Олег Алякринский - Клятва на верность

Подвалили Фролов с Фазайдулиным. Как и договаривались, Серега принес три картонные маски деда мороза. Времени оставалось считанные минуты, скоро уборщица должна была приковылять ко входу, чтобы выпустить последних покупателей и закрыть дверь на засов.

Вошли. Народу было, как обычно перед закрытием, не много. На всякий случай, чтобы оценить обстановку, разбрелись по залу. На какое-то мгновение, на долю секунды, в душу закралось сомнение: а может, не стоит, может, пока не поздно, отступить, бросить эту затею? «Да о чем это я, дурак проклятый!» — мысленно выругал Влад себя и подал условный сигнал друзьям, и те решительно направились к кассе, на ходу доставая маски деда мороза. Сам он тоже напялил на себя дурацкую маскарадную маску. Возле кабинки в этот момент никого не было. Дородная кассирша пересчитывала дневную выручку.

Она равнодушно оторвала взгляд от пачки денег в правой руке и вдруг замерла, увидев перед собой трех дедов морозов. Фролов и Фазайдулин встали у кабинки так, чтобы загородить собой кассу, а Владислав открыл пошире дверь, юркнул внутрь и прижал к мягкому боку кассирши длинный нож. Касса была приоткрыта. Он вспомнил потом, что ничуть не волновался в тот момент. Кассирша все еще находилась в ступоре, пока он быстро-быстро выуживал из ячеек ящичка аккуратно сложенные купюры разного достоинства и засовывал в сумку. Под конец он вырвал зажатые в руке кассирши десятирублевки и повернулся, чтобы уйти, но в этот миг кассирша очнулась. Первый испуг прошел, и, когда она поняла, что грабят ее мальчишки, она завопила так истошно, что, казалось, весь город вздрогнул от ее вопля.

Из дверей подсобного помещения напротив тут же выбежали два милиционера, непонятно как там оказавшиеся. Выругавшись про себя от такой незадачи, Владислав заметил, что один из них, плотный пузатый хмырь с плешивой головой, что-то дожевывал. Не снимая масок, все трое кинулись к двери, у которой замерла перепуганная уборщица. Дверь уже была закрыта на задвижку, и Владик понял, что убежать они не успеют. Он сразу успокоился, паники как не бывало. Быстро сунув Сереге сумку с деньгами, он повернулся в сторону подбегавших милиционеров.

У плешивого губы все были в каком-то жире, видать, что-то жирненькое жрал он там, в подсобке, и этот жирногубый милиционер был первый, кого Влад ударил прямо в лоснящиеся жиром губы, потом в нос… Плешивый коротко вскрикнул, поперхнулся чем-то, что сейчас продолжал жевать — наверное, куском буженины, или корейки, или другим дефицитным деликатесом, никогда не появлявшимся на прилавках. Вторым прицельным ударом Владик раскровенил ему сальную губу, а потом кинулся под ноги другому, высокому и худому, который тут же растянулся во весь свой длинный рост на истертых кафельных плитах перед кассовой кабинкой с орущей в ней пухлорукой кассиршей…

Оглянувшись, Влад увидел, что Фролов с Фазайдулиным пытаются оттащить от закрытой двери уборщицу. Та молча цеплялась за дверь, не желая выпускать грабителей. Оставшиеся в магазине последние покупатели ошеломленно жались к прилавкам. Никто из них и не пытался помочь ни милиционерам, ни уборщице.

Жующий легавый наконец проглотил застрявший у него в горле кусок и цепко ухватил Владика за ворот рубашки. Второй рукой он сорвал маску с лица юного грабителя. А Владик, пользуясь тем, что милиционер был выше, змеей закрутился на месте, ринулся в сторону — раздался треск рвущейся материи, воротник остался в кулаке миль-тона, мальчик кинулся в подсобку, думая выбраться на улицу через служебный выход. Он юркнул в темную кишку коридора, помчался вперед, на дуновение свежего воздуха и уже добежал до закрытой двери с табличкой «ВЫХОД», как вдруг дверь распахнулась и врезала ему прямо по лбу. В дверной проем полезли испитые хари грузчиков. «Куда, паскуда, бежишь?» — рявкнул один из них — и Владик пулей понесся обратно, в торговый зал, там собираясь в отчаянном порыве броситься в дверь напролом. Но, вбежав в зал, он сразу оказался в цепких объятиях долговязого милиционера. Из подсобки гурьбой вывалились трое грузчиков. Дыша водочным перегаром, они ухватили Влада за руки, но он еще несколько раз сумел ударить ногой милиционера, чем привел его в полное бешенство. Уже не сдерживаясь, тот начал дубасить кулаками пацана по лицу.

