Кирилл Казанцев - Бункер разбитых сердец

Михаил отложил дневник на тумбочку и, тяжело вздохнув, пошел курить в кухню. Глядя в ночь за окном, стал думать о себе. «И чего я вдруг стал критиковать этого горемыку? Он хоть боялся чего-то, хоть отслеживал жизнь своего отпрыска, которого, как и моего, звали Алексеем. А вот я что творил? На четыре года в осадок выпал. В штопор вошел. И вообще ничего не знал о своих детях. Вот и у самого чуть внуки не случились. А ведь это не за горами. Ну, ничего, есть, надеюсь, еще время, чтоб исправить свои ошибки. Жить нужно так, чтобы было не стыдно умереть. А может, стоит найти этого Павла Сутулова. Возможно, он еще жив и живет в этом городе. Или его потомки. В принципе, стоит попробовать. Вон и адрес кое-какой имеется. Есть от чего оттолкнуться. Если найду кого из них, то дневник им отдам. Он никакой ценности для государства не представляет, а для них – целая жизнь. Хоть узнают, что в них течет не только рабоче-крестьянская кровь, но и дворянская. Это сейчас модно в отличие от тех времен».

Докурив сигарету, он вернулся к чтению уже с новой идеей, которую решил воплотить в жизнь, во что бы то ни стало. И с еще большим интересом стал уже не просто читать дневник, но и изучать его, выискивая полезные для себя факты.

«Не знаю как сложится его судьба. Но вот сейчас почти знаю наверняка, что грядет война с Германией. Опять эта Германия! Мне поручили строительство бункера явно не для того чтоб в нем картошку хранить. Это объект стратегического назначения особо засекреченный и особой важности. Кроме того сроки дали на строительство очень малые. Значит торопит время. Война уже близко. О ней все знают, но все молчат. Будто боятся. А вот я как раз и не боюсь. Я жду ее как искупления своих грехов. Как освобождения от своих вечных страхов. Первым пойду на фронт, даже если и не отпустят. Сбегу добровольцем. Вот только Пашку жаль. Но, если не убьют меня, обязательно найду его. Найду и все расскажу о чем тут пишу. И пусть меня потом расстреляют. Я того заслуживаю.

Сейчас мы уже приступаем к оштукатуриванию стен. Я заранее собственными руками, чтоб никто не видел из моих стройбатовцев сам сделал в стене тайник. Туда положу шкатулку, медальон и фотографию Анны. Положу и этот дневник. Пусть там все покоится с миром. Эти вещи никому не принесли счастья. Так пусть никто о них и не узнает. Даже я не знаю кому мы строим этот бункер, но знаю одно – он мой. В нем вся моя сознательная жизнь. Ее неправильное начало. Ее страшная середина и ее неизвестный конец».

На этом записи закончились. Но Михаил продолжал смотреть в эти маленькие пожелтевшие от времени блокнотные листы, находясь под сильным впечатлением. Ужасная судьба. Не позавидуешь. Интересно, выжил ли этот человек на войне? Сумел ли найти внука? Рассказал ли что ему, как обещал?

И чем больше у него возникало вопросов, тем большим желанием он загорался проверить все самому. Он, нашедший это излияние души человека, почувствовал себя причастным к его прошлой судьбе. Как будто стал обязанным довести дело до конца, который самому автору был тогда неизвестен. Да к тому же и сон этот был, видимо, не напрасным. Он, хоть и не верил Родин в вещие сновидения, но как-то уж слишком все сводилось одно к одному.

Заснул Михаил около трех часов ночи, когда мысли уже стали путаться. Он думал и о своих детях. О том, что и теперь порой забывает им позвонить. Даже Галину немного пожалел. Зря он, наверное, так резко с ней обошелся в свой приезд. Ну, ошибся человек, пожалел о содеянном, раскаивается. Чего уж обиду на нее таить. Все-таки мать их общих детей, и ей тяжело с ними без его поддержки. Надо бы пересмотреть эту сторону вопроса. Не жениться, конечно, заново, но вот относиться с уважением к этому факту стоит. В следующий раз обязательно будет разговаривать с ней. А когда он будет, этот следующий раз?.. Надо все успеть… Главное, успеть начать себя уважать. Было бы только за что…

Проснулся, как чаще всего бывало, без минуты семь, пока не успел прозвенеть будильник. Глянул для подтверждения на свои наручные часы. Их ему вручил майор Филатов за помощь следствию. Вот именно к нему Родин и собирался сегодня пойти. Еще тогда он почувствовал, что ему можно доверять. Конкретный мужик. Не какой-нибудь там оборотень в погонах. Потому, наверное, в свои почти пятьдесят до сих пор в майорах ходит. Не откладывая, взялся за телефон. Мало ли какие сегодня намечены дела у следователя. Набрал номер его личного сотового, не боясь разбудить. Тут же услышал:

– Филатов слушает.

