Эльмира Нетесова - Обреченные

— О жратве просили. А разве это не едино? Да и погодите заноситься, грянут морозы, не просить, вымаливать станете.

— Его просить не будем. Никто, — пообещала попадья уверенно.

Дуняшка не спала всю ночь. А утром, едва выглянула в дверь, обомлела. Снег… Он укрыл землю словно саваном. Подошел Гусев, встал за спиной жены. О камчатских зимах он уже был наслышан. Переживет-ли зиму его семья? В кладовке, выкопанной под боком землянки, есть неплохой запас рыбы. Припрятано несколько кругов сушеной картошки и луку, с полмешка сахара, соли. Но этого и на месяц не хватит. В семье дети… Как их уберечь? Страх подкрался к самому горлу. Дышать было трудно. Заметил, как лихорадочная дрожь бьет плечи жены. Плачет баба. Да и то верно, мужику трудно. А ей каково? Может и права, что плюнув на пересуды, упросила Волкова об одежде для детей. Теперь бы по валенкам каждому и можно зимовать без страха. Вздохнув, Гусев пошел за дровами, натопить печь, скоро детвора проснется.

Снаружи было холодно. Мороз с ветром пронизывал до костей, выдувал тепло. «Будет кочевряжиться. Надену телогрейку. Кому нужна гордыня? Она лишь до погоста доведет, а кто детву подымет на ноги? Дуняшке одной не сдюжить, — решил мужик, входя в землянку. И натянув телогрейку, взялся за ведра, воды принести.

Спецпоселение еще спало. Виктор первым увидел реку, скованную льдом, белый — белый берег, убегающий к самому горизонту.

А через три дня на санях через реку приехали в спецпоселение чужие люди. Они осмотрели землянки, говорили со ссыльными.

— Артель у вас будет, если требуете работу. Станете невода чинить для рыбаков — прибрежников. Бочки будете делать, для засольного и икорного цехов. Будете получать зарплату. И один раз в неделю сможете сходить в магазин нашего поселка отовариться.

Ссыльным с трудом верилось в услышанное. Ведь еще совсем недавно, Волков даже думать запрещал о магазине, а тем более — о поездке на рыбокомбинат в Октябрьский.

— Возить вас туда никто не будет. Сами дотопаете! Пешком через реку. Но если кто вздумает отовариваться два раза в неделю, пусть пеняет на себя. Придти можете к трем часам дня, а к шести вечера чтоб духу вашего в поселке не было. Порядки у нас пограничные. С наступлением темноты — все по домам.

— А в школу наших ребят, как определить? — спросил Ника-нор. И напомнил, что учебный год давно начался.

— Вот так и уступи нахалам! Им палец дай, они руку по локоть отгрызут. Размечтался! Иль забыл, кто вы есть? Какая школа? Никуда их не примут! И дальше спецпоселения до самой могилы носа не покажут. Вам тут грамота не нужна. Чтоб дурь в голову не лезла — мы загрузим вас делом. А то, вишь, в ученые захотели! — расхохотался рябой, корявый человек в военном мундире.

— Для этого мастерская нужна, как же мы в землянке невода чинить станем? Их развешивать придется, закреплять, — говорил Никанор.

— А еще чего захочет золотая рыбка? Мастерскую ему подайте! Ишь хмырь! Хорош будешь и на воз душке! Места тут хватает. Развешивай хоть сто неводов…

— А бочки? Они размерзнутся на холоде. Где доски для них замочим? Да и делать где?

— В тундре! — оборвал рябой и гаркнул:

— «В своей норе будешь делать. А нет — найдем тебе место. Поговори еще, трепач!

— Сколько я один смогу сделать этих бочек? Другие не согласятся в землянках их собирать. И не все умеют бочки делать. Этому учить придется до самой весны. Да под замочкой, отпаркой продержать не один день.

— Что ты мне плетешь тут? Чтоб через месяц ни одной доски не осталось. Продукцию — готовые бочки, лично мне сдавать будешь. Каждую. И меньше болтай здесь! — оборвал рябой.

— Нереально это, — хотел уйти Никанор.

— Стоять! Не выполнишь, как приказано, в Усть-Камчатск отправим. За срыв задания. Как контру! Там, в зоне, тебе мозги просифонят.

— Людям работать не в чем. Ни телогреек, ни валенок нет. Ни шапок. А босиком на снегу никто не выдержит. Помрут все. За бочки, за их качество в такие сроки я отвечать не берусь. Разлетятся— все равно посадите. За вредительство. Так уж лучше сейчас меня забирайте, чем других невинных вместе со мной упечете, — стоял на своем Никанор.

— Ты что ж, намечтал героем стать средь дерьма? Не выйдет! Мы всю вашу шатию-братию раскрутим. И уж если заберем, то скопом, чтоб тебе одному скучно не было!

— Воля ваша, только технология изготовления бочек приказам не подчиняется. Есть свои правила.

