Александр Бушков - Пиранья против воров

– Значит, папочке не понравится? – усмехнулся Мазур.

– А вот это его цеплять не должно, – решительно ответила Света. – Никуда не денется. Ты, конечно, человек старомодной закваски, тебе и в голову не придет к тестю подъезжать с челобитными... а вот я, дитя эпохи, другое дело. Могу без малейших терзаний грохнуть кулачком по папочкиному столу и в голос потребовать, чтобы порадел родному зятю... Ну что ты морщишься? Се ля ви.

– Ума палата... – покачал головой Мазур.

– А как ты думал? Жена тебе достанется умная и предприимчивая, не сомневайся.

– Говоришь таким тоном, словно все решено и сговорено...

– А я женщина, мне по глазам читать положено. Сначала ты, не удивительно, ошеломлен был несказанно, потом понемногу начал привыкать к этой идее, а когда проникнешься ей как следует и обдумаешь все не единожды, окончательно созреешь... Я чувствую. И то сказать, разве тебе предлагают осетрину второй свежести? – Она грациозно спрыгнула с диванчика и встала посередине тесного купе в позе боттичеллиевской Венеры. – Какова? А вдобавок еще и умница...

– Накинь на себя что-нибудь, умница, – сказал Мазур понуро. – Охолонуть дай моей старческой плоти...

– Слушаю и повинуюсь, о мой повелитель, – она накинула короткое джинсовое платьице, небрежно его застегнула через пуговицу, села рядом и пытливо всмотрелась: – Кирилл, что ты надулся? Все будет прекрасно...

– Да я и не сомневаюсь, – сказал Мазур вяло. – Это я так, о своем задумался...

Он и в самом деле думал сейчас о своем. Поезд ощутимо замедлял ход, за окном потянулись неказистые деревенские домишки, серые покосившиеся заплоты, лохматые псы неизвестной породы валялись у калиток, стояла задумчивая корова, повесив безрогую башку. До Шантарска оставалась всего-то сотня километров или чуть поболее....

Откровенно говоря, Мазур не любил Шантарска. И оттого, что здесь пять лет назад погибла Ольга, и оттого, что здесь не раз приходилось р а б о т а т ь – или, что немногим веселее, именно отсюда отправляться на работу, а работа не то чтобы встала поперек души, но... С возрастом в душе накапливается некая тоскливая безнадежность, начинает казаться, что все было зря – зря резали друг друга боевые пловцы у Ахатинских островов и на рейде Эль-Бахлака, зря метались по здешней тайге лихие волкодавы, поливая друг друга из автоматов и пришпиливая врага к соснам метко брошенными тесаками, зря на противоположном бочке глобуса, в достопамятной республике Санта-Кроче азартно играли со смертью горячие латиноамериканские парни и девчонки при посильном участии российских офицеров... Какая разница, чем все кончалось, если огромная и необъятная планета будет точно так же нестись в пространстве и без них? Был один еврей, так он сказал, что все проходит...

Колеса скрипели и пищали – поезд тормозил у крохотного вокзальчика в нелепо разбросанной на большом пространстве, ничем не примечательной деревушке, славной лишь тем, что именно ей некогда посвятил парочку желчных фраз в знаменитых путевых заметках сам Антон Павлович Чехов, аллах его ведает, почему. Послышалось жестяное шипение репродуктора, сообщившего о прибытии поезда на второй путь (для прапорщиков – на третью и четвертую рельсы), а потом о том, что стоянка продлится пятнадцать минут...

– Что-то ты захандрил, – сказала Света, критически его обозрев. – Ладно, времени достаточно, пойду тебе пива куплю. Бутылочного, местного. Пакет мне брось... Спасибо.

– Застегнись как следует, – машинально сказал Мазур.

– Слушаюсь, адмирал! – Она проворно пробежалась пальцами по незастегнутым пуговицам. – Вы ведь из собственников, а?

– Ага, – сказал Мазур без улыбки. – Я жуткий собственник в лучших традициях «Домостроя», ты это учитывай, коли уж решила мне предложение делать...

– А ты думаешь, я не учла? – фыркнула Света.

Она сунула ноги в легкие босоножки, подхватила со столика свое кожаное портмоне, послала Мазуру смеющийся взгляд и вышла в коридор. Мазур все так же сидел у окна, подперев десницей голову. Он видел, как Света летящей походкой пересекла неширокий пыльный перрон. Вслед ей оглядывались – и это, вот чудо, доставило Мазуру удовлетворение, то самое чувство собственника приятно взыграло. Она свернула налево, за вокзальчик, скрылась из виду.

