Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

Теперь Сергей точно видел, что разговаривает поэт-скандалист с кем угодно, может, даже с самим собой, только не с инвалидом.

– Кроме Бога, старый дрозофил, существует насилие.

Как бы решив подчеркнуть высказанный постулат действием, Мориц, не вставая со стула, мягким, но сильным движением ноги отправил коляску с инвалидом в самый дальний конец террасы. Олечка-официантка радостно захлопала в ладошки, но тут же испуганно спохватилась. Только у самого края террасы перепуганный Венька-Бушлат сумел притормозить кресло. Личико у него сморщилось:

– За что?

– За родину!

– Эй, козел, – негромко позвал один из качков. – Тебе, тебе говорю, козел. Ты зачем обижаешь сирого инвалида?

– А все таково, каковым является, – непонятно ответил Мориц. Наверное, на качков ему тоже было круто накласть. Он голоса слышал, фигур для него, видимо, не существовало. – Все создано сообразно цели. Невозможно, чтобы что-то было не таким, каким должно быть.

– Слушай сюда, козел, – повторил один из качков, вставая. – Я тебя спрашиваю, зачем обижаешь сирого инвалида?

Сергей взглянул на часы.

Суворов запаздывал.

Придется махать копытами, огорченно подумал Сергей, удобнее перехватывая под собой ножку стула.

Но драки, к счастью, не случилось.

– Кто это?

Все обернулись.

– Кто это, Мориц? – негромко переспросил, поднявшись по ступенькам, невысокий бледноватый человек в светлом костюме. Интересовал его качок, угрожающе приблизившийся к столику, занимаемому Сергеем и поэтом-скандалистом.

– Чудовище – жилец вершин с ужасным взглядом… – непонятно начал Мориц, но новоприбывший, оказывается, знал продолжение:

– …схватило несшую кувшин с прелестным задом.

И повторил, внимательно рассматривая замершего качка:

– Кто это, Мориц?

– Медведь-шатен, – добродушно ответил поэт-скандалист. – Но он одумался. Он не будет в унитазе рыбу ловить. Он будет рыбные места показывать.

Суворов негромко рассмеялся.

Его узнали.

Никаких криминалов за ним не числилось, даже дурных слухов не ходило, но стояли за Суворовым большие деньги, и стояли за Суворовым очень большие люди, поэтому трогать Философа было опасно. Никому не следовало его трогать. Все, кому надо, это знали. И качки знали. Стараясь не терять достоинства, они неторопливо покинули кафе. Через минуту синяя «шестерка» газанула на повороте.

– Ты тоже иди, Мориц, – улыбнулся Суворов. – Здесь тебе не надо оставаться.

– Я хотел ему портвешка заказать.

– А это? – указал Суворов на полный фужер.

– Это тоже для Морица, – ухмыльнулся Сергей. – Только этот портвешок отравлен.

– Чем?

– Слюной инвалида.

Суворов обернулся и внимательно глянул на приткнувшегося к стойке Веньку-Бушлата, глубоко уязвленного тем, что качки его бросили.

– Поехали, старый дрозофил! – приблизился к Веньке Мориц.

Он удивительно добродушно (таков, видимо, был у него настрой) принял слова Суворова.

– Не приближайся ко мне! Ты псих!

– Это ничего, если вместе, – загадочно ответил Мориц. – Поехали, поехали, я тебе колготки подарю.

– Какие колготки?

– Колготки «Помпея». Влекущего цвета. Специально для кривых ног, – объяснил Мориц и, несмотря на Венькины протесты, выкатил инвалидное кресло из кафе.

– Мне домой надо!

– Тебя ведь на Каштак переселили с Обруба?

– Оставь меня, оставь. Ты псих! Говорю, оставь меня.

– Это ничего, если вместе, – ровно повторил Мориц. – Поехали, познакомлю тебя с Коляном. У него всякие радости есть. А не хочешь радостей, коньяк найдется. Шпалопропиточного разлива.

– Я прежде не судимый, не пью!

– Со мной будешь, – все так же ровно пообещал Мориц, выкатывая кресло с инвалидом на обочину улицы, поросшую рахитичной рыжей травой. – У тебя мировоззрение изменится. Сейчас у тебя мировоззрение урода, мы это исправим. Может, я устрою тебя в цех плавки сырков. Ты как желудочно-кишечный трактор начнешь работать. Путем земного алкоголя, путем небесных абстиненций. Мировоззрение человека формируется наличием или отсутствием питейных точек в окрестностях, ты это знаешь? У тебя в детстве в окрестностях любимые питейные точки были?

– Ты псих!

– Ты изменишь мировоззрение…

Это были последние слова, донесшиеся до Сергея, Суворова и страшно довольной Олечки-официантки.

