Фредерик Дар - Путешествие с трупом

Если Старик не хочет читать лекции, то как называется это?!

– Короче, – продолжает он, – Сан-Антонио, решение этого дела должно быть найдено к завтрашнему дню...

Он говорит мне это, тщательно подбирая слова, но суть не меняется. Я незаметно пожимаю плечами.

– Если хотите, чтобы творились чудеса, – тихо говорю я, – надо брать в Службу Господа Бога! В морге ничего нового?

– Ничего!

Я выхожу, ничего не добавив к этому прочувствованному ответу.

Как и всегда, когда что-то не клеится, я иду в соседнюю тошниловку.

Хозяин жует кусок ветчины шириной с тракторный мотор.

– А вы не грустите, – бросаю я с горечью, которой наполнен под завязку. Он пожимает плечами.

– Не с чего, – заявляет он.

– Как подумаю, – вздыхаю я, – что тоже мог бы держать забегаловку, вместо того чтобы рисковать своей шкурой, аж сердце кровью обливается! Нагуливал бы жирок за стойкой, играл бы в белот, жрал бы от пуза, лапал официантку да подсчитывал в конце дня выручку! Вот она, красивая жизнь!

Толстяк смеется и говорит, что не его вина, если у некоторых в жизни одно занятие – портить нервы согражданам... Потом он предлагает мне вечный стаканчик беленького.

– Ага, точно, беленького... Только не стаканчик, а лоханку побольше. Мне надо забыться.

– Может, чего-нибудь поедите?

Поскольку я не отвечаю, он говорит:

– Загляните в холодильник...

Я с силой шлепаю ладонью по стойке.

– Бог ты мой! Да твоими толстыми губами говорит голос разума, – кричу я. – Холодильник! Мне только это и остается.

Я выбегаю, даже не подумав извиниться.

– Такси! В морг, пожалуйста.

Почему в морг?

Признаюсь, я и сам толком не знаю. Вернее, не знал в тот момент, когда решил туда поехать.

Принять решение меня заставило брошенное хозяином бистро слово «холодильник». Я подчинился какому-то. рефлексу... Но теперь я знаю, зачем еду в морг... И восхищаюсь своим старым чутьем, работающим быстрее мозгов.

С самого начала этого цирка я бегаю туда-сюда, натыкаясь на стены, как муха под стаканом. Я слушаю, говорю, убиваю, ору, но не управляю событиями. Я действую, не ища строгой, все освещающей логики.

Когда лжемедсестра мне сказала, что банда в курсе моих действий потому, что за мной кто-то следит, я не среагировал... А ведь было от чего подскочить до потолка. Не понимаете? Значит, вы дурее стада гусей.

Если за мной кто-то следит и узнает о моей поездке в Страсбур, а потом в Канн, этим «кем-то» не могут быть покойная Рашель, вылетевшая из окошка мамаши Бордельер. Выходит, клан Бунксов посадил мне на хвост не Рашель, а кого-то другого!

Этого другого я не смог обнаружить... Но кто в таком случае Рашель?

Вдоль моего хребта начинает течь холодный пот. А вдруг я замочил невинную девчонку?

Если это так, я швырну на стол Старику заявление об отставке и буду бродить в рубище по дорогам.

Однако, если Рашель не причастна к делу, зачем ей было рыться в моих шмотках? Почему она взяла золотую булавку? Почему отказалась давать мне какие-либо объяснения?

Я должен ее увидеть...

Мне кажется, мертвая она расскажет мне больше, чем живая.

В сторожке морга я нахожу одного моего коллегу, который режется со сторожем в белот, посмеиваясь и потягивая винцо.

– Хорошо живете! – бросаю я.

Монжен – маленького роста полицейский вскакивает и поправляет галстук.

– Господин комиссар... – бормочет он.

– Вы, кажется, не скучаете.

– Я жду уже три дня, господин комиссар, надо же как-то убивать время...

– Убивать время! – усмехаюсь я. – Здесь действительно больше убивать некого. Кто-нибудь приходил опознать труп?

– Никто.

– Кто-нибудь спрашивал, есть ли у вас тело молодой женщины?

– Абсолютно никто...

– Прекрасно.

Я поворачиваюсь к сторожу.

– Можно мне, используя стандартную формулу, повидать ее в последний раз?

– Следуйте за мной...

Очередная прогулка по некрополю, пропахшему смертью. Я начинаю чувствовать себя здесь как дома. Как в собственном ледяном дворце!

Парень вытягивает ящик с останками Рашель, над которыми я склоняюсь.

Я еще не видел ее мертвой. Последний взгляд я бросил на нее в комнате, где мы перемахнулись... Тогда, бледная от страха, она пятилась к окну. При ударе о землю у нее смялась верхняя часть головы и сломалась шея... Руки, ноги у нее переломаны... Неприятное зрелище... Подумать только, я держал этот мешок костей в своих объятиях!

