добрались мы удивительно быстро. Может, я по ошибке сел не в такси, а в реактивный самолет?

Я называю ему номер дома, в который хочу попасть, и – раз! – вот мы уже на месте, можно вылезать.

Парень честно заслужил свои чаевые.

Захожу в дом. Толпа зевак рассматривает мокрое пятно на кафельном полу. Кровь Рибенса смыли, и эта лужа – единственный след, оставшийся от драмы, но людям на это наплевать. Они подключают свое воображение. К тому же тут есть соседка, видевшая этой ночью труп, и она рассказывает, описывает, живописует, не жалея красок, во всех деталях, с дрожью, с чувством, с «Об этом даже страшно рассказывать» и «Меня до сих пор трясет»...

Если вам нужны междометия, обращайтесь к ней, у нее их полна коробочка!

Я прохожу мимо группы, в которой никто не обращает на мою статную фигуру ни малейшего внимания, и спрашиваю у другой жилицы дома, спешащей на подмогу первой, где живут ДюбЕки.

– На третьем, справа...

– Спасибо.

Мне открывает сам папаша ДюбЕк. Типичный жандарм: квадратная челюсть, подозрительный взгляд, кустистые брови, тонкие поджатые губы.