Олег Алякринский - Гастролер

— Кто это был, дядя Сема? Чего им надо было? — торопясь застать раненого в сознании, быстро спросил Сержант.

— Сейф… — едва слышно прохрипел дядя Сема. — Архив Медведя… искали чемодан… Шифр замка… Больно было невтерпеж, пытали меня… Чемодан передай Владиславу… Там очень важное… — Старик вдруг судорожно вздохнул, выгнулся и со словами «А я его подвел… Не выдержал» затих.

Степан приложил палец к сонной артерии дяди Семы. Пульса не было.

Выслушав краткий рассказ Степана о случившемся в Кускове, Владислав решил не дожидаться утра и уехать из химкинского госпиталя немедленно. Он понимал, что налет на особняк Медведя не был простым грабежом. Чутье подсказывало ему, что это событие каким-то образом — хотя пока непонятно, каким именно, — связано с вчерашним дерзким покушением на кремлевского чиновника в самом центре столицы. Там подставляли его, Варяга. И здесь посмели ворваться в дом, который, всем известно, был под его опекой. Едва ли это простое совпадение… Во всяком случае, опыт и интуиция Варяга подсказывали ему, что таких удивительных совпадений не бывает — разве что в сказках или в плохом кино. А если эти события и впрямь связаны между собой, то надо как можно скорее выяснить, кто за ним стоит, кто их подготовил, направил и исполнил… Не исключено, что одни и те же люди. Тогда кто они и что им нужно? И не исключено, что первую скрипку тут могут играть эмвэдэшные генералы, которым, кровь из носу, надо выслужиться и предъявить начальству «опаснейшего преступника» Варяга… А раз так, то есть большая вероятность, что они найдут его и здесь и нагрянут сюда очень скоро. Тому же генералу Урусову прекрасно известно, что совсем недавно раненый Варяг скрывался именно в этом подмосковном госпитале… Пожалуй, он сильно рискует сегодня, приехав сюда после взрыва на Ильинке, а играть в эти рискованные игры с судьбой ему сейчас никак нельзя… Слишком велика цена.

Степан тоже с ним согласился.

По внутренней связи Владислав Геннадиевич вызвал врача Людмилу из ординаторской.

— Что случилось, рана на ноге тревожит? — взволнованно спросила женщина, вбежав в бокс.

— Нет, Люда, дело не в ноге… — Варяг взял ее за плечи. — Мне придется уехать… Сейчас…

— Но вам никак нельзя оставаться без врачебного присмотра! — запротестовала она. — У вас вон старая рана загноилась, кровотечение началось… Может начаться абсцесс… Это очень серьезно!

— Нет, — твердо возразил Варяг. — О моей ноге ты позаботишься потом… Сейчас лучше позаботиться о моей голове…

Людмила бросила тревожный взгляд на Степана, находящегося в палате. Тот только развел руками: мол, с ним г морить бесполезно!

Я могу вас спрятать в очень надежном месте, — вдруг тихо, но твердо заявила она. — И о том, где вы, никто не будет знать… Кроме нас троих…

И тут Владислав вспомнил: Людмила как-то мимоходом обмолвилась про крохотную бабушкину квартирку в Строгиие, которую она после смерти любимой бабули не стала сдавать. А ведь и впрямь в пустующей квартирке можно перекантоваться несколько деньков!

— Это ты про Строгино? — улыбнулся Варяг. — А не боишься меня туда поместить? Рискованно ведь.

Людмила покачала головой.

— Чего бояться? Про эту квартиру ни одна живая душа не знает. У меня, кстати, с собой и ключ от нее есть. — Она порылась в кармане халата и вынула медный ключик на проволочном колечке. — Вот, словно знала, что этот ключик может сегодня вечером понадобиться. Степан, запоминайте адрес. Он очень простой: Таллинская, тридцать шесть, шестнадцать…

Однокомнатная квартирка в Строгине оказалась совсем необжитой: видать, старушка только успела въехать в новое жилище да и отдала Богу душу. Сержант втащил тяжелый чемодан в комнату.

— Степа, боюсь, тебе сегодня предстоит бессонная ночь. — Владислав положил ему руку на плечо. — Пойми, кроме тебя, мне сейчас никто не поможет… Чижевского мне сейчас не достать, а с моими людьми я связаться не могу — наверняка все каналы связи на прослушке стоят… Ты первым делом дозвонись до ребят Чижевского — пусть гонят в Кусково, там нужно все прибрать, чтобы никаких следов. Нам эти трупы вешать на себя сейчас ни к чему. Да и Семена Палыча надо похоронить по-человечески. Но этим пусть займутся законные… Ты озадачь Закира Большого. А сам займись тем сбежавшим, которого ты пулей пометил. Надо разыскать его и выяснить, кто их послал в кусковскую усадьбу, кому понадобился архив Медведя. Сейчас это самое главное…

Выпроводив Степана, Варяг, превозмогая боль, присел над коричневым чемоданом. Итак, таинственные налетчики четко знали, что искать в кусковском особняке. Их послали именно за этим древним фибровым чемоданом. Послали явно те, кто был осведомлен о существовании тайного архива Медведя, о сейфе, об этом чемодане и о каких-то особо важных документах, которые здесь покоятся. Но что именно их интересовало?

