Виталий Гладкий - Обреченный убивать

Иван Савельевич, дорогой ты мой, а ведь и твоя душа не на месте. Тебя, похоже, подставили. Но с тобой ладно, это ваши прокурорские делишки, а вот меня зачем?

– Ничего, распутаем, – эдак бодренько говорю я Ивану Савельевичу. – Вместе распутаем, – подчеркиваю. – Я рад, что мне придется работать именно с вами…

Увы, ответной радости прочитать на широком лице Ивана Савельевича не могу. Я ему прощаю, не во мне причина.

– Я тут кой-кого поспрашував…

Иван Савельевич сокрушенно покрутил головой.

Понятно. Что и следовало ожидать. Героев-добровольцев в наше время среди свидетелей найти трудно, а в ресторане – тем паче: нюх на "жареное" у ресторанно-торговых работников отменный.

– Нужно допросить тех, кто был с Лукашовым… – осторожно намекаю я.

– Они здесь…

Это уже обнадеживает. Больше всего я боялся, что Лукашов ужинал с чинами высокого ранга. А к ним подступиться не так просто.

Опрос свидетелей меня вымотал дальше некуда. Все оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Ну на кой ляд Лукашов поперся туда, где его знает каждая собака? Почему не закрылся в отдельном банкетном зальчике, отделанном в стиле шик-модерн для особо важных гостей? Кстати, стол был накрыт на шесть персон, так приказал Лукашов. Кого он ждал? И, наконец, два его собутыльника – Руслан Коберов и Борис Заскокин.

Что было общего между влиятельным чиновником Лукашовым и двумя этими мордоворотами, членами торгово-закупочного кооператива "Свет"?

Вопросы, вопросы… Девиц, напуганных до полусмерти, которые плели черт знает что, не стали долго задерживать.

А вот Коберова и Заскокина мы с Иваном Савельевичем попытались "прокачать" на всю катушку.

Но не тут-то было: держались они уверенно, солидно, даже с наглецой. На вопрос, каким образом очутились за одним столом с Лукашовым, отвечали как по писаному: дело случая, оказались свободные места.

Явная ложь, и они знали, что нам это известно, но в протоколе допроса пришлось записать их показания именно в таком виде. Ах, как бы мне хотелось повернуть время вспять и поговорить с ними сразу после убийства! Увы…

Когда мы с Иваном Савельевичем остались одни, он сокрушенно покачал головой:

– Цэ гыблэ дило. – Но работать надо…

– А як жэ…

И такой у Ивана Савельевича в это время был несчастный вид, что мне стало его искренне жаль. А себя? Если честно, то тогда я об этом не задумывался, хотя стоило бы.

– Что будем предпринимать? – спросил я следователя насколько мог сухо и официально.

Как-никак задание на розыск мне должен давать именно он. Но Иван Савельевич не принял предложенный мною тон. Он посмотрел на меня с мягкой укоризной и сказал:

– Брось… А то ты не знаешь.

– Да знаю… – вздохнул я. – Связи, знакомства Лукашова, мотив преступления. – Связи, знакомства… – повторил Иван Савельевич.

И стал суетливо тереть носовым платком свою лысину: его в этот момент даже пот прошиб.

– Нужно повнимательней присмотреться к этим двум наглецам.

– Хамлюги… – согласился со мной Иван Савельевич, что-то сосредоточенно обдумывая.

Я с надеждой, выжидательно смотрел на него: по прежним нашим встречам знал, что круглую, как капустный кочан, голову Ивана Савельевича нередко осеняют толковые мысли.

– Оци два бугая… щось тут нэ тэ… – Иван Савельевич достал блокнот и что-то записал. – Отой кооператив… Надо ОБХСС подключить. Пусть проверят.

– Иван Савельевич, только без шума и пыли! – взмолился я, быстро смекнув, о чем идет речь.

– Ага, всэ будэ тыхэнько… – хитро сощурил глаза следователь. – У меня есть на примете гарный хлопец из той конторы.

– И мне, с моей стороны, не мешало бы повнимательней присмотреться к Заскокину и Коберову, – испытующе глядя на Ивана Савельевича, сказал я.

– Ой, смотри… Они мужики серьезные. Щоб нэ выйшло чого… – Так ведь и я им не подарок.

Я облегченно вздохнул: ответ следователя был согласием на "разработку" Коберова и Заскокина…

Я приехал к дому, где жил Лукашов, под вечер. Сам он пока находился в морге. Как я успел выяснить, покойник сменил двух жен и жил с третьей, двадцатисемилетней Тиной Павловной. Детей у них не было.

Тина Павловна была одета в какую-то импортную хламиду, не скрывающую ее женские прелести. Она оказалась женщиной видной: полногрудой, длинноногой, с удивительно прозрачными голубыми глазами (странно, но в них почему-то не просматривалось должного страдания).

