Евгений Сухов - Алмаз в воровскую корону

Вот ничего более и не осталось от прежнего Куприянова.

Порой Степану Ивановичу казалось, что прежняя его жизнь прожита кем-то другим, а он был всего лишь ее невольным свидетелем. В НКГБ служил кто-то другой, очень похожий на него, затем все этот же, очень хорошо знакомый ему человек, был спецкурьером в группе «Три толстяка».

Алмазов тоже никаких не было…

Зиновьев со щелчком захлопнул портсигар.

Дудки! Алмазы были и есть.

Куприянов даже знал, где они лежат. Впрочем, как же не знать, если он сам их лично туда и припрятал.

Степан Иванович усмехнулся своим мыслям. По большому счету его можно было считать везунчиком. Ведь за все эти годы так никто и не заподозрил, что под фамилией Зиновьев прятался бывший сотрудник органов госбезопасности подполковник Куприянов.

Первое время после побега Степан Иванович вздрагивал от каждого шороха. Особенно сильно страх подступал по ночам, вместе со сновидениями, он цепко хватал его за душу и не отпускал до тех самых пор, пока не изматывал всего. Оставлял только под утро, когда не было более сил чего-то бояться. Остаток ночи уснуть он уже не мог, так и приходилось подолгу лежать с открытыми глазами.

Волнения улеглись только на третий год, а еще через пару лет Степан Иванович иной раз ловил себя на том, что сам стал понемногу подзабывать свое прежнее имя. Выдавливая из себя подполковника Куприянова, он вдруг с удивлением заметил, как на освобождающееся место охотно вживается Зиновьев Павел Александрович, мужик с хитрецой, очень прижимистый, с природной крестьянской смекалкой, и оставалось только удивляться, откуда что берется.

Перерождение было столь стремительным, что застало врасплох самого Куприянова, и, почесывая затылок, он с удивлением всматривался в произошедшие перемены. Этот Зиновьев мужичок был еще тот, прекрасно видел, где что плохо лежит, и при случае способен был бы спереть из колхозного амбара, безо всякого зазрения совести, мешок муки, который мог обменять на восьмидесятиградусный первач.

Чего же тогда говорить о контейнере, полном алмазов!

Странное дело, но метаморфозы, происходившие в его личности, совершенно не тревожили Куприянова. Наоборот, он относился к Зиновьеву даже с некоторой симпатией, отмечая, что подобные черты характера добавляют много нового к его прежней личности. А еще через год от прежнего Степана Ивановича Куприянова осталась только оболочка. Но и та год от года все больше изнашивалась и дряхлела.

Заглянула Лиза, увидев в его руках серебряный портсигар, слегка нахмурилась.

— Ты пойдешь обедать?

Зиновьев сунул портсигар во внутренний карман пиджака.

— Немного позже.

К Лизе Куприянов вернулся через год.

Подкараулив на улице, он ухватил ее за локоток, слегка притянул к себе, ожидая невольного вскрика. Но женщина, обернувшись, нисколько не удивилась его возвращению. Прижавшись, она негромко сказала:

— Где ты был? Я так долго тебя ждала.

Сказано это было с той интонацией, с какой обычно встречает благоверная подзадержавшегося муженька. Вот уже и стол накрыт, и борщ на нем стынет, а он, невзирая на призывы, забивает с мужиками во дворе традиционного «козла».

— Я же тебе обещал, что приду.

— Пойдем в дом.

Куприянов отрицательно покачал головой.

— Нет… Я пришел за тобой. — Посмотрев на часы, Степан добавил: — Даю тебе полчаса времени.

Елизавета счастливо улыбнулась.

— Я выйду раньше… У меня уже все собрано в чемодане.

— Как ты догадалась?

— Знаешь, я чувствовала, что ты должен скоро появиться.

Вот и не верь после этого в женскую интуицию. Тряхнув густыми темно-русыми волосами, Елизавета уверенно двинулась к дому. Куприянов невольно задержал взгляд на ее раскачивающихся бедрах. Отметил, что женщина по-прежнему была хороша, может быть, чуток располнела, но некоторая пышнотелость была ей только к лицу.

Стоп! А ведь Лиза должна была родить. Разговор следовало начинать именно с этого. Куприянов ощутил запоздалые угрызения совести. Надо же было думать о желанном ребенке целыми месяцами и забыть о нем при первой же встрече с любимой!

Право, это оригинально!

— Лиза! — окликнул Степан.

Женщина обернулась.

— Кто у нас?

— У нас родилась доченька, — счастливо улыбнулась молодая мамаша и уверенно зашагала по асфальтовой дорожке.