Глянув на часы, Мазур принял решение. Забывать о своих прямых обязанностях телохранителя и сберегателя было, пожалуй что, рановато. Захолустные вокзальчики – это, знаете ли, не консерватория... Он быстренько натянул тренировочный костюм, рывком вбил ноги в босоножки, в секунду, прикосновением локтя, проверил, на месте ли бумажник в кармане адидасовских портков. Вышел в коридор.

Дверь соседнего купе была распахнута настежь, мало того, оба обормота торчали у окна, закупорив проход – сытенькие, пьяненькие, веселенькие, громогласно общаясь с помощью полудюжины нехитрых словес и нецензурного довеска.

– Во, кстати! – Тот, что был пониже и потолще, при виде Мазура как-то очень уж нехорошо оживился, загородил дорогу, благоухая алкоголем. – Слышь, старый, базар есть. Ты внучку свою к нам в гости отпусти, когда поезд поедет. Мы ей Шопена вслух почитаем, полное собрание стихотворений. А я тебе за это десять баксов дам. Они зелененькие, к пенсии приварок...

Он с размаху попытался влепить Мазуру в ладонь скомканную зеленую бумажку, но, разумеется, промахнулся – поскольку Мазур в последний миг неуловимым движением отвел руку, всего-то на пару сантиметров, и бритый колобок едва не упал, когда его конечность наткнулась на пустое пространство. Обострять ситуацию не хотелось, да и настоятельной нужды не было, и Мазур вежливо сказал, глядя через его голову на второго, что выглядел потрезвее:

– Разрешите пройти...

В следующий миг он понял, что крепко ошибался насчет второго – тот, качнувшись, отпихнув локтем колобка, все еще тупо таращившегося на собственный кулак с мятыми баксами, сграбастал Мазура за ворот и, старательно выпячивая нижнюю челюсть, процедил:

– Ты что, старче, русского языка не понимаешь? Когда девочка вернется, или к нам ее отправишь, или из вашего купе на часок испаришься. Ты не бойся, мы люди приличные, поиграем и назад отдадим. Понял, или очко порвать без наркоза?

– Разрешите пройти? – вежливо повторил Мазур.

– Ты что, баран совдеповский? – грозно-ласково вопросил высокий. – Нарываешься? Или десятки мало? Хрен с тобой, бери сотню и не менжуйся – от спуска в рот ни одна еще не забеременела...

Второй, качавшийся рядом, откликнулся молодецким ржанием.

– Руки уберите, – сказал Мазур с бесстрастностью английского джентльмена.

Все это время он краем глаза поглядывал в окно – Света так и не показалась пока. Ясно уже было, что разойтись миром не получится – и он напрягся, вовремя перехватил за запястье взметнувшуюся в направлении его физиономии руку, крутанул не самый сложный прием, высвободил ворот и, молниеносно нанеся пару жестоких ударов по сытому организму, головой вперед забросил нахала в купе, так что тот врезался лбом в собственный магнитофон, после чего сполз на пол и успокоился там на какое-то время. В темпе закрепляя успех, Мазур припечатал колобку от всей души, затолкнул туда же, встал в дверях и некоторое время с нехорошим выражением лица стоял в дверях, оценивая состояние случайных клиентов. Все было нормально, оба сидели на полу, охали и шипели сквозь зубы, но бросаться в бой что-то не спешили. Начинали соображать, что жизнь чуточку более сложна, чем им, обормотам, поначалу казалось без всяких на то оснований.

– Вот так и сидеть, бакланы позорные, – сказал Мазур веско, с расстановочкой. – Будете дергаться – порву, как Тузик грелку...

– Да понятно, чего там... – пропыхтел колобок. – Ошибочка вышла, простите великодушно... Мы-то...

Не дослушав, Мазур шумно задвинул дверь и побыстрее направился в тамбур. Спрыгнув на перрон, уверенно пошел в ту сторону, где скрылась Света. Свернул налево.

Полдюжины ларьков со скудным ассортиментом ярких пакетиков, баночек и пачек – тот же нехитрый набор, что и по всей стране. Светки нигде не видно. С десяток аборигенов обоего пола возле автобусной остановки, синий жигуленок, пара-тройка мятых алкашей, примостившихся там и сям... Что за черт?

Размашисто шагая, он направился к вокзальчику. Огляделся от входа – нет, никаких закоулков или закутков, внутри вокзальчик являл собою одно-единственное помещение, открытое взору, кассы, несколько скамеек, людей почти нет... Да что такое? Куда она могла подеваться?

Быстрыми шагами вернулся на перрон. Нет, с другой стороны обойти вокзал она не могла, там попросту не было прохода – забор из высоченных бетонных плит...

И ведь ни на миг не терял перрон из виду, даже когда учил этих хамов хорошим манерам! Впервые ворохнулось беспокойство.

Почти над головой захрипел репродуктор: