Андрей Негривода - Разведывательно-диверсионная группа. Кэт

Андрей перекрестился на крохотную, в пол-ладони, иконку, посмотрел на святые лики Иисуса и Девы Марии и...

Опять углубился в свои мысли...

«...Девять лет! Кто бы мог сказать тогда, в 95-м, что все пойдет именно так, как пошло? Кто знать-то мог! Девять лет! Добровольная тюрьма... – Он вздохнул тяжело. – Может, и права была мать, когда говорила остаться? Да только... Кто о том знать может?.. Да уж: „Нам не дано предугадать“. Ну, ничего... Скоро уже, очень скоро! Пацанов своих увижу! Пацанов... Им всем уже за „сороковник“ перевалило, пацанам-то... Девчонок... Синичку, Прапорщика, а вот Амазонку вряд ли – времени не хватит... Какие они теперь, мои такие дорогие до сих пор и такие далекие „боевые подруги“?.. Э-эх-х!!! Жизнь!.. А там... Максимку буду на ноги поднимать... Всего-то и есть у меня две недели надышаться Одессой за все девять лет – возвращаться все же придется. Да уж... Лина вернуться в Одессу никогда и ни за что не согласится, разве что стану миллионером в одночасье. У Максимки по документам нет отца: статус „матери-одиночки“ – очень выгодный статус...»

Андрей улыбнулся грустно, вспоминая мордаху спавшего в соседней комнате сына.

«Вот так, господин, теперь уже трижды, капитан[3] . – Андрей погладил пальцами две «шпалы», означавшие звание «capitan», на легионовском берете. – Ты как фантом, добрый ангел – трудишься для семьи, деньги носишь, а тебя нет! Ну, ничего... Главное, чтобы Максик здоровым и умным рос! А жизнь... Она потом все на свои места расставит – кто прав, кто...»

Андрей закурил сигарету и откупорил очередную банку пива. Десяток таких же, но уже опустошенных им, стояли тут же, на тумбочке, стройным рядочком – сегодня его почему-то не забирал этот пятиградусный алкоголь, а уподобляться своим соседям за дверью и жрать водку Андрей не хотел принципиально... Да и не в одиночку же ее пить! А пиво, что... Пиво можно. Под мысли...

Он вдруг улыбнулся и приложил ладонь, отдавая честь, к жившему в его памяти краповому берету:

«Парад! Р-равня-айсь!!! С-смир-р-но-о!!! Р-равнение на с-средину!!!»

И улыбнулся пивным банкам, стоявшим аккуратным армейским строем в две шеренги...

Ностальгия...

«...Как же это было? С чего началось? – Андрей потер шершавой ладонью свой лоб. – Наверное, тогда... С задней палубы „Дмитрия Шостаковича“, 22 апреля 1995-го...»

Трамвайчик... Так называли это судно – «Дмитрий Шостакович»...

В последних три года «Шостакович» ходил только по этой линии, Одесса – Хайфа, перевозя в своих комфортабельных и не очень каютах туристов в Израиль. Но по большей части тех, кто навсегда уезжал с «доисторической Родины» на «историческую», в Израиль. Нет, можно было бы, конечно же, и самолетом – два с половиной часа, и ты уже в Израиле... Меньше, чем до Москвы... Но... Для тех, кто попрактичнее, везти свое нажитое барахло на трамвайчике, где разрешался груз в 150 кэгэ на человека, или на самолете, где разрешенных было всего-то 50, имело, наверное, огромное значение. Тем более что разница в стоимости билетов была всего-то в 50 «вечнозеленых» американских рублей... А если такая семья состояла из 4 человек, то появлялась возможность вывезти своего скарба на 400 кэгэ больше... Сколько же потом Андрей видел этих фанерных «контейнеров», так и не вскрытых годами... Но это было потом...

Для Андрея трамвайчик имел другое значение...

Ему казалось, что самолет обрубал все концы с Родиной...

А он...

Ах, как же он не хотел ехать!.. В совершенно чужую, далекую для него страну. Где все, абсолютно все было не так и не то, к чему он привык, в чем он вырос. Там даже писали иначе – справа налево!..

Андрей выбрал трамвайчик, чтобы посмотреть в последний раз – ведь никто не знает, как оно там будет впереди, – на свою, начавшую расцветать по-весеннему Одессу... Чтобы на всякий случай запомнить навсегда этот родной город во всей своей весенней красе.

И еще...

Таким способом он наказывал самого себя... Хотя... Ни наказывать, ни винить самого себя ему было не в чем – он поступил так, как научила его нелегкая армейская жизнь... Обвинить его могли другие... И... буква закона.

Этот день был, наверное, самым тяжелым днем в жизни Андрея. Он уезжал со своей семьей в Израиль. Возможно, навсегда...

И теперь, глядя на уплывающую за горизонт Одессу, он вспоминал все, что было вот только сейчас, всего-то пару часов назад, на Одесском морвокзале...

