Фридрих Незнанский - Черный амулет

Турецкий успел приподняться на ногах. И Грозов, валясь на него, промазал, не попал в шею, куда метил, а лезвие, отбитое рукой Турецкого, просто скользнуло по руке, не порезав. Но сам по себе рывок был сильным — профессионал все-таки…

Они упали. Грозов — сильный, сволочь! — был сверху и все пытался дотянуться до своего врага ножом, но Турецкий не пускал его руку к себе. А силы у обоих таяли, у «врача» — быстрее. И через миг он стал задыхаться, захрипел, задергался и вдруг, закатив глаза, словно захлебнулся. Изо рта его хлынула кровь.

С трудом спихнув с себя тяжеленное тело, Турецкий наконец и сам почувствовал, что больно ушибся спиной, падая с коляски, которая перевернулась, и он лежал на металлических ее частях, оттого так больно и было. Но его совершенно изумило другое.

На спине Грозова на коленях стояла Ирина, ощерив рот в хищном оскале и сверкая расширенными глазищами, и двумя руками тянула и тянула на себя, не отпуская, кожаный витой шнурок, на котором под горлом у хозяина торчал его — неустрашимый бог мбунду, острой своей головой проткнувший ему шею возле кадыка.

Вот почему Турецкий с таким трудом спихнул с себя тело врага. И вот почему тот так страшно захрипел в последний миг своей черной жизни…

Сил у них хватило только довезти Турецкого в коляске до лифта и затем добраться до первого этажа, где они втроем и выбрались из грузового лифта.

В холле царила паника. Все уже знали о трупе и слышали стрельбу в подвале.

Ирина что-то говорила. Александр Борисович попросил повторить, в голове еще была каша.

— Этот гад разговаривал с Антоном.

— А где Плетнев? — не понял Турецкий.

— Папа с какой-то бомбой, — вмешался всезнающий Вася, — а этот велел ему ее взорвать. И про детей говорил… А я с папой тоже разговаривал. Он сказал, что приедет.

— Все ясно, — кивнул Турецкий, так ничего и не поняв. Подумав, он достал мобильник и позвонил Клавдии Сергеевне: — Слушай, Клавдия, немедленно достань мне Меркулова из-под земли. Мы только что убили террориста.

Через полминуты Меркулов взял трубку. Александр Борисович коротко рассказал ему о своей больничной «одиссее». И Костя, не дослушав, закричал:

— Саня! Не уходи! Минуту!..

Турецкий, разумеется, не мог знать, что в этот момент Косте позвонил Петька Щеткин и доложил:

— Константин Дмитриевич, это Щеткин. Все в порядке. Бомба обезврежена. Антон снял пояс шахида, а девочка приходит в себя. Плачет… А Колокатов во всем признался. Он в «Глории», прикованный к батарее. Можете его забирать…

— Молодцы, — ответил Меркулов, это слышал Турецкий. — А теперь звоните Сане, у него отличные новости для вас. Пока. А я сам сейчас позвоню Володе Яковлеву и отменю спецназ. Он еще не доехал до вас, Петр?

— Нет, никого, кроме нас с Антоном, здесь нет.

— Ну сами и заканчивайте. Я сейчас к вам Поремского пришлю…

И никто, даже Клавдия, не знали о том, что в этот момент на столе у Меркулова лежал лист бумаги, на котором было уже написано:

«Генеральному прокурору Российской Федерации… От заместителя генерального прокурора по следствию Меркулова К. Д. Заявление». Два телефонных звонка остановили твердую Костину руку…

Закончив разговор с Меркуловым, Турецкий отключился. Но тут же раздался телефонный звонок. Это был Щеткин. Он интересовался, этот герой дня…

Ну, Турецкий рассказал. Сообщил и тот о Колокатове. Потом трубку взял Антон. Александр Борисович в третий — или в четвертый? — раз рассказал о Грозове, потом передал трубку Васе. И тот стал кричать папе, что он совсем не испугался, а они еще в интернате играли в заложников, и поэтому он… и так далее, и тому подобное.

— Вывези меня на свежий воздух, — попросил Турецкий жену. И добавил с хвастливой интонацией: — А ты заметила, Ирка, что на ноги-то я встал?! И если б он не сбил меня с ног, еще неизвестно…

— Хвастунишка ты, — почему-то печально ответила супруга. И заторопилась, увидев укор в его глазах: — Нет, нет, конечно! И это замечательно, мой дорогой!

Ирина послушно катила его к выходу. Съехали в парк по пандусу, остановились. Александр Борисович притянул ее к себе и посадил на колени, обнял. И тут она зарыдала. Долго крепилась…

Очень интересным ему показался ее вопрос, заданный между всхлипами:

— Кто я?… Скажи, Шурик? Ну кто я тебе? Почему все так?…

— Кто ты? — Он, пожалуй, не удивился бы, ибо и сам нередко задавал себе этот вопрос в последнее время, но плакать-то зачем? — Во-первых, ты — балда, что нехорошо. Но, во-вторых, ты — моя любимая жена, что, напротив, очень хорошо. Впрочем, первое и второе легко поменять местами… А ты не заметила, какой сегодня безумно длинный день?

На этом всхлипы немедленно прекратились. Но с колен его она не поднялась…

1 См.: Незнанский Ф. Возвращение в Сокольники. М., 2002.