До Свердловска они добирались три дня. Странное дело, но за все время пути Елизавета даже ни разу не поинтересовалась, куда именно они едут, где будут жить? Она руководствовалась обычным женским принципом: главное — это быть вместе! Порой своей доверчивостью она напоминала ему пятилетнюю девочку, которая, вложив ладонь в крепкую отцовскую руку, готова следовать за ним куда угодно.

И надо сказать, что Лиза не ошибалась.

На Куприянова накатило щемящее чувство благодарности. Без Елизаветы в этой жизни ему было бы тяжко. Ее призвание заключалось в том, что в самые трудные минуты его жизни она всегда могла отыскать ободряющее слово.

— Знаешь, когда я тут на улицу выходила, мне показалось… Даже не знаю, как тебе и сказать, — задумчиво заговорила Лиза.

— Что именно тебе показалось? — забеспокоился Степан Иванович.

— Впрочем, нет, пустое, не обращай внимания, — махнула Лиза рукой.

Она ненадолго задержалась у порога, как бы спрашивая: «Может, я тебе еще нужна?» И, не дождавшись ответа, ушла, наградив мужа улыбкой.

Поначалу Куприянов хотел устроиться в милицию. С его-то оперативным опытом он сможет быть полезен на любой работе и на всякой должности. Но, поразмыслив, Степан, точнее, уже Павел, решил отказаться от подобной затеи. Несмотря на обширный штат, работники НКВД оставались довольно узкой прослойкой. Причем многие сотрудники знали друг друга лично, они пересекались на некоторых совместных операциях, участвовали в совещаниях, учились на всевозможных курсах. Так что не исключалась вероятность того, что он мог в любой момент повстречаться со своими прежними сослуживцами.

Возникло бы немало неприятных вопросов по поводу его неожиданного воскрешения. Подумав, Куприянов решил заняться плотницким делом. Это было одно из немногих ремесел, к которым он тяготел и которыми владел весьма прилично. Причем плотницкому делу его никто не учил, умение приходило как бы само собой. И Степан всерьез начинал полагать, что в какой-то своей прежней жизни он наверняка был каким-нибудь искусным мастером и работал где-нибудь на верфи, а то и вовсе возводил крепостные стены да божьи храмы.

Прибившись к одной плотницкой артели, Степан Иванович — а для всех остальных Павел Александрович — строил избы, подряжался на разные стройки, и с каждым забитым гвоздем он все больше отдалялся от своего боевого прошлого, пока наконец не позабыл о нем совсем.

Но в этот раз на Куприянова, что называется, накатило. Переживания, которые, казалось, уже давно были погребены под пластами прошедшего времени, новых впечатлений и успели изрядно порасти быльем, вдруг неожиданно прорвались.

Такое иногда бывает.

Нахлынувшие чувства следовало похоронить, и чем быстрее такое случится, тем лучше. Но всплывшие из памяти ощущения уже проникли в нервную систему и готовы были вывести его из прежнего благодушного настроения. Это сильное наваждение, а с ним следовало бороться. Рецепт знакомый и неоднократно испытанный временем. Через него проходила значительная часть мужиков.

Куприянов поднялся и открыл холодильник. Увидел полбутылки водки, а для желанного забвения такой дозы будет явно недостаточно. Придется подаваться в ближайший магазин. Для верности нужно будет прикупить еще одну бутылку, и будет самое то, чтобы прочистить засорившиеся мозги.

Свое подобное состояние Куприянов хорошо знал. Перспектива была не столь и дурна, не спеша, рюмочка за рюмочкой, выдуешь полтора пузыря под хорошую закусь, а потом плюхнешься на диван и в таком блаженном состоянии просуществуешь часов двадцать. И вся дурнота, которая не давала покоя в последнее время, разбежится, рассеется и понемногу опять забудется.

Набросив на плечи куртку, Степан Иванович вышел в подъезд.

В носоглотку ударило что-то кислое. В последний месяц площадку первого этажа облюбовали окрестные алкаши, явно пользуясь добродушием здешних жильцов. Подъезд понемногу превращался в мусорную свалку, а по запаху больше напоминал сточную канаву. Куприянов не однажды ловил себя на мысли, что хочет вытряхнуть с площадки табор бомжей, для убедительности помахав перед их носом именным пистолетом, тоже глубоко спрятанным от посторонних глаз. Но всякий раз одумывался, понимая, что может выбиться из созданного образа — незлобивого мастерового, который с утра до вечера строгает деревяшки и у которого всегда можно стрельнуть рублик на стакан вина.