Евгений Костюченко - Гарнизон не сдается в аренду

— Перекисью? Аллах с тобою, Борис ибн Макарыч, — Гранцов пригладил черные, с проседью на висках, волосы. — Лучше пусть меня принимают за моджахеда, чем за голубого.

Он и вправду был похож скорее на араба или турка, чем на коренного русака. От матери-волжанки, поповской дочки, он унаследовал только широкие скулы и скрытую богобоязненность. Все остальное досталось ему от отца, донского казака — карие глаза, орлиный нос и вредный характер. В училище ему поначалу пришлось изрядно вытерпеть от сержанта-хохла, который не переваривал «черножопых», особенно с русскими фамилиями. Зато все голубоглазые и статные однокашники Гранцова остались служить в Союзе, и многие отправились на Дальний Восток, а он, чернявый — на Ближний.

— Если застрянешь на ночь, позвони, — предупредил Поддубнов. — И без банщиков не возвращайся. Живые или мертвые, они нам нужны в субботу. Вопросы есть? Вопросов нет.

Заодно со склада были прихвачены традиционные сувениры, которые принято было дарить городским обитателям: тушенка из солдатского пайка и коньяк из офицерского.

Из автопарка базы на ходу оставались три машины — «Урал», «уазик» и «ситроен». На «Урале» Гранцов обычно доезжал до станции, а там пересаживался на электричку. На «ситроене», который остался от иностранных владельцев, ездил сам Поддубнов. Садясь за руль, он не забывал процитировать Наставление по индивидуальной гимнастике для командиров РККА: «Работающий орган развивается, лишенный работы — хиреет», и отправлялся к одной из своих подружек.

«Уазик» же выпускали из гаража только в особых случаях — например, когда возили на охоту очень дорогих гостей. Это была безотказная и крепкая машина, но ужасно прожорливая. По крайней мере, так считал Поддубнов, с тяжелым вздохом выдавая Гранцову еще и две полные канистры.

Выехав с грунтовой дороги на шоссе, Вадим Гранцов остановился на мгновение, зажмурился и покрутил головой. Так он делал всегда, отгоняя опасное ощущение животного счастья. Что ж, чем не счастье — сыт и свободен, в чистой одежде, на исправной машине, и всего через час езды по хорошей дороге он будет в Питере!

Гаишники обычно не придираются к военным машинам, но Гранцов все равно ехал очень аккуратно. Привычка к безупречной езде выработалась в нем сразу же, как только он сел за руль своих первых «Жигулей». Перед этим он целый год в Ливии крутил баранку то БРДМ, то тяжелого джипа, зарабатывая на собственную машину. Щеголеватая «пятерка» показалась ему утлой байдаркой, в которую пришлось спуститься с крейсера. Чтобы уцелеть на ней в городе, без оружия, без брони, без группы прикрытия, пришлось научиться ездить осторожно. И Вадим приучил себя не нарушать правил, даже когда этого никто бы и не заметил.

Нелегко было выработать столь ценную привычку, особенно если отцы-командиры столько лет приучали тебя четко отделять правила, уставы и законы от реальной жизни. Желтый свет запрещает движение? Но ехать-то надо! Подслушивать некрасиво? Но зато так интересно! И даже в тексте присяги, который хранился в ротной канцелярии, рукой одного из гранцовских командиров были внесены изменения после слов «торжественно клянусь быть честным, храбрым…». Честности и храбрости было маловато, чтобы служить в отдельном разведбате. Требовалось быть не «дисциплинированным и бдительным», а «дерзким, стойким и решительным». А еще ниже имелась приписка карандашом: «Главная черта разведчика — незаметная наглость».

В разведчиках Гранцов прослужил шестнадцать лет, не считая загранкомандировок, когда его называли советником или инструктором. Он и подсоветных своих, меньших братьев по оружию, учил тому же — «Для разведчика нет дорог, нет заборов, нет законов». Эти формулы придумал, конечно, не он. У Гранцова были хорошие наставники, и они учили его воевать. В мирной жизни их наука была бесполезна.

Вадим Гранцов не выслужил себе ни высоких званий, ни наград. Он дотянул до майора, да и с майорской звездой чуть не расстался. В буквальном смысле. То есть с похмелья пытался у пивного ларька возле бани поменять свою офицерскую рубашку с погонами на кружку пива.