Варяг щелкнул чемоданными замками. Теперь и он вспомнил этот чемодан с его содержимым в разноцветных пластиковых файлах, которых тут было множество. Здесь Медведь хранил какие-то свои личные бумаги и всевозможные досье. Однажды Георгий Иванович достал из этого таинственного чемодана зеленую толстую папку на завязочках и с самым серьезным видом продемонстрировал ее Варягу. «Смотри, Владик, — сказал тогда ему Медведь, — тут вся моя жизнь… Это Сема потрудился, всю мою биографию собрал. Я, признаюсь, сам не читал еще. Просто не могу, рука не поднимается. Но он говорит, увлекательно получилось. Сема хотел книгу издать про меня. Да нельзя пока, я не позволил».

А в девяносто третьем году, предчувствуя скорую смерть, Медведь сообщил Варягу, что в его кабинете есть тайник, сейф с шифром, в котором лежат его, Медведя, важные бумаги. Он и шифр сообщил Владиславу, добавив, что, кроме него, он известен только дяде Семе, который, выйдя на пенсию лет двадцать назад, после тридцати лет учительствования в школе, нанялся служить у Георгия Ивановича сначала сторожем, потом сиделкой. Незаметно дядя Сема стал Медведю и первым помощником, и верным другом. А как оказалось, и личным биографом… Тогда Варяг так до этого чемодана и не добрался: Медведь вскоре умер, а Варяг попал в водоворот событий, дела закрутились и с разборками, и со сходами, и с общаковскими деньгами, и с выборами в Госдуму. А потом Варягу пришлось покинуть Россию на несколько долгих лет. И мысли об этом сейфе и архиве как-то выветрились из головы…

Варяг начал осторожно разбирать пухлые, туго перетянутые веревочками пластиковые папки-досье. В бумагах мелькали довольно известные фамилии: здесь были люди и из большой политики, и из руководителей государства, и криминал. На дне чемодана лежала знакомая картонная зелёная папка. Владислав с любопытством развязал тесемки. В папке обнаружилась толстая стопка отпечатанных на пишущей машинке листов. Посредине первого листа аккуратым красивым почерком было выведено одно слово: «Гастролёр». Варяг перевернул лист и прочитал: «Каменно-стеклянная глыба Центрального телеграфа мрачным треугольником нависла над улицей Горького…» Он перебрал несколько листов и понял, что имел в виду старый вор, говоря: «Тут вся моя жизнь».

Это и впрямь было жизнеописание патриарха советского криминального мира. Текст состоял из отдельных, иногда мало связанных между собой отрывков, причем некоторые из них были похожи на законченные рассказы, написанные от первого лица. Видимо, дядя Сема задумал сделать из своей рукописи как бы мемуары законного вора.

Варяг прилег на кушетку и углубился в чтение…

Каменно-стеклянная глыба Центрального телеграфа мрачным треугольником нависла над улицей Горького. Вдоль обеих стен его углового фасада, прикрывая огромные окна третьего этажа, красовался длинный иконостас рисованных лиц членов Политбюро ЦК КПСС с главной иконой в центре — портретом Юрия Владимировича Андропова, видного мужчины в интеллигентских очках и со смутной полуулыбкой Джоконды на тонко очерченных губах. В этот предпраздничный майский день Москва, как всегда, рапортовала стране о славных трудовых успехах и деловито готовилась отметить очередной День Победы. По главной магистрали советской столицы сплошным потоком двигались легковушки, автобусы и троллейбусы. Праздные иностранные туристы, обвешанные фотоаппаратами, маленькими стайками двигались по тротуарам, избегая спешащих по улице приезжих из ближних и дальних городов и из всех союзных республик. Вооруженные объемистыми сумками и чемоданами, гости столицы торопились к «Елисеевскому» гастроному купить сырокопченой колбаски, а те, кто уже отоварился этой самой сырокопченой, спешили обратным курсом прямехонько к ЦУМу в надежде не пропустить там свою очередь — номер триста восьмой, написанный на ладони чернильным карандашом, — за югославскими зимними сапогами на «манной каше».