Сергей Самаров - Зомбированный город

— Все. Все мое теперешнее состояние. Может быть, я просто переработал, переутомился, когда готовили новый спектакль. Но состояние сейчас такое… Я просто затрудняюсь его как-то охарактеризовать… В голове постоянно голоса какие-то слышатся. Кто-то что-то мне приказывает, я делаю глупости, которых никогда раньше не делал, и сразу забываю об этом. А потом, когда все выплывает, вспоминаю очень смутно и не могу понять, как я это сделал. И все внутри ломается. Я чувствую себя так, словно во мне живет кто-то посторонний и управляет мной. Недавно в спектакле, при трагической сцене, я вдруг дико расхохотался. Хорошо, что и зрители, и наш режиссер приняли это за изображение истерики, нервного срыва. Это посчитали находкой. А я с такими находками постоянно живу на грани самоубийства. Я не хочу так жить, не хочу. Мне плохо от этой жизни. Я хочу быть самим собой. У меня есть собственная личность, которая борется с другой личностью, что во мне поселилась. А иногда мне хочется кого-нибудь убить. Не кого-то конкретного. А просто так — первого встречного. И мне стоит большого труда погасить в себе эти желания. И еще… Я постоянно боюсь. Абсолютно всего. Боюсь входить в дверь. Лифт наводит на меня ужас. Мне кажется, что от каждого нового человека исходит угроза. И от вас тоже…

— Вы, видимо, не расслышали часть моего вопроса. Что привело ко мне? И почему именно ко мне? Почему в простую поликлинику не обратились?

— Чтобы в «психушку» уложили? Извините, не хочу. Оттуда здоровыми не выходят. Знавал отдельных людей, кто туда попадал. После этой больницы человек становится конченым. А тут Борис посоветовал. Обещал с вами познакомить.

— Понятно. Вы пьете? — спросил профессор откровенно, видя мутные, с красными прожилками на белках, глаза актера.

— Не то чтобы трезвенник, но только изредка себе позволяю. В последнее время вообще стараюсь не потреблять. Иначе я теряю контроль над собой. Не то состояние, чтобы можно было себе позволить спиртное. И вообще, какая-то бабья истеричность во мне появилась.

— Семья у вас есть?

— Я разведен. Уже давно.

— Один живете?

— Один.

— Да, одному бывает трудно справиться со своими проблемами.

— Может, это счастье, что я один. Меня все раздражают. Будь у меня дома жена, я мог бы легко сорваться, и… И натворить бед…

Игорь Илларионович думал почти минуту. Пациент молчал.

— Ну что, будь вы человек посторонний, я бы посоветовал вам все же обратиться к участковому психиатру. Я все-таки не психиатр, я только психотерапевт. И ваш случай — не совсем мой профиль. Но поскольку вы, как я понимаю, хороший знакомый моих, так сказать, знакомых… Да, так вот… И как часто вы слышите голоса, чьи-то приказы?

— В день бывает по нескольку раз. Особенно вечером, после спектакля. Вот после репетиции не так. После репетиции я спокойнее. А после спектакля возбуждение долго не проходит, возвращаюсь домой, завариваю кофе, сажусь перед телевизором, и тут начинается…

— Какие каналы смотрите?

— У нас дом обслуживают целых три кабельных оператора. Их, в основном, и смотрю. Еще спутниковые. После спектакля обычно часов до трех ночи сижу. Спать даже не пробую. Знаю, что уснуть не смогу. Просто тупо сижу и смотрю в телевизор. Иногда даже не понимаю, что смотрю.

— Принимаете какие-нибудь препараты? Транквилизаторы или еще что-то?

— Нет. Я вообще противник всяких медикаментозных способов лечения.

— А если без них нельзя?

— Потому к вам и пришел. Вы же не работаете на аптеки, как большинство современных врачей. По крайней мере, вас трудно в этом заподозрить. Вы не ведете официального приема больных, и это уже многое значит.

— Да, к сожалению, о врачах в последние годы приходится слышать много плохого.

— И очень мало хорошего. Врачи равнодушны к больным. Они не воспринимают пришедших к ним людей как больных.

— Наверное, это так. Но, по большому счету, даже обвинять врачей в этом сложно. Один день приема в поликлинике, грубо говоря, один день чужой боли. Вы понимаете, что это такое для восприимчивого, эмпатичного человека? Ни один самый здоровый организм не выдержит такой нагрузки. И равнодушие врачей — это способ их самозащиты. Точно так же, как у полицейских. Их равнодушие — это тоже способ самозащиты, самосохранения. Болеть и переживать за всех ежедневно — просто опасно. Поэтому простите уж врачей и полицейских.