В тот раз ему опять повезло. Рубашку он не продал, но встретил знакомую фигуру — мичман Поддубнов обладал запоминающейся внешностью. Борис Макарович только что вышел из бани, и, распаренный, он казался еще больше, чем был. «Товарищ капитан, откуда у вас майорская рубашка? Неужто трофей?» — пробасил этот гигант, и пропащий алкоголик Гранцов сразу вспомнил, что когда-то был капитаном, и очень боевым капитаном, а этот несокрушимый мичман гонял его по лучшей в Союзе «тропе разведчика» в учебном отряде при Старо-Крымской бригаде. Они выпили по кружечке, обсудили международное положение, и в свою коммуналку Гранцов уже не вернулся. Так майор спецназа превратился в рядового банщика.

Гранцов сбросил скорость до положенных шестидесяти, как только въехал в город, и позвонил из первого же автомата.

— Никого дома нету, — ответил ему незнакомый голос.

— А с кем я говорю?

— Соседка я, стол накрываю. А хозяев нету. На кладбище поехали, скоро уже будут.

— Понятно, — сказал Гранцов. — А что случилось?

— Как что? Помер болезный, лежал-лежал в реанимации, и все ж таки помер.

— Так, понятно, — сказал Гранцов, хотя ему и трудно было понять, с чего бы это здоровый мужик, с которым он еще недавно сам парился в бане, вдруг оказался в реанимации, а потом и на кладбище.

Зато стало понятно, почему банщик не приехал в прошлый раз. И еще стало понятно, что он уже никогда не приедет.

«Опять Поддубнову решать кадровый вопрос», думал Гранцов, продолжая угрюмо слушать соседку.

— … Ножиком ударили, все забрали, а потом обоих с электрички на ходу выкинули, прямо под колеса. Второго-то даже до больницы не довезли. А вы с работы? Ваши уже подошли, собираются, но за стол не садились…

«Надо же семье как-то помочь, — подумал Гранцов. — Вот жизнь! Самолеты падают, пароходы тонут, даже на электричке можно не доехать…» Он набрал номер другого банщика, но там никто не отвечал. Видно, он тоже участвовал в похоронах своего товарища.

Порывшись в блокноте, Вадим нашел нужный адрес и поехал на поминки. Были бы деньги — он отдал бы их семье покойного. Но денег у него не было, и он мог помочь только банкой тушенки и бутылкой коньяка.

В этой семье никто не знал Гранцова. Он собирался представиться как товарищ по работе, и сейчас его немного смущал новенький камуфляж. Ему почудилось, что он выглядит прапорщиком с вещевого склада. Да ладно, махнул он рукой. Сейчас каждый пятый ходит в военном. Кто охранником работает, а кто по дешевке у того же прапора купил удобную и немаркую одежду.

На лестничной площадке курили пьяные мужики. Гранцов покурил с ними, не заходя в квартиру, откуда доносились приглушенные женские голоса и звяканье посуды. Мужики обсуждали проблему роста преступности. И то, что услышал от них Гранцов, заставило его резко изменить свои планы.

Он кинулся к ближайшему телефону, чтобы срочно сообщить Поддубнову — оба наших банщика убиты.

Но телефон Базы отвечал сигналом автоматического приема факса.

«Все равно, уже ничего не исправишь. В конце концов, раз уж я приехал, придется отдежурить. А наутро быстренько вернусь, и пусть тогда Поддубнов займется этим делом», — решил Гранцов.

Если бы он не был за рулем, то не удержался бы — страшно захотелось напиться. Заглотить стакан водки и с размаху грохнуть его о землю. А как еще может реагировать человек, узнав о смерти сразу двоих своих товарищей? Пусть не самых близких, но товарищей. Вместе одно дело делали, как-никак. Вместе кололи дрова, толкали застрявший грузовик, сменяли друг друга на вахте — и ведь всегда вовремя. И вдруг напороться на каких-то подонков с ножами!

По рассказам соседей, банщики на ночной электричке ехали на работу. Один из них вышел покурить в тамбур и долго не возвращался. Какой-то парень, проходя по вагону, спросил у второго банщика — это, мол, не вашему другу там плохо стало? Он заторопился в тамбур, и тоже не вернулся. А когда подъехали к станции, и народ пошел к выходу, они оба там лежали, истекая кровью. Один был еще жив, но без сознания. Убийцы забрали с собой только деньги — пустые бумажники валялись там же, на полу тамбура, в луже крови.

«Надо бы помянуть мужиков, вот и коньяк пригодится. Тяжелая будет ночь», — подумал Гранцов.

Он подъехал к зданию жилконторы за десять минут до начала дежурства. Поставил «уазик» за углом, в тени старого тополя, и прихватил с собой сумку с коньком. Гранцов уже предвкушал долгую ночную тризну, но у входа в контору его остановил милиционер.

— Закрыто, гражданин, все закрыто, — сказал он.

— Да я на работу, — сказал Гранцов. — На дежурство заступаю.