Александр Тамоников - Крымская пленница

Прицелиться в них мешал сержант Костюк. Этот мелкий бес прикрывал отход, пятился, стрелял одиночными. Сержант был бледен, похоже, немного не в себе. Со лба стекала кровь, но явно не от пули. О камень шибанулся? И все же выполнял свои обязанности — стрелял, не целясь, но вполне эффективно. Следовало спешить — двое уже пропадали в лесу. Глеб поднялся, кинулся в атаку короткими перебежками. Он тоже стрелял одиночными, но Костюк не падал — пятился к лесу, иногда припадал на колено, огрызался. Оба берегли патроны. Прицельной пули Глеб не боялся, только шальной. Все это выглядело как-то дико: два изможденных человека вели тупую дуэль, зазря расходуя патроны. Расстояние между ними сокращалось. У сержанта кончились боеприпасы, он отбросил автомат, попятился. До опушки ему оставалось метров тридцать, но сержант не бежал, медленно отходил на полусогнутых. Вытащил из внутреннего кармана пистолет Макарова, начал стрелять. Пришлось залечь — пули выли в непосредственной близости. Одна прошла совсем рядом, опалила ухо — вот ты какая, непосредственная близость! Глеб терпеливо считал выстрелы: первый, второй, третий… Потом последовали еще два, тоже не причинившие вреда. Он поднял голову. Сержант пятился, облизывал губы, посматривал на лес через плечо.

А вдруг действительно сбежит? Хрен тебе в глотку! Глеб привстал и начал выбивать последние пули. Костюк охнул, согнулся пополам, схватился за ногу, кровь брызнула из пробитой конечности. Но он опустился на здоровую ногу и продолжал стрелять. У обоих одновременно кончились патроны! Усталость гнула к земле. Глеб, пошатываясь, шел навстречу, сжимая пустой автомат. Сержант оскалился, выбросил «ПМ». Еще одно неуловимое движение — и в руке появился нож с длинным узким лезвием. Оно блестело на солнце, не предвещая ничего хорошего. Как же вы надоели, ребята! Глеб вразвалку подходил, всматривался в лицо недобитого врага. Костюк сидел на колене, терпел боль — и вдруг бросился на него, сжимая рукоятку ножа!

Глеб успел вскинуть автомат. Блок сработал. Удар не состоялся, но запястье пропорола боль. Достал, стервец! Он отбросил его ногой! Костюк отпрянул, снова повалился на колено, но не утратил ни ножа, ни решимости. Остро ныло запястье. Фактически укол, ничего страшного, но кость царапнул.

— Что, парень, бес вселился? — выдохнул Глеб.

— Да пошел ты… — процедил Костюк.

И тут Глеб вспомнил кое-что интересное. Начал отходить, одновременно запустив руку в карман. Одинокий патрон, выпавший вчера из патронника — он ведь сунул его в штаны, еще подумал, что в хозяйстве пригодится! Патрон с остроконечным сердечником лежал в кармане как ни в чем не бывало. Он быстро вытащил его, одновременно отстегнув магазин, вставил в гнездо нажатием пальца. Сержант бросился в тот момент, когда он вбивал магазин в гнездо! Страшный, орущий, глаза бешено вращались. Он махал ножом, а о раненой ноге даже не думал! Сделал выпад, подлетая, но Глеб уже загнал патрон в патронник. Выстрелом сержанта швырнуло обратно. Он рухнул на спину, как подпиленный столб. Кровь хлестала из пробитой груди. Он хрипел, давился кровью.

Глеб приблизился, встал над ним. Не было никакой радости. Вроде выиграл, а то же самое, что проиграл. Костюк не умирал, хотя давно пора бы. Он терял кровь, скреб землю, испытывая адские муки. Глаза затягивались предсмертной пеленой.

— Чего уставился, сука? — прохрипел он. — Нравится?

— Не очень, — пожал плечами Глеб. — Ты уж заканчивай быстрее, а то смотреть тошно.

— Пристрели меня, тварь… Видишь же, что мучаюсь…

— Во-первых, нечем, — вздохнул Глеб, поднимая нож, испачканный его же собственной кровью. Повертел и убрал в карман. — А ножом в живот — это ваша специализация. Так что давай сам, естественным, так сказать, образом. Исповедаться не хочешь?

— Ты что, священник, падла?

— Нет. Я — офицер российской морской пехоты. Но у тебя разве есть выбор?

— Да пошел ты!..

— Ну, как хочешь. — Глеб пожал плечами и побрел к лесу, волоча за собой на ремне пустой автомат. Поговорили. Вроде бы одна нация (ну, почти), соседи, неразлейвода, на одних сказках воспитаны — а поговорить абсолютно не о чем. Другой мир. Сержант что-то хрипел ему вслед, потом изогнулся дугой, забился в конвульсиях — и испустил напоследок что-то вроде вздоха облегчения.

