Наталья Троицкая - Сиверсия

Взобравшись на скалистый, нависший над водой утес, Хабаров остановился. У его ног лениво шептался Амурский залив, плавно переходящий в Японское море. Спрятав руки в карманы ветровки, слегка откинув голову назад, Хабаров смотрел на остывающий закат. Краски струились волшебной симфонией. От этого могучего великолепия робко, несмело, непривычно, едва-едва в душе зарождалась музыка. Она нежная, чистая, будто из того времени, когда мечты наши были завернуты в разноцветные фантики, она ласкает душу шелковой варежкой, и пьяно кружится голова: «Теперь все будет хорошо. Все просто обязано быть хорошо. Я верю…»

Белой птицей встрепенулась память.

– …Держись, Саня! Теперь все будет хорошо. Все просто обязано быть хорошо! Я верю!

Пересохшее горло. Скрежет песка на зубах. Свист ветра или спасительный шум лопастей – не понять. Как капельки дождя по стеклу, шелестит песок по броне. Едкий, невыносимый запах гари. Жара. Пекло. Что-то теплое, солоноватое течет от виска по лицу, попадая в приоткрытые корявые губы. Мутный покачивающийся взгляд. Вокруг все плавает и словно не в фокусе. Выжженная пустыня, дым…

– Хреновый рай я себе заработал. Ни цветущих яблонь, ни белых ангелочков с крылышками… Твою мать!

Мысли ленивы и неповоротливы, как бестолковые мулы. Под рукой АКС с пустым магазином: отстрелялся до пружины. В кармане один патрон. Для себя.

– Что же… Где же… Васёк! – крик скорее похож на стон. – Васёк! Мы же двое… Нас же двое… Двое мы… Дв…

Жгучая боль резанула, отняла дыхание.

…А у родного дома черемуха пенится, и клен полощет листвой на ветру. Серый жирный кот дремлет на окне, где пахучая герань в цвету. Тут же глиняный кувшин, полный молока. Жизнь отдал бы, только б напиться…

– Пульс сто ударов. Стабилизируется. Артериальное давление семьдесят на пятьдесят.

– Выкарабкается…

Пустое забытье. Дальше боль. Много боли. Думаешь: «Значит, живой…» Первый раз открываешь глаза. Улыбчивая сестричка спешит с уколом.

– Как мы себя чувствуем?

– Наверное, по-разному. Я – паршиво. Вы, должно быть, много лучше…

Запоздало настигает душная соленая волна…

После госпиталя вдвоем с другом Василием Найденовым они сидели на военном аэродроме, ждали грузовой «борт» для переброски в Афган.

– Сань, закат-то какой! Чисто симфония! Знак: с нами Бог и маленькие боженятки!

Был такой же ликующий закат. Только тогда он не казался щемяще одиноким.

«Васька… Васька…»

Хабаров помнил, как это было. Помнил в деталях, будто все случилось вчера.

…Небо в рваных свинцовых тучах. Ни единого голубого просвета. Кажется, лопасти цепляют серую хмарь. Ветер стонет, рвется, бесится в лабиринтах скал. Выжженное солнцем дно ущелья с высоты, как пятачок, брошенный Господом Богом на усладу страждущему. На пятачке «вертушка». Возле нее копошатся, суетятся люди, с высоты маленькие, неуклюжие.

– «Беркут-1», как понял? Как понял меня? Прием. «Беркут-1», «Беркут-2», на связь! В душу мать… Вы что там, охренели оба?! «Беркут-1», «Беркут-2», на связь!» – рвался в наушники голос с земли.

– Я – «Беркут-1». Понял вас. Сделаем. В лучшем виде!

– Мужики, поторопитесь! – приказал комполка Амвел Гогоберидзе. – Если группе навяжут новый бой, забирать будет некого!

– «Второй», как у тебя? Есть работа. Надо наших ребят из шестнадцатого квадрата забрать. Как понял? Я – «Первый».

– Игорь, мать твою! Ну почему, как такая сложная обстановка, у тебя все летит? Б…! Суки! Могли бы, хоть ради прикола, запчастей первой категории[3] прислать! – донеслось в ответ.

Ребята были в запарке.

– «Второй», «Второй»! Я – «Первый». На связь! – повторил он.

– Слышу тебя, Саня! Еще пара минут, и я – твой.

– Васек, ты уверен? Посиди тут покуда. Вокруг чисто все. Я один «схожу».

– Я те «схожу»! Патриот х…в!

– Мягче. Мягче. Не засоряй эфир. У нас есть еще время. Давай запрошу помощи.

– А ротация на что?! Ладно, умник. У меня тоже земля «на ушах». Ясно сказали: «Поторопитесь». Взлетаю. Б…! Да, приглуши ты ее! – рявкнул кому-то Василий. – И так все хлюпает, как в п…

Хабаров хохотнул.

– «Второй», не заблудись. Планшет на колено положи, – сказал он, провожая пристальным взглядом уверенно набиравший высоту вертолет ведомого.

– Я «положу». Вот домой вернемся, я на них на всех «положу»!

Пара «вертушек» винтами рвала тишину в клочья.

– «Первый»! Вижу! Водохранилище, справа башня… У башни они!

По днищу раздались мелкие сухие шлепки.

– О, чёрт! Прав был Сухов: «Восток – дело тонкое». Похоже, командир, «груз-200».

– Не каркай!

– «Первый», я постреляю маленько. Не тащить же боекомплект назад!

– Отставить! Не с твоей маневренностью. Они тебя враз схавают. Сам покружу. Давай, грузи людей и – на базу! Я следом!

– Ни хрена ты не понял, Саня! Я пострелять могу, с грузом не потяну. У нас там на соплях все!

– Б…! Если бы ты…

Найденов нервно хохотнул, отшутился:

– Не дрейфь, командир! У меня планида до девяносто одного дожить. Цыганка нагадала!

– «Второй», я встал под погрузку. На рожон не лезь. Не с твоими потрохами!

Через секунды они шли обратным курсом. Домой.

– «Второй», «зеленка»! Ловушки, давай.

– У «зеленки» еще двоих вижу. Вроде наши. Точно наши! Сяду.

– Отставить! Следовать на базу!

Но «вертушка» ведомого резво пошла на посадку.

– Черт бы тебя побрал, Васек! – вскипел Хабаров. – Приземлимся, морду тебе набью!

– Расслабься, командир. Подарим мужикам жизнь. Их же дома ждут! – добродушно отозвался Найденов.

Треск, шорох помех. Горный хребет скрыл от него вертолет Найденова. Хабаров заложил крутой вираж, вынырнул в долину, тщательно всматриваясь в просветы «зеленки».

Вспышка, внезапная, слепящая глаза, пронзающая нервы. Потом звук. Его не слышишь, его ощущаешь, впитываешь кожей. Огненный факел, черный едкий дым. И не оторвать глаз…

– Нет! – крик Хабарова заставил экипаж вздрогнуть, выйти из жуткого гипнотического оцепенения.

В кабине трое, за спиной еще двенадцать ребят, уповающих на тебя, как на Бога. Внизу, на камнях, друг и его экипаж. Умом понимаешь: спасать некого. Но как трудно, неимоверно трудно заставить себя бросить их и уйти, бросить того, кто, рискуя жизнью, не раз спасал твою жизнь, с кем еще утром пили по походному стопарю, кто шутил, смеялся, чей голос только что звучал в ушах, кто только что был. Был…

Это в непутевых фильмах да книгах про смерть красиво пишут. На самом деле все много проще, как свечу задуть, как цветок сорвать. И нет продолжения. Новый сюжет…

Ночью он не мог уснуть, просто лежал на земле, у вертолета. Пара пустых бутылок из-под водки валялась рядом. Хмель не шел.

– Так бывает, Саша, что друзья уходят… – Гогоберидзе сжал его плечо. – Есть такая профессия: защищать Родину.

– Чушь! Какую Родину?! Чью?! Амвел, скажи мне, чью?! Этих жаждущих крови выродков? Где ты видишь здесь Родину?!

– Тихо, тихо.

Гогоберидзе протянул ему фляжку.

– Спирт. Выпей. Посентиментальничай часок. Потом спать иди. Утром нас ждет работа.

Комполка знал, что ничем не поможет.

«Первыми уходят самые лучшие, самые преданные, необходимые. Как всегда… – думал Хабаров. – Такие и там нужны. Видимо, жизней на всех у Господа не хватает…»

Хабаров потер ладонями лицо, стирая воспоминание.

– Ничего, Васек, прорвемся. Как ты говорил: «С нами Бог и маленькие боженятки!»

Назад Хабаров возвращался поздним вечером, не по берегу, а по шоссе, чтобы сократить путь.

Еще издали он заметил замершую у обочины иномарку соседа Погодкина. Вероятно, ее хозяин перепробовал все известные ему способы оживить металл и сейчас, сдавшись, ругательски ругаясь, мочился на колесо. Хабаров коротко поздоровался и предложил помощь. От неожиданности сосед даже глазами захлопал, а когда очнулся, то с неменьшим темпераментом принялся «благодарить»:

– Иди ты, сука, ё…аная зэчья мразь! Я на х… вертел твою пи…добольную помощь! Как монтировкой нае…ну по кривому хлебальнику, так на задние ноги и сядешь! Таких мудил отстойных стрелять надо! Клал я и на тебя, козла, и на твою мать!

– Спасибо, что не ударил.

Все было тем же самым. Ничего не изменилось. Вот только музыка смолкла, и внутри внезапно снова открылась зияющая пустота.

Закат догорел. С востока на мир наползали свинцовые, переполненные дождем тучи. Лишь далеко на западе, за поросшими тайгой сопками, теплился бледно-розовый свет – последний аккорд волшебной симфонии.

Настырный стук в дверь. Непрошенный гость. Недовольное «не заперто».

Что тут было запирать? Бревенчатая изба – четыре стены, убогое убранство. Деревянный стол, из тех, что в старину терли песком и скребли скребками, пара самодельных табуретов да скрипучая кровать, с кое-как залатанной проволокой сеткой-матрацем.

Хабаров даже не обернулся к двери, точно тот, кто пришел, был ему абсолютно не интересен. Он ел нечищеную вареную картошку, время от времени приправляя ее куском рыбы, взятым из полупустой консервной банки.