Некоторое время мы молчали: я с интересом осматривал интерьер комнаты (а там было на что посмотреть), хозяйка с любопытством и не таясь изучала мою персону. Первой нарушила молчание она:

– Хотите кофе? С коньяком? – Спасибо, с удовольствием…

Отказаться я просто был не в состоянии; ее удивительно мягкий, приятный голос вдруг заставил трепыхнуться мое холостяцкое сердце; к тому же мой рабочий день уже закончился.

Кофе был великолепен. Такого у нас днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о французском коньяке. Не спрашивая моего согласия, Тина Павловна налила коньяку в две серебряные рюмашки и с женской непосредственностью объяснила:

– Я люблю так. И вам советую. Кофе бодрит, а коньяк успокаивает.

– Понимаю, вам необходимо успокоиться…

– Вы так думаете? – с неожиданной злой иронией в голосе спросила она, заглядывая мне в глаза. – Или советуете по долгу службы?

Я невольно смутился:

– Извините, я… в общем, такое горе…

– Горе… – Тина Павловна медленно, врастяжку выпила. – Вам-то что до этого? Горе… – повторила она. – А если нет? Бывает такое? Ну вот нет горя, нет страданий – и все тут? Черствая я, бездушная, да? Простите за, возможно, нескромный вопрос: сколько вам лет?

Я ответил.

– Мы с вами почти одногодки. И в то же время я старше вас минимум вдвое. Почему? Хотите начистоту?

Я, естественно, не возражал, только изобразил приличествующую моменту мину глубокого сочувствия, понимания и заинтересованности.

– Вышла я замуж за Лукашова, надеюсь, вы понимаете, вовсе не по любви. Он меня просто купил. Вот так – взял и купил, как красивую безделушку, отвалив моему папеньке за меня "волжанку" и новую квартиру в центре города. С гаражом. Калым, бакшиш или как там это все называется… Нет, нет, я с себя вины не снимаю! Двадцать три года – возраст для девушки-невесты приличный, предполагает некоторую самостоятельность в мышлении и поступках. Но я была тогда студентка, заканчивала экономический факультет университета, ждала распределения в какую-то Тмутаракань, уезжать из города не хотелось… Вот так все и вышло… просто…

"Вовсе не так просто… фифочка! – с внезапно проснувшейся злостью подумал я. – Легкой, красивой жизни захотелось. Машина, дача, деньги… и еще черт знает какие блага".

– Вы правы, это действительно так… – вдруг тихо сказала она, опуская голову.

"Вот те раз! Она что, мысли умеет читать?"

– Дрянь я, да? Нет, нет, не возражайте! Поделом мне… – Тина Павловна снова наполнила рюмки и свою опорожнила одним глотком. – Фи, какая гадость этот "Камю"… – сморщилась.

"Да уж, кому как…" Но пора было мне брать штурвальное колесо в свои руки. "Клиент дозрел…" – вспомнил я незабвенного Папанова, – и нужно его быстренько "прокачать".

– Тина Павловна… – начал я с отменной вежливостью.

– Прошу вас, очень прошу – зовите меня просто Тина. Иначе я чувствую себя старухой.

– Хорошо, Тина, у Геннадия Валерьяновича были враги?

– Сережа… можно я буду вас по имени? Сережа, скажу вам откровенно: он никогда и ни при каких обстоятельствах не посвящал меня в свои проблемы. Правда, я ими и не интересовалась. А последние годдва мы и виделись редко – заседания, совещания, когда он приезжал домой, я уже спала. Потом командировки… В общем – перестройка…

"А вот это уже зря. Тина Павловна. Ну зачем же мне, извините, лапшу на уши вешать? Ведь лежит в моей папочке записка, которую мы нашли в бумагах покойника в его рабочем кабинете: "Ген! Тебя разыскивал В.А. Срочно позвони ему. Очень важное дело. Т.". И почерк, Тина Павловна, между прочим, ваш. Мы ведь тоже не лыком шиты, не лаптем щи хлебаем. Кто такой В.А.? Ладно, с записочкой повременим. Будем "качать" дальше…"

– Тина, если можно… – выразительно показал я глазами на бутылку "Камю".

– Конечно, конечно! И кофе?

– И кофе, – не сопротивлялся я: урезать так урезать, как сказал японский самурай, делая себе харакири. Увидел бы эту картинку Палыч…

Коньяк на Тину Павловну подействовал обнадеживающе. Для меня. Она раскраснелась, стала раскованней, и во взгляде, в котором прежде проскальзывало беспокойство, а временами и холодная настороженность, появилось нечто, льстящее моему мужскому самолюбию.

– Тина, скажите, за день-два до смерти Геннадия Валерьяновича не случилось что-либо неординарное, из ряда вон выходящее? Ну, например, некое событие, возможно, неприятное известие…

Она ответила чересчур быстро:

– Нет, нет, что вы! Все было… как обычно…