— Молчать! Ишь разговорчивый сыскался! Надо будет — сделаешь, а нет — сгною, как собаку!

Дед Силантий, слышавший весь разговор, решил вступиться за Никанора и подойдя сбоку сказал тихо:

— Зачем сердишься, мил-человек? Нам самим работа и заработки дозарезу нужны. Чтоб выжить. Но делать плохо — не умеем. Да и тебя подведем. Нас посадят, тебя уволят. Или еще хуже утворят, как с нами. Зачем лишняя беда? Тебя за порчу материалов, нас — за вредительство… Кому это надо? Вон дите у баб аж девять месяцев в утробе живет. Всему свое время. На что сердишься? Нам оно лучше- было бы скорей с рук и деньги за работу! Но ить оно грех делать по-дурному. Послушай меня, старика. Прав Никанор. Обсказать толком не сумел.

Рябой утих. Страх перед наказанием за порчу материалов оказался самым убедительным доводом.

— Ладно, дед. Завтра привезут вам стройматериалы для цеха, где бочки будете делать. Я отправлю все, что потребуется. И спецовку всем. Зимнюю. Но строить будете сами. Без промедлений. Я проверять буду. А ты назначаешься бригадиром. На тебя вся ответственность ляжет. За каждый срыв и прогул…

— Да что вы? Мыслимо ль не работать, если на нее единая

наша надежда? Она нас от голоду и смерти спасет, — заверил Силантий.

Когда в спецпоселении начали строить цех по изготовлению бочек, голоса топоров и пил не смолкали до глубоких сумерек. Даже дети помогали взрослым. И все ж цех построили лишь к новому году. Из Октябрьского приехала комиссия принять новый объект. А уже утром в цехе началась работа. В одном его конце сбивались бочки, в другом — сшивались, чинились невода. Даже старухи без дела не остались. Бабы всех возрастов чинили сети, латая, сшивая всякую дыру. Мужчины, головы не поднимая, собирали бочки, набивали на них обручи, замачивали, распаривали, смолили их снаружи, чистили, мыли, просушивали и снова замачивали. Несколько раз приезжал к ссыльным с проверкой рябой человек. Никто не знал его имени. Он появлялся всегда неожиданно, но всегда заставал ссыльных, занятыми работой. Никто не отдыхал. Вспотевшие лбы, пропотелые рубахи, прилипшие к плечам. Молчаливые, неразговорчивые люди умело берегли время. И уж на что злой, грубый был человек, но возвращаясь в Октябрьский, всегда хвалил ссыльных. Хотя в глаза ни одному из них не сказал доброго слова.

«Виктор Гусев и Силантий работали вместе. Казалось, жизнь понемногу стала налаживаться. В землянке у каждого появились матрацы и одеяла. Даже подушки. У мальчишек у каждого свои штаны и рубахи, не с плеча старшего.

На гвоздях полотенца белей снега. В землянках семьи почти каждый день пили чай с галетами. Хватало и сахара и варенья. Ведь все, кроме младшего, работали с утра до ночи. Но однажды под утро вскинулась Дуняша в страхе. Дед Силантий позвал ее.

— Подай-ка, Дуняшка, гробовое мое, что на смерть сготовил себе.

— Зачем оно вам, папаня? — не поняла баба.

— Время мое приспело. Зажился я. Пора душе на покой, — сказал тихо, с грустинкой. И добавил:

— Жаль, что на чужбине сойду. А уж как хотелось рядом с Пелагеей, на своем месте, где отец и дед, где мать моя покоится. Да только не подарила судьбина и такой малой радости.

— Папаня, да что вы такое сказываете? Сколь добра людям сделали, вам жить и жить…

— А разве жисть — награда? Кто тебе сказал, что смерть — горе? Смерть от мук земных избавляет. Мне она давно не страшна. Перед Богом нет врагов народа. Есть грешники и праведники. Бога никто не обманет. Он один сумеет отделить виноватого от невиновного и вернуть имя человечье. Если оно понадобится на том свете. Вы ж не обессудьте, что могилу мне нонче копать тяжко будет. Земля мерзлая. Да только не волен я, что Бог в зиму призвал, — заметно слабел голос старика.

— Виктор! Витюха! Отец кончается! — всполошила Дуняшка мужика. Тот кинулся к отцу, живой, хотел отругать бабу и услышал:

— Не брани ее. Она не пустое сказала. Конец мне приходит, сынок. Ухожу нынче. Ты семью береги. И людям помогай, как учил я тебя. Но лечи не пуза ради, не за деньги, Бога для. Как я это делал. Пусть руки твои чистыми будут. Тем душу сохранишь. Конец-то ко всем приходит. О том не забывай. Бога не минешь…

— Тять, что болит? — наклонился мужик к отцу.

Старик улыбнулся пронзительной светлой улыбкой и дрожащей рукой в последний раз перекрестил сына, благословив его перед вечностью. Едва рука завершила крестное знамение, Виктор услышал последний вздох Силантия.