– Куда это он покатил инвалида?

– Спустит сейчас с горы, наверное.

– На таких колясках, – засомневался Суворов, – стоят сильные тормоза.

– Зато здесь гора крутая.

Суворова Сергей знал много лет.

Жизнь сводила их, разводила, но Томск город небольшой, в среде профессионалов все знают друг друга. Как бы ни складывались жизненные обстоятельства, отношения Сергея и Суворова всегда оставались доверительными. Разумеется, без предварительного звонка, с бутылкой в кармане Сергей не отправился бы в гости к Суворову, но их пути достаточно часто пересекались и без бутылки – на презентациях, иногда в театре, время от времени на охоте, в сауне.

– Я не опоздал?

Сергей усмехнулся.

К странностям Суворова он привык.

В конце концов, Суворов имел право на странности.

Практически все крупные денежные потоки, вливающиеся в Томск, а так же изливающиеся из Томска, явно или неявно контролировались Суворовым. Многие важные для города и области решения принимались с его согласия, и уж в любом случае с его ведома. При этом Суворов умудрялся жить тихо, даже незаметно, как истинный философ. Влияя на течение многих важных дел, он умудрялся не встревать в конфликты.

– Мне сказали, – рассеянно улыбнулся Суворов (он уже забыл про Морица), – что ты работал с Мезенцевым?

– Было такое.

– А почему не идешь ко мне? – Суворов явно думал о чем-то своем. – Когда тебе наскучит всякая возня, неси деньги ко мне. Помогу вложить в какое-нибудь не слишком близкое предприятие. Где-нибудь за бугром, в оффшорной зоне. Механика там предельно проста: предложение – гарантии возврата – прибыль… Да нет, не думай, это не абстрактный гуманизм, это понимание ситуации, – рассеянно улыбнулся Суворов, подметив удивление Сергея. – А если даже и гуманизм, то весьма умеренный.

Странная шутка, отметил про себя Сергей, хотя предложение Суворова, несомненно, ему польстило.

Он знал цену слов Суворова.

Закончив философский факультет Саратовского университета, Алексей Дмитриевич Суворов попал по распределению в провинциальный Киселевск, где преподавал в Горном техникуме. Позже (не без помощи Сергея) он перебрался в Томск, где получил двухкомнатную квартиру в панельном доме. Так бы оно все и тянулось, но однажды жизнь Суворова круто изменилась. Небогатый, вечно нуждающийся доцент вдруг расстался с университетом. В районе Лагерного сада он купил кирпичный двухэтажный жилой дом постройки пятидесятых. Объединив две огромных квартиры второго этажа в одну, он получил, наконец, подобающее истинному философу место обитания, свил, так сказать, гнездо, о каком мечтал всю жизнь, ну, а остальное пространство дома занял просторный офис. Одновременно Суворов обзавелся несколькими иномарками, одну из которых, мощный джип «лэндкрузер», водил бывший десантник Коля Бабичев, глубоко преданный Суворову человек. К преданности его Суворов относился, впрочем, по-своему. Как-то по осени их остановили по дороге на Коларово три придурка. Обкуренные, готовые на что угодно, они хотели по быстрому срубить бабки на выпивку и на травку, но Коля Бабичев испортил всю игру. Сперва он не остановился, но один из придурков запустил в машину спортивной сумкой. Поскольку в сумке лежала пара пустых бутылок, лобовик пошел густыми трещинами. Этого Коля Бабичев не потерпел. Суворов и глазом не моргнуть, как нападавшие оказались в придорожной грязи. Поливая минералкой испачканные руки победителя, Суворов усмехнулся: «А потрепаться?»

Бабичев непонимающе уставился на шефа.

«Ну, вот, самых старых анекдотов не помнишь, – усмехнулся Суворов. – Хмурый ты человек, почему не дал людям потрепаться?»

«Перебьются».

«Вот я и говорю, хмурый ты человек. А ведь мир повидал».

«Может, потому и хмурый».

«А вот случись, что заново можно жизнь начать, кем бы ты стал?»

Бабичев хмуро прикинул:

«Ученым».

«В какой области?» – обрадовался Суворов.

«В Томской».

Вот и весь сказ.

Обстоятельства внезапного превращения вечно нуждающегося университетского доцента в крупного предпринимателя были просты, правда, об этом знали немногие. Однажды высокопоставленному московскому нефтяному чиновнику, родному дяде Суворова, срочно понадобился в Томске свой представитель. Причем именно свой. То есть такой, с кем работать можно предельно доверительно, и при этом не дурак, не хапуга, а соображающий, понимающий мир человек. Речь ведь шла не о чем-то, а о тех самых нефтедолларах, которые так приятно перекачивать за бугор.