Леонид Влодавец - Выход на бис

Во-вторых, досадно было, что история малыша Майка оборвалась в самом начале. Ведь ясно же: в пещере произошло что-то интересное. Со мной произошло? Или все это фантазия? Нет, слишком уж похоже на реальность. Судя по одежкам Майка и его одноклассников, маркам машин и дизайну помещений, действие происходило довольно давно. Лет 25 — 30 назад. Где-то, на прикид, вторая половина 60-х годов. Хиппи, «Битлз» и «Роллинг стоунз» в расцвете сил, у одной девахи, помнится, был на курточке значок: «Остановите войну во Вьетнаме!» Откуда я все это знаю? Ясно, что мне не четырнадцать, как Майку Атвуду, но и не полсотни ведь, поменьше. А сколько именно? Хрен его знает…

Наконец, в-третьих, во сне я не валялся парализованным на койке, а нормально ходил, сидел, прыгал и кидался жвачкой…

Меня побеспокоили, должно быть, потому, что сомневались, не отбросил ли я, наконец, копыта. Вокруг меня скопилось человек десять врачей и сестер, которые усердно пытались делать мне непрямой массаж сердца и прижимали к моей морде кислородную маску. Надо сказать, то, что я открыл глаза, их приятно удивило. Я с удовольствием глотнул кислорода и совершенно неожиданно ощутил, что у меня есть возможность сесть. Непроизвольно я оттолкнулся локтями и… сел на кровати. Лекари только ахнули, шарахнувшись от меня так, будто я уже был полуразложившимся трупом. Доктор Энрикес выпучил глаза, будто ему между веками по спичке вставили. Сусана и Пилар побелели, несмотря на свою креольскую смуглоту.

— Немедленно уложите! — завопил Херардо. — Это судорога!

— Какая судорога, сеньор доктор, — обиделся я, — уж и сесть нельзя, что ли?

Надо сказать, что от моего вчерашнего помирающего голоса ни шиша не осталось. Я сказал это очень громко, уверенно и твердо. Просто рявкнул, если быть точнее.

Все оторопели. Черноусый толстяк, важно засунув руки в карманы белого халата, посмотрел на меня сквозь массивные очки. Потом он взял меня за запястье и стал щупать пульс, глядя куда-то за мою спину. Я тоже наконец-то сумел повернуть шею и поглядеть в ту сторону. Там, на стеллажах, стояли приборы. На экране одного из них электронный луч выписывал мою кардиограмму. Примерно через секунду прибор издавал писк, и на экране появлялся очередной пик. Мне лично казалось, что беспокоиться за мою сердечную деятельность не стоит.

Толстяк, похоже, был в явном недоумении.

— Нет, прибор не врет! — изрек он. — Пульс у него — 60 ударов в минуту.

— Но ведь была фибрилляция! — пискнул Энрикес. — Вы не будете этого отрицать, профессор!

— Была… — задумчиво ответил усач, потирая пятый подбородок. — И исчезла в течение двух секунд. Больной в сознании…

— Совершенно верно, — поддакнул я, — в здравом уме и трезвой памяти.

— Не ощущаете головокружения? — поинтересовался вынырнувший из-за спины толстого профессора маленький седовласый сеньорчик — вылитый доктор Айболит.

— Нет, — ответил я, — по-моему, у меня даже температура нормальная.

— Очень может быть, — улыбнулся Дулитл, — наверно, вам было бы интересно узнать, что пять минут назад она у вас была 35,2.

Мне это было действительно очень интересно. Правда, я не помнил, какая температура считается нормальной. Насчет того, что она у меня нормальная, я сделал вывод только потому, что не чуял ни жара, ни озноба.

— Профессор Кеведо, — сказал толстяк, по-тараканьи пошевелив усами, — а вам не кажется, что все это попахивает мистификацией?

— Я тоже склонен так считать, коллега! — улыбнулся Айболит. — Правда, если допустить, что больной может симулировать кому или фибрилляцию сердца…

— Их можно симулировать электронными средствами на приборах, — не поняв тонкого юмора профессора Кеведо, прорычал усач, потрясая брюхом.

— Мадонна! — взвыл доктор Херардо. — Сеньор Мендоса, вы понимаете, в чем вы меня обвиняете? Это оскорбление! Я в суд подам! Здесь минимум семь свидетелей! Это публичное оскорбление!

— Коллеги, — примирительно произнес профессор Кеведо, — не будем проявлять далеко идущую горячность. Предлагаю перейти ко мне в кабинет.

Светила выкатились из палаты, за ними все остальные, кроме сонной Сусаны, видимо, полностью похоронившей в душе мечту смениться с дежурства, и свеженькая, отоспавшаяся Пилар.

Конечно, остался и я: дико захотелось пожрать.

— Поесть мне, конечно, не разрешат? — Сам Агнец Божий не спросил бы смиренней.