– Утро доброе, Сергей Владимирович, – как к хорошему приятелю обратился к нему Михаил, – Родин вас беспокоит.

– А, Миша! – бодро отозвался Филатов. – Привет, привет.

Что-то опять у тебя стряслось?

– Значит, узнали меня?

– А чего ж не узнать? Время-то всего ничего прошло с нашего с тобой титана. Да и помнит страна своих героев. Что на этот раз?

– Да дело у меня к вам есть. Важное. Посоветоваться надо. Как насчет сегодня?

– Сегодня? Сегодня. Ага, давай в одиннадцать заходи. Я предупрежу дежурного. Устраивает это время?

– Вполне. Буду обязательно.

И без трех минут одиннадцать Родин вошел в районное отделение полиции, беспрепятственно поднялся на второй этаж и постучал в едва приоткрытую дверь кабинета следователя по особо важным делам.

– Да, Миша! Заходи, – словно видел его, крикнул Филатов.

Когда Родин вошел, тот даже с места приподнялся. Все по той же привычке почесал свой мясистый нос. Протянул руку для пожатия:

– Ну, так что у тебя? Присаживайся. Чай будешь?

– Нет, спасибо, – отрицательно качнул головой Михаил, опускаясь на предложенный напротив стул. – В общем, Сергей Владимирович, я все на той же базе обнаружил секретный бункер. Находится метров на пятнадцать под землей, – без лишних предисловий, ценя время майора, начал он, глядя ему прямо в глаза.

– О как! – вздернул тот вверх кустистые брови. – Прямо-таки и бункер? И даже секретный?

– Так точно. Это не простое бомбоубежище. Построено в тридцать девятом году. В эксплуатацию, возможно, сдано в начале сорокового. Короче, перед Второй мировой. Там все благоустроено. Имеется запас провизии и воды, обеспечен телефонной связью и электричеством, – по-военному стал докладывать Михаил, придерживаясь самых главных фактов. – Кроме того, имеется радиоточка, которая до сих пор функционирует. Ловит какую-то современную радиостанцию.

При каждом его слове майор становился все серьезнее. Хорошо. Не счел его сумасшедшим. Вникает в дело.

– Есть и санузел, и вентиляция теперь хорошо работает. Я ее прочистил, – продолжал докладывать Родин, все больше распаляясь, – и мебель кое-какая имеется, и постельное белье. В общем, хоть сейчас заселяйся и живи. Все в первозданном виде. Думаю, даже им так и не воспользовались ни разу. Город-то наш тылом был. Не случилось надобности. Строили так, на всякий случай, – стал рассуждать он вслух и заметил, что у Филатова начинает рассеиваться внимание. В общем-то прав. Этот майор и сам до всего может додуматься. Ему комментарии без надобности. За это и нравился он Родину, располагал к себе своей четкостью мысли. И Михаил решил перейти к следующему пункту. Но Сергей Владимирович все-таки задал свой вопрос:

– Оружие какое там имеется?

– Никак нет. Но, может, замаскировали где? А может, просто не успели сейфом оборудовать. Во всяком случае, я ничего такого не обнаружил. Но есть другое. В стене, за портретом Ленина… Да, там даже такое имеется, – кивнул Михаил, заметив, что брови майора снова поползли вверх. – Так вот за ним я нашел маленький тайник. А в нем некие, возможно, очень дорогие вещицы. Шкатулка и медальон. Вот, посмотрите сюда, – и он, достав свой телефон, продемонстрировал Филатову свои снимки в нескольких ракурсах.

Внимательно их изучив, майор вернул ему телефон.

– Да, Миша, похоже, это теперь к нашему ведомству относится. Эти штуки, если не подделка, то стоят недешево. Эксперт точнее подскажет, чем я. Только сразу предупрежу, оценят не по аукционной стоимости. На многое не рассчитывай.

Михаил согласно кивнул.

– Так, еще что есть? – спросил Филатов, как будто быстро потеряв к тому интерес. – Документы какие?

– Ну, это нельзя назвать документом, – дернул плечом Родин и полез в нагрудный карман куртки. – Вот. Это дневник неизвестного лица, – и он положил перед майором серый блокнот с вложенной в него фотографией девушки. – Я его внимательно прочитал. Лицо это мужского пола. Скорее всего, сотрудник НКВД, пытающийся скрыть как свое звание, так и имя. Но тут достаточно интересных исторических фактов.

Филатов, продолжая слушать Родина, раскрыл блокнот. На стол выпал снимок Анны. Он недолго покрутил его в руках, отложил в сторону, бегло осмотрел текст, закрыл, но не отодвинул от себя, снова посмотрев в глаза Михаилу, словно хотел больше прочесть что-то в них, а не в дневнике. И Родин сообразил, что имеет в виду майор. Что ж, такая у него работа.