...Проводить Андрея с семьей приехали не только его родители, но и вся его команда, все те, кто еще мог приехать: Медведь, Индеец, Змей, Тюлень, Сало, Док, Бандера. Они опять, как много лет назад, были вместе...

Пришел, конечно, и Николай Караманов, Монах...

...– Ты, это, командир, не забывай нас... Ладно? – смущаясь, прогудел Бандера, их безмозговая пробивная сила в пиковых ситуациях.

– С ума сошел, Санек? Кого же помнить-то еще, если не вас?

– А мы, если надо будет, и там соберемся, поможем, если что, – подхватил Змей. – Че тут лететь-то? До Москвы дольше...

– Ладно, Леша, я надеюсь, что мне от вас одна помощь нужна будет – пару пузырей водоньки скушать, а то ведь один не потяну.

– Ну, это всегда пожалуйста, – засмеялся Сало. – Только свистни!

– Пацаны, ну-ка, смотрите, кто идет!

К ним приближался, опираясь на палочку, бравый капитан Андрюха Ошека, Слон.

– Слоняра! – Друзья стали тискать в объятиях своего боевого побратима. – А про звездочку ничего не сказал!

– Позавчера приказ пришел, вчера объявили...

– А обмыть?!

– Все есть, пацаны! – Слон достал из целлофанового пакета десяток одноразовых пластиковых стаканчиков и две знакомые зеленые армейские фляжки.

– Шило? Как в старые добрые времена? – спросил Андрей.

– Как у нас положено, мы ж не кабинетные! А что, командир здоровьем ослаб?

– Да какой я тебе уже командир, Андрюха?! Ты уже и в звании со мной сравнялся, только служишь до сих пор, а я вон в Израиловку уезжаю! Еще пару годков, и в полковники пойдешь, а я так навсегда и останусь капитаном, пенсионером... Да!.. А со здоровьем все в порядке, наливай!

– Не прав ты, Филин, потому что я рядом с тобой всегда буду твоим сержантом и замком... И не важно все остальное... Так жизнь распорядилась...

Слон снял китель, отковырял с погон две маленькие звездочки и бросил их в один из стаканчиков, наполнив его до краев «спецназовским» питьем. И они пустили этот стакан по кругу, отпивая по глотку спирта, так же, как когда-то обмывали офицерские звездочки Филина...

– Слышь-ка, командир, а эта калоша «Дмитрий Шостакович» не булькнет где-нибудь в море ластами? – волновался захмелевший немного Медведь. – Обидно будет!

– Да вроде не должна...

– Я те че сказать-то хотел, братишка! Ты там посиди годик, да и возвращайся. Мы же себе работу везде найдем, таких спецов с таким опытом везде с руками оторвут, но здесь-то Родина! А там что?.. Да и пацаны всегда рядом – случись чего, меньше суток надо, чтобы собраться по «трем тройкам»... Когда волна пройдет, ты и возвращайся. Так, Монах?

– Так, Игорь, так! – подтвердил Николай.

– Ладно. Не тереби душу, и так погано.

– И еще! Себя не теряй! Помни, кто ты есть в этой жизни, Филин! Как говорится: «Евреем можешь ты не быть, но человеком быть – обязан!»

...«Дмитрий Шостакович» увозил семью Андрея... Через три дня они будут в Хайфе и... начнется новая жизнь...

А сейчас...

Сейчас Филин сидел на задней палубе пассажирского судна и плакал... Он смотрел на любимый, медленно удаляющийся город. Он вспоминал все слова, которые были ему сказаны. Он смотрел на зажатый в кулаке краповый берет. И понимал, что вот прямо сейчас, в этот момент умирает половина его души.

И ком в горле...

И слезы, которые он не мог, да и не хотел сдерживать...

И крик...

Крик дикого раненого зверя. Такой, что волосы на загривке дыбом и мураши толпой вверх-вниз по спине от затылка к копчику... Да только крик этот слышал он один. Потому что кричал молча... Потому что так делал всегда – «моя боль – это моя боль!» Потому что был Филином...

Он уезжал от обстоятельств, но не от себя...

«Ничего! Я еще вернусь, моя Одесса! Не зря же у меня это написано на плече! Вернусь! А пока поживем там, где есть возможность. Тебе не привыкать. Ты же Филин!..»

...– У вас все в порядке?

Андрей взглянул на голос, резко повернув голову. Как и всегда, собственно говоря, – привычка, говорят, вторая натура, а уж эта-то привычка въелась намертво в его подсознание еще со времен отряда.

Рядом с ним стояла настоящая одесситка, и это было заметно... Почему заметно? Еще в пушкинские времена было сказано, что самые красивые девушки в России – с Таврии.

А уж одесситки!..

Александр Сергеевич, будучи в Одессе в ссылке (это ж каким нужно быть идиотом, чтобы сюда(!) ссылать в наказание!), отмечал, что красивее и загадочнее женщин, чем одесситки, не видывал нигде более на Руси, потому, видимо, что в венах их течет не кровь, а настоящее, крепкое и терпкое вино, созревшее в венах греков и евреев, украинцев и молдаван, киприотов, турков, французов и «макаронников»...