— Не знаю, как у врачей, но у нас не так. Если будешь на сцене оставаться равнодушным, если не сможешь войти в образ, лучше на сцену не выходи. Зритель не поверит. И потому, наверное, мы так устаем. Может быть, у меня просто усталость?

— Мне пока трудно сказать. А как давно у вас началось такое состояние?

— Уже больше полугода. Мне тут один знакомый советовал в Троице-Сергиеву лавру съездить. Там какой-то священник Гермоген изгоняет из людей бесов. Говорит, что со мной очень похожий случай. А я уже настолько от всего этого устал, что готов даже к священнику обратиться.

— Вы, я вижу, человек неверующий.

— Меня воспитывали атеистом.

— Вы говорите так, словно этим гордитесь. Нас всех воспитывали атеистами. Особенно наше поколение. Но многие сами пришли к Богу. Я бы вам посоветовал подумать об этом. Но настаивать не буду. Я сам, по роду своей профессии, занимаюсь тем, что христианство отвергает. И могу вам предложить только такую помощь. Не христианскую. Я попробую в состоянии гипноза определить корни вашего нервного расстройства. Если оно нервное, я, возможно, буду в состоянии вам помочь. Если это расстройство психическое, я поговорю со своими коллегами. По крайней мере, я вам помогу найти достойного психиатра, который не уложит вас сразу в больницу, а постарается помочь амбулаторно. И даже негласно.

Игорь Илларионович вышел из-за рабочего стола, приоткрыл дверь и сказал в коридор:

— Алина, мы будем проводить сеанс, постарайтесь нам не мешать.

Смех на кухне сразу стих, и до профессора донесся только невнятный шепот. Это ему не мешало, тем более дверь была закрыта.

Профессор вернулся к пациенту.

— Встаньте ко мне лицом. Смотрите прямо перед собой. Расслабьтесь. Вы недавно пришли с улицы. Сильный снег идет?

— В этом году еще не было снега, профессор. Зима не спешит к нам…

— Но вы пришли, полностью засыпанные снегом! Я же видел!..

Артист задумался. И в этот момент Игорь Илларионович властно приказал: «Спать!»

— Спать! Вы будете спать и слышать только мой голос. Даже с закрытыми глазами вы будете прекрасно меня слышать и все понимать. Вы будете отвечать только на мои вопросы. Никакие посторонние помехи не будут вам мешать. Спать… Спать… Спать…

Это был старый способ быстрого введения в гипнотический сон. Можно вводить постепенным счетом, жестикуляцией, концентрацией на светящихся предметах, поглаживанием, а можно вводить пациента сразу, задав ему нелепый вопрос, заставив задуматься. И в этот момент его психика и поддается суггестическому приказу.

— Вы сейчас спокойны. Вы расслаблены. Вы прекрасно себя чувствуете. Все ваше беспокойство куда-то ушло. И вы отчетливо помните, откуда оно взялось. Вы все хорошо помните. Вы помните, когда в первый раз оно пришло к вам. Когда?

— Когда я сделал это… Я совсем забыл, что сделал это, а беспокойство осталось. Я не знаю, зачем я это сделал. Мне кто-то приказал так, что я не мог отказаться. Мне приказали, и я убил ее. И совсем про это забыл…

Артист вдруг замолчал и сжал губы.

— Кого вы убили? — спросил профессор. — Кто приказал вам?..

— Что ты суешься не в свое дело… Еще один вопрос, и он умрет! — вдруг ответил хорошо знакомый профессору голос.

Уста артиста говорили чужим голосом. Может быть, он был хорошим артистом — этого Игорь Илларионович не знал. Но имитатором он точно был талантливым. И голос повторил так, что профессор узнал его без всякого труда. Голос этот характерный, густой и властный. С таким голосом хорошо бы диктором на радио работать. Любой Левитан позавидовал бы.

— Я сейчас досчитаю до пяти, и вы проснетесь… — резко пошел на попятную Игорь Илларионович. Он не хотел смерти постороннего человека в своем кабинете. И был уверен, что при следующем вопросе артист умрет, и потому предпочел прекратить сеанс.

— Один… Вы спокойны… У вас хорошая и крепкая нервная система. Два… Вы спокойны, и нет причин, которые мешали бы вам хорошо себя чувствовать… Три… Сейчас вы проснетесь. Мы будем пить чай. И вас ни разу за весь вечер не посетит беспокойство. Четыре… Просыпайтесь… Пять… Все хорошо. Садитесь…

Профессор вернулся на свое место и расстегнул полковничий китель. В последнее время он стал сильно и резко поправляться, и китель уже давил на живот, особенно когда сядешь — того и гляди, пуговицы «с мясом» оторвутся. Но и в расстегнутом кителе Игорю Илларионовичу было трудно дышать. Артист сидел по другую сторону стола и ждал, что скажет профессор. Но долгого молчания не выдержал.