Владик еще пытался бить одного, второго, снова первого, потом его били, а когда уже стали скручивать руки, он с облегчением увидел, что входная дверь магазина открыта, друзей простыл след, а значит, все его маневры были не напрасны…

Михаил Юрьевич Сапожков уже десять лет был начальником пензенской колонии для малолетних преступников, так называемой «малолетки». Родился он в семье музыкантов, имел абсолютный слух и все прочие данные стать неплохим пианистом. Но как иной раз водится в жизни, все испортил дурацкий случай — в драке ему сломали два пальца на правой руке, и на музыкальной карьере можно было ставить крест. Мишка сильно горевал по этому поводу, а потом озлобился на весь белый свет и почему-то решил непременно найти своих обидчиков и отомстить им — для чего, недолго думая, после окончания школы, ни с кем не посоветовавшись, поступил в училище Министерства внутренних дел. Так и определилась его карьера. На фронт его не взяли по причине изуродованных пальцев, и он провел всю войну в тылу, во внутренних войсках, конвоировал на пересылках дезертиров и предателей, охранял в лагерях осужденных врагов народа и членов их семей, и сейчас, в 1973 году, пятидесятичетырехлетний подполковник должен был перевоспитывать малолеток — причем, по его убеждению, — любым действенным способом. Михаил Юрьевич презрительно называл проявления сострадания к малолетним преступникам «интеллигентской мягкотелостью» и «мелкобуржуазной сентиментальностью», считая и то и другое примером человеческой глупости. Граничащая с холодной жестокостью озлобленность подполковника Сапожкова, впрочем, имела объяснение в глубоко сидящей в нем обиде на свою судьбу: он давно уже понял, что в юности совершил роковую ошибку, которая стоила ему нормальной человеческой жизни — в каком-нибудь крупном областном центре, на сытной должности, с сисястой блондинкой женой и детишками-отличниками. Теперь, по прошествии четверти века, когда никого из тех пацанов, кто втянул его в ту злополучную драку и кто сломал ему пальцы и судьбу, он так и не нашел, он понимал, что своим скоропалительным поступлением в ментовское училище добровольно посадил себя в зону, откуда теперь сможет выбраться разве что после выхода на пенсию. И мстить ему за свою убогую бобылью судьбину оставалось разве что вверенным ему юным правонарушителям. И он мстил им со всей яростью, на которую была способна его озлобленная душа…

Старшина Игорь Петренко, старший надзиратель, докладывал о прибытии новой партии осужденных. Подполковник Сапожков почти не слушал — знал он все эти петренковские доклады назубок.

— Ну что ж, старшина, прибыли молодые строители коммунизма, — оборвал он его на полуслове, рассеянно листая вчерашний номер «Правды». — Наш долг достойно их обтесать для новой жизни. Кто-нибудь особенный есть среди вновь поступивших?

И старшина рассказал о Владиславе Смурове, пятнадцатилетнем пацане из Казани, осужденном на пять лет за ограбление магазина. С виду вроде тихоня, а как зыркнет на тебя — ну просто настоящий волчонок, охарактеризовал его Петренко. Местный следователь с ним месяц мучился, все хотел из него выбить имена сообщников — их трое было, — да тот молчал, как Зоя Космодемьянская на допросе в гестапо, никого не выдал, всю вину на себя взял. А пока по этапу шел, в вагоне все время бузил, порядок нарушал, свары устраивал, волчонок! Вот с этим придется особо повозиться, осторожно порекомендовал напоследок старший надзиратель.

Сквозь очки в истертой костяной оправе проницательные глаза начальника колонии уставились на рослого старшину.

— Ну разумеется, дорогой мой Петренко, вот сейчас мы отбросим все текущие дела и займемся перевоспитанием нашего юного бунтаря. Мы ведь всего-навсего располагаем контингентом малолетних преступников в пятьсот человек, и они все могут подождать. Не говоря уже о хозяйственных делах колонии, о подготовке к встрече комиссии из министерства, которую обещают к. нам направить со дня на день.

Подполковник помолчал, давая возможность Петренко оценить его саркастическое чувство юмора, но туповатый старшина глядел преданным собачьим взглядом на начальника. Сапожков вздохнул и, отложив газету в сторону, махнул рукой:

— Ладно, Петренко, приведи ко мне этого новичка — познакомимся!

Когда минут через двадцать Смурова ввели к нему в кабинет, он бросил на него лишь один взгляд — и сразу все понял. Крепкий орех, тут сомневаться не приходится! Хлопот с ним не оберешься! Точно так же, как старшина Петренко, подполковник Сапожков был неприятно поражен взглядом… волчонка. Да, Петренко дал точное определение: именно волчонка. Кивком головы приказав сержанту, который привел Смурова, покинуть кабинет, Сапожков стал молча изучать пацаненка. Он предварительно заглянул в дело осужденного, которое сейчас лежало перед ним: Смуров Владислав Евгеньевич… год рождения 1958, отец… вор-рецидивист… убит… мать… судима за растрату… девятый класс казанской средней школы… статья… осужден…