Возле леса Глеба догнала запыхавшаяся Анюта, схватила за локоть:

— Глебушка, миленький, господи!..

— Ты почему здесь? — вяло возмутился он. — Я кому сказал сидеть в лесу?

— Ты того, да? — покрутила она пальцем у виска. — Пойдешь за мной в такую даль? Ты же в кому впадешь, пока поднимешься… Я все видела, насмотрелась, как ты воюешь… Их двое осталось, они по дороге ушли в лес. Глеб, у них, кажется, совсем нет оружия…

— У нас, кажется, тоже… Ладно, хорошо, что ты пришла, прости, не то говорю… Я отдохну минуты две, а потом мы их догоним… вернее, я их догоню, а ты будешь прятаться сзади и смотреть, как я воюю…

Состояние ухудшалось с каждой минутой. Он забрел за куст, где его вырвало, но лучше не стало. И все же он крепился, ведь оставалась такая ерунда, можно уже не прятаться. Он шел по тропе, волоча за собой автомат, боролся с головокружением. Пустого пространства вокруг тропы становилось больше. Лес отступал, взбирался на обрывы. Впереди мерцал небольшой кряж. Что за ним? Неизвестно. Тропа плясала перед глазами, то делалась резкой, то расплывалась. Он шел по свежим следам — это было нетрудно. Чертополох примяли совсем недавно. Шли двое — и не просто шли, а тащились, едва живые. Анюта двигалась сзади — он категорически запретил подходить. Еще пошутил: «Представь, что есть решение суда, предписывающее не приближаться ко мне ближе чем на сто метров». Она со страхом смотрела на него, но пока подчинялась.

— Справа постройки за обрывом, — проинформировала девушка.

Молодец, наблюдательная. Он бы не заметил. Справа за косогором мелькнула серая дровяная крыша, фрагмент завалившегося плетня, гниющие стены из досок, в них зияли дыры. Какой-то старый, давно заброшенный хутор или что-то в этом роде. Может, пасека была, сторожка лесника, заимка охотника… И вдруг сработало что-то в голове, он напрягся, стал всматриваться под ноги. Умница, девочка! Диверсанты тоже заметили строения и повернули к ним! Следы меняли направление, трава за обочиной была примята. Зачем они туда пошли? Ведь это тупо. Можно просто спрятаться в лесу. Дошли до такого состояния, что уже плевать? Головы пустые? Глеб собрал последние силы, ушел с дороги, лазил под деревьями. Двое не так давно свернули к постройкам, их следы хорошо отпечатались в сочной траве.

— Анюта, ты молодчина, — похвалил он. — Нет, правда молодец, я мог не заметить.

— Стараюсь, — проворчала девушка. — Продолжаю развенчивать миф о мужском превосходстве. Глеб, будь осторожен, ну, пожалуйста… — взмолилась она.

— Буду, — пообещал он. — Но и ты не уходи с дороги, договорились?

Глеб побрел в просвет между деревьями. Сделал передышку, прижавшись к сосне, привел себя, насколько можно, в божеский вид, убедился, что нож все еще в кармане, повесил автомат на плечо, помолился на дорожку…

И все же ноги подкашивались, когда он поднялся на косогор к замшелым строениям. Два дощатых сооружения — одно развалилось целиком и полностью, лежало в руинах, от второго что-то оставалось. Продавленное крыльцо, трухлявые стены, глазница окна. Крыша просела, но пока держалась. Под окнами валялись какие-то доски, покрытые слоем грязи, ржавый бак, треснувшая пополам бочка. Он не скрывал своего присутствия, открыто брел по бурьяну. Минутку постоял у крыльца, помеченного свежими следами — протекторы обросших грязью кроссовок отпечатались четко.

Поднялся по ступенькам и пинком распахнул дверь, подавшись в сторону. Никто не стрелял, не бросал гранаты. Он вошел внутрь. В сараюшке царило запустение. Сквозь дыры в щербатых половицах росла трава. Стены превратились в труху, проеденную древесными жуками. Половицы прогибались и потрескивали. Черные потолочные перекрытия украшала паутина. Мебель отсутствовала, если не считать таковой горы замшелой древесины и развалившийся на куски шкаф. Глеб стоял у входа, с какой-то брезгливой жалостью разглядывал «фигурантов дела». Оба были здесь, сидели на полу в противоположных углах, привалившись к стенам. Выглядели мужчины неважно. Неудивительно, что не стали оказывать сопротивления, даже подняться не могли. Глаза майора были закрыты. Лицо обросло щетиной и грязью, рука покоилась на грязной перевязи. Костров смотрелся не лучше. Он сидел в неловкой позе, отставив поврежденную ногу, голова была откинута, рот оскален. Глаза равнодушно скользили по капитану Российской армии.

— Добрый день, господа укро-фашистские захватчики, — поздоровался Глеб, проходя на середину комнаты. — Приятного отдыха, как говорится.

Майор лениво приоткрыл глаза, тяжело вздохнул: