Александр Бушков - Четвертый тост

– Как бы у тебя собственные яйца в руках не оказались… Слушай сюда, полковник. Мы сюда приехали не мелочь по карманам тырить. Мы тут делаем серьезные дела с серьезными людьми. И у нас, чтоб ты знал, так просто люди не пропадают. Не разработали меры предосторожности, тебя ждали, такого умного, а до тебя в песочнице играли… Знаешь, что будет потом? Непременно найдется твой же собственный генерал или министр, который тебя в этом же кабинете поставит раком и поимеет по полной программе. И пойдешь ты сортиры мыть – это при самом лучшем раскладе. А при худшем – кишки на забор намотают. И не дай бог, ежели ты человек семейный, с бабой и детушками, им тоже несладко придется. И не надо на меня сверкать глазками. Коли уж предложил такие игры, должен и свои карты знать… Короче. В стукачи я к тебе не пойду. Пришить ты мне ничего не можешь. Перед тем, как сюда ехать, мне ваши кодексы бегло изложили – у нас, сам понимаешь, имеются хорошие консультанты по разным вопросам… В общем, или предъяви мне протокол задержания с четкой мотивацией – да не забудь переводчика, чтобы перетолмачил мне его с вашего, – и начнем толковать исключительно в присутствии адвоката, как мне по вашей конституции и положено. Или пожмем друг другу грабки – и разбегаемся. Пугать вздумал, декадент… Ну?

Полковник смотрел на него ненавидяще, но порывы гнева сдерживал профессионально. «Нельзя было иначе, – подумал Костя, вместо очередной сигареты подгребая к себе всю пачку. – Даже если это не проверка по просьбе Джинна или Скляра. Даже если он был вполне искренен и их спецура в самом деле страстно желает присмотреть за шебутными иностранцами, как приличной спецуре и положено. Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь, мы идем, пока врем… Другой линии поведения попросту нет. Риск, конечно, но если этот лощеный хмырь пашет на Джинна, и вовсе завалишь дело…»

– Рискуете… – процедил полковник, сверля его неприязненным взглядом.

– Такова се ля ви, – сказал Костя нормальным тоном, без особого вызова. – Поймите вы одно, герр оберст: мы уже битые-перебитые, и огонь, и воду прошли, не говоря уж о медных трубах. Других не берут в космонавты, как когда-то пелось… Так до чего мы с вами договорились?

Полковник Тыннис смотрел сквозь него с непонятным выражением. Глаза у него были прозрачные, холодные и словно бы даже мечтательные.

– А интересно было бы с вами поработать по полной программе, – сказал он задумчиво. – Как следует…

– А смысл? – спросил Костя почти миролюбиво. – Газеты шум вмиг подымут, кто-нибудь настырный станет выяснять, что вы делали до девяносто первого года… не с неба ж вы упали?

– Я не о том. Несгибаемых нет, знаете ли.

– Вот тут я с вами совершенно согласен…

Тихо отворилась дверь, и вошел подтянутый полицай во всем блеске нашивок и ремней, что-то стал говорить полковнику, пару раз при этом кивнув на Костю. Тот добросовестно вслушивался, но понять, конечно, ничего не смог.

Выслушав, полковник отослал верзилу барственным кивком, досадливо пожал плечами:

– Жаль, не получилось у нас задушевной беседы. Там, внизу, целая делегация, поминают уголовный кодекс и конституцию, в точности как вы давеча, требуют освободить верного сподвижника героических борцов за свободу…

– Ну так и освобождайте, – сказал Костя.

Он готов был поклясться, что разукрашенный полицай появился в кабинете отнюдь не просто так, не по собственному побуждению, – аккурат секунды за три-четыре до его явления на сцене правая рука полковника, полускрытая столешницей, сделала едва заметное движение. Будто кнопку под столом нажимала. Вообще-то бездарный по замыслу и исполнению спектакль: уж настоящий питерский бандюк вел бы себя еще нахальнее с каким-то чухонским мусором, на что же полковник, собственно говоря, рассчитывал? Полковник снизошел до нормального человеческого тона, он даже встал:

– Господин Тулупов, приношу свои извинения по поводу этого неприятного инцидента. Недоразумение было вызвано недостаточно проверенной оперативной информацией, поступившей из ненадежного, как выяснилось, источника.

– Говоря по-простому, настучала на меня какая-то паскуда?

– Возможно, вы несколько вульгаризируете ситуацию, но в общем и целом… – Полковник казенно улыбнулся: – Еще раз приношу вам извинения, вы, разумеется, вправе подать жалобу в соответствии с существующими…

– Да ладно, перетопчемся, – махнул рукой Костя, непринужденно кладя себе в карман полковничьи сигареты – так, из мелкой вредности.

Полковник проводил свой табачок печальным взглядом, но ничего не сказал, сопутствуя до двери. Они спустились вниз, где тот же усатый хмырь в сержантском чине вывалил на стол все отобранное. Из принципа Костя так педантично осматривал свои немудреные вещички, заводя глаза к потолку и шевеля губами, словно прикидывая откровенно, чего же не хватает, что сержант не выдержал, поторопился заверить:

– У нас нишефо не пропадает.

– Ну, поверим, поверим… – задумчиво сказал Костя, особенно тщательно пряча в карман конвертик с орденом.

Сделал ручкой полковнику и браво направился к выходу, нарочно задев плечом спешившего куда-то полицая – и довольно чувствительно, так что тот охнул за спиной, прошипел:

– Са куррат… Руса шорта…

Остановившись и обернувшись, Костя произнес самым светским тоном:

– Ах, простите, кажется, я был несколько неуклюж…

Запаренно покосившись на него, полицай безнадежно махнул рукой и побежал дальше, а Костя, посвистывая, спустился по ступенькам.

Там его дожидался форменный комитет по встрече: белый БМВ Скляра, черный «ровер» Каюма. Скляр со своим бесстрастным вислоусым водителем (явно стремившимся подражать в этом плане Тарасу Бульбе), Каюм с Серегой и еще какая-то неизвестная, но весьма симпатичная блондиночка в тесных джинсиках и синей майке с огромными алыми буквами: «GEROICAS CHECENAS WOLIS!» (что, как нетрудно догадаться, означало «Свободу героической Чечне!»). На чеченку она походила примерно так же, как Костя – на дирижера симфонического оркестра. «Еще одна активистка, – вяло констатировал он, – боксерша по переписке, мать ее за ногу…»

Именно блондиночка резво вырвалась вперед, ухватила его за руку:

– Господин Тулупов, извините, бога ради, за этот печальный инцидент. Наша организация непременно разберется, что это – головотяпство или рука Москвы…

Гл аза у нее были красивенькие и глупенькие.

– Да ладно, – великодушно отмахнулся Костя. – Забыли уже. Извините, мы тут парой словечек перемолвимся…

Он взял Скляра повыше локтя и отвел в сторону. Тот спокойно шел – высокий такой мужик, поджарый, несуетливый, чем-то неуловимо похожий то ли на мало пьющего комбайнера, то ли на справного механика какой-нибудь автоколонны. Пролетарий от сохи, одним словом, по первому впечатлению – обстоятельный и мастеровитый работяга, мечта одиноких бабенок средних лет…

Если только не заглядывать в засекреченные досье, где рисуется несколько иной облик бывшего десантного капитана бывшей непобедимой и легендарной, после распада Союза очень уж быстро проникшегося «жовто-блакитными» идеями в их самом крайнем выражении, претворявшимися некогда в жизнь Бандерой и Коновальцем. И закрутилось. Бывший капитан отчего-то особенно прикипел душою к дудаевским орлам, а потому засвечивался то в Абхазии, то на нелегальной переброске стволов из третьих стран, в прошлую чеченскую кампанию был почти что в руках, но ухитрился выскользнуть.

А впрочем, критически рассуждая, одиноких дамочек вряд ли остановило бы и досье. Им-то какое дело до того бедолаги, которого молодчики Скляра располовинили бензопилой в Абхазии, до прочих трупов, оставленных экс-капитаном с той самой обстоятельной мастеровитостью? Женская душа – потемки…

– Ну? – спокойно сказал Скляр.

– Баранки гну. Ты во что меня втравил?

– Я? – Скляр невозмутимо поднял бровь.

– А кто же еще? Эти тихари меня подловили аккурат на выходе из ювелирки. Куда я, между прочим, по твоей просьбе ходил. Сделал одолжение, надо же…

– Брось. Обошлось же.

– Обошлось? – Костя подпустил в голос блатной истерики. – А ты знаешь, что их чухонский полковник мне лепил? И питерскую братву припомнил, и погоняло настоящее назвал, и много чего еще… Не люблю я такие совпадения…

– Пакет при тебе? – так же спокойно спросил Скляр.

– Нет, пропил! – огрызнулся Костя, сунул руку в карман и на ощупь высвободил орден из мятой бумаги. Так и подал, без пакетика. – Держи свою цацку…

Тебе кто разрешал разворачивать? – тихо, недобро спросил Скляр тоном, совершенно не годившимся в разговоре с бравым питерским братком.

– А я и не разворачивал. Нужны мне твои побрякушки… Это тот старый ежик, ювелир, совал мне под нос и хвастался, как он все чисто сделал. А я глазами хлопал, я ж понятия не имею, чтоґ он там должен был делать… Что, вот кстати?