Я долго, очень долго не свожу глаз с ее лица... И вдруг, странная вещь для подобного места, разражаюсь громким, бесконечным хохотом...

– Что... – бормочет обалдевший сторож.

– А что?

– Я... Ничего!

По-моему, он считает, что я совсем свихнулся.

Я ржу как ненормальный, хотя никогда не видел, чтобы так ржал даже псих.

Я сгибаюсь пополам от смеха. Это радость... Удовлетворение... Гордость... Самое сильное, самое будоражащее ощущение.

– Ладно, – говорю я наконец сторожу, который обалдевает все сильнее, – можете закрыть ваш ящик...

Я поднимаюсь из подвала на первый этаж, где меня ждет Монжен.

Он надел пиджак, застегнул манжеты, убрал карты и спрятал литровую бутылку вина.

– Где бутылек? – спрашиваю.

– Господин комиссар...

– А ну, – рявкаю, – живо! Он подчиняется.

Я хватаю бутылку и отправляю внутрь себя солидную порцию.

Монжен и сторож ошеломленно смотрят на меня.

– Да, – говорю, – обмывать надо все, а особенно большие удачи.

– Вы довольны, господин комиссар? – бормочет этот лопух Монжен.

– А что, незаметно?

– Рад за вас... Вы...

Он хочет меня о чем-то спросить, но не решается и закрывает рот.

– Можешь быть свободен, – говорю я ему. – Иди играй в белот в своем бистро. Труп куколки никто опознать не придет.

– Да?

– Да.

– Вы... вы в этом уверены?

– Допустим, что я в этом убежден...

Я ухожу из морга, не заботясь о трупе, и возвращаюсь в контору.

Это место, где не приходится самому платить за телефонные переговоры, а мне как раз надо позвонить.

Если заказать с Германией срочный разговор, то соединяют очень быстро. В страну сосисок с капустой позвонить так же легко, как в Сен-Ном-ла-Бретеш.

Меня соединяют со штабом французских войск в районе Фрейденштадта, и я прошу к телефону полковника Лербье.

Это тот самый полковник, с которым я имел дело в ходе «трупной» миссии.

– Кто говорит? – спрашивает он.

– Комиссар Сан-Антонио из Секретной службы. Вы меня помните, полковник?

– Да, прекрасно помню... Чем могу вам помочь?

– Очень многим. Я бы хотел, чтобы вы съездили к Бунксам. Его сына похоронили?

– Сегодня утром...

– Скажите ему, что газета, издаваемая оккупационными силами, хочет опубликовать статью, посвященную его сыну, и попросите его фотографию, чтобы проиллюстрировать статью. У него нет никаких причин вам отказывать... Как только получите карточку, прикажите немедленно привезти ее в Страсбур, откуда мне ее перешлют по фототелеграфу. Хорошо?

– Договорились.

– Благодарю вас, полковник.

– Вам что-нибудь еще нужно, господин комиссар? – спрашивает телефонист.

– Нет, спасибо... Если для меня будет сообщение или посылка, отложите ее.

– Вывернетесь?

– Да, к концу дня. Я иду в кино. Можете мне посоветовать какой-нибудь хороший фильм?

Посоветовал, козел! Фильмец называется «Пламенеющие сердца». Я должен был насторожиться по одному только названию!

Это история одного мужика – хирурга, творящего чудеса только так. Однажды он втюрился в кошку, которая вертит задницей в «Фоли-Бержер». Красотка вытянула у него все бабки и бросила, как изношенный лифчик. Оставшись с хреном, эскулап превращается в клошара. Но однажды любительницу хрустов сбивает автобус линии Шарантон-Эколь. Девочке так жутко поломало ручку, что починить ее сможет только кудесник, а во всей Франции такой только один. Как вы догадываетесь, это эскулап-клошар.

Узнав об этом из газет, он прямо в прикиде мейд ин помойка идет оперировать танцовщицу. Она выздоравливает, раскаивается, они целуются, и фильм заканчивается как раз в тот момент, когда у меня начинается головная боль.

Я встаю, ругаюсь на идиота, посоветовавшего мне эту мутату. Когда видишь подобные шедевры, хочется узнать адрес режиссера и сходить разбить ему морду в качестве выражения чувств зрителей.

Смотрю на котлы: шесть.

Как раз успеваю высосать стаканчик дюбонне в соседнем бистро и вернуться в контору.

– Есть для меня что? – спрашиваю я телефониста.

– Есть, – отвечает он. – Фотография, переданная из Страсбура по фототелеграфу.

– Давайте.

Пока я распечатываю конверт, он спрашивает:

– Как вам фильм?

– Потрясающий! Того уже понесло:

– Видели, как он кусает губы, когда смотрит на снимок в газете?

– Бесподобно.

– Какой актер, а?

– Да, а какая роль!

– О, это...

– Надеюсь, после подобного фильма он больше не найдет себе работу.