— Боюсь, что пока нет, сеньор, — ответила Пилар. — Вероятно, позже, когда профессора выяснят причины таких резких изменений в вашем состоянии, они смогут определить и рацион питания…

— Не помереть бы до этого, — проворчал я. Пилар поняла это буквально, и на ее мордашке появилось очень озабоченное выражение.

— Вам бы все-таки стоило прилечь, — сказала она. — Не искушайте судьбу.

Я улегся и стал терпеливо ждать.

Когда в дверях, наконец, появился Кеведо со своей свитой, я решил, что более удобного случая попросить пищи не представится.

— Извините, — произнес я с некоторой застенчивостью, — мне очень хочется есть.

— Серьезно? — спросил Кеведо, разом повеселев. — А чего бы вам хотелось?

Вопрос был провокационный, потому что я лично сожрал бы сейчас что угодно, хоть ананас в шампанском, хоть брюкву с картофельными очистками. Желудок — отчего-то я был в этом твердо уверен — переварил бы сейчас и филе из молодого жакараре, и игуану под тараканьим соусом. Но на всякий случай я все-таки ответил:

— Мяса. Очень хочу мяса.

Кеведо посмотрел на меня внимательно, услышал, как бурчит в пустом животе, и сказал:

— Что ж, постараемся вас накормить.

Профессора, обменявшись малопонятными латинскими фразами, удалились вместе с доктором Херардо, а сестру Сусану наконец-то отпустили домой. Осталась Пилар, которая позвонила по телефону на кухню, и через двадцать минут мне притащили чашку бульона, а также нечто похожее на паровые котлетки, которыми кормят годовалых младенцев. Само собой, после обеда меня потянуло в сон, и я, едва сомкнув глаза, без особо длинного и утомительного переходного периода очутился там, где прервался «дурацкий сон N 1», то есть в Пещере Сатаны, куда четырнадцатилетний мальчик по имени Майк Атвуд приехал на экскурсию со школьными товарищами и учительницей физики Тиной Уильяме…

…Минут пять мы ехали по туннелю и видели только бетонированные своды да лампы, мелькавшие через равные промежутки времени. Наш гид, Тэд Джуровски, сидел рядом с машинистом и кашлял, проверяя микрофон. Мисс Уильяме восседала на заднем сиденье с выражением величайшей скуки на лице.

— Леди и джентльмены, — сказал Тэд, посмотрев на часы, — сейчас наш вагон выйдет из туннеля, и мы окажемся в гроте «Колоннада». Протяженность грота — двести пять ярдов, высота свода — тридцать три фута…

Как раз в этот момент вагончик стал замедлять ход и уже на черепашьей скорости выполз из обреза бетонной трубы. В таком темпе он и полз, пока Тэд Джуровски заполаскивал нам мозги:

— Как видите, по обе стороны дороги наблюдаются сверкающие колонны. Всего их шестнадцать — по восемь слева и справа. Это гигантские сросшиеся сталактиты и сталагмиты. Напоминаю для тех, кто этого не знает: огромные «сосульки» из известняка, свисающие с потолка, называются сталактитами, а под ними, там, куда капает известковая вода, постепенно образуются грибообразные натеки, называемые сталагмитами…

— Знаем, — буркнул себе под нос Дуг Бэрон.

Конечно, здесь, в гроте, какой-то светотехник очень профессионально разместил лампы, которые толково подсвечивали «колоннаду». Под лучами светильников мокрые колонны поблескивали и даже сверкали радужными красками. Все было красиво, но не более того. Вагон вновь въехал в туннель и прибавил скорость. Тэд опять взялся за микрофон:

— Мы приближаемся к гораздо более крупному гроту, который носит название «Пляска Дьяволов».

Вагончик остановился в середине грота. Тэд встал и сказал:

— Сейчас, леди и джентльмены, мы выйдем на крышу вагона. Предупреждаю еще раз, что кричать, шуметь и иным образом сотрясать воздух не рекомендуется. Сталактиты могут от этого оборваться, и красоте пещеры может быть нанесен урон. В прошлом наша компания два раза выставляла иски нарушителям наших правил и оба раза выигрывала дела. Мне не хотелось бы, чтобы вы сделали своих родителей беднее на десять-пятнадцать тысяч долларов.

— Простите, сэр, — вежливо спросил Дуг Бэрон, — а если эта штука (он показал рукой на ближайший сталактит) сорвется мне на голову, когда я буду стоять на крыше вагона? Насколько беднее станет ваша компания?

— Об этом можете не беспокоиться, — уверил Тэд. — Когда мы выйдем на крышу вагона, над нами развернется прозрачная крыша из мощного бронестекла, выдерживающего прямое попадание 20-миллиметрового снаряда. Она достаточно прозрачна, чтобы вы могли полюбоваться потолком, но при этом способна защитить вас от падения самого крупного сталактита, который имеется в этом гроте